Александр Брунько
ПОСЕДЕВШАЯ ЛЮБОВЬ
Книга стихотворений
СОДЕРЖАНИЕ
- От автора
- Нательный крест
- «В окно тюрьмы виднее, чем в бинокли...»
- «Во степи — в краю метельных звезд...»
- «Искры, искры освящают мир...»
- «Не судорога тел, не наслажденье...»
- «Танаис, свет-лебеда...»
- «Помяни меня, ветер дремучих полей и былин...»
- «Тяжелое небо наброшено — сетью...»
- «Цыганочка»
- «О Недвиговка!..»
- «Ночь. Над рельефной кручей Танаиса...»
- «Возьми мои стихи! О, ты мгновенно вспомнишь...»
- Баллада о «Сан-Суси»
- «Не пасть, но — сорваться, но взмыть!..»
- «Ты мчишься...»
- Шаги командора
- «Густой собачий лай...»
- «...Да что свершил я — подлого, облыжного...»
- «Никогда не забуду: он был или не был...»
- «Ты слышишь отчетливый гул?..»
- «Мама-молитва тихой Кирилловской церкви!..»
- «Здесь не бывает тишины...»
- «Что описывать тюремный быт?..»
- «Этот год был синим-синим...»
- «Вот такие, деточка, дела...»
- «Творил я — не помню — балладу? былину?»
- «Хлеб, соль и вода... Что достойней и проще?..»
- «На «больничке» тюремной — уютная тишь»
- «Просыпается моя тюрьма»
- «Из кошмара — заклинаю! — из бедлама»
- «Пройдет Утрясется Но разве забудется?»
- «Я вернусь в этот город»
- «Моя любовь, моя тюрьма, моя шкала»
- Имя твое
- «Что мне эта пошлая тюрьма»
- «Над прогорклой землей настает снегопад»
- «Ну что — скажи — для казака — УКа, ЗэКА?!.»
- «Разве это я — о себе?.."
- «Я распечатаю имя твое»
- «Вот и Венера глянула мне в очи»
- Античная баллада
- «Средь тверезых и твердых»
- «Ты уговаривала едем в Крым»
- «Ты помнишь, любимая, бывшую церковь?»
- «А над Родиной»
- «Какой великий дождь стоит над Танаисом!..»
- Дом актера
- «Пойми мне страшной возвращаться»
- «Дождь ли проявится в небе вечернем»
- Токтогул Памятник во Фрунзе
- «Мне хочется плакать — восторженно и благодарно»
- «— Усни, усни! — кричит мне соловей»
- Сказочка о рыбке
- « А в Сибири — пурга и добротная стужа»
- «Бедной ночью»
- «Все грехи мои, потемки — все прощала»
- «Мне к прежнему покою не вернуться...»
- «Устал скорбеть — тащить поденный вздор...»
- «Это опять — незнакомый, прогорклый вокзал...»
- «А я опять завариваю чай!..»
- Галапагосская элегия
- «Вот я и отрезвел от любви и тюрьмы...»
- На круги своя
- Цветам Танаиса
- «А людям хотелось бы все сохранить...»
- «Не бойся отворить заветную калитку...»
- Елабуга
- «В ватнике драном...»
- Мастер
- «Любимая, еще не встали травы...»
- Песня
- «...А плечи твои, любимая,— длинные, оленьи...»
- Все как у людей
- «Деревенская, сирая, великопостная тьма...»
- Кермек
- «Где-то — в несбывшемся — скрипнет калитка...»
- «Неужто, неужто бывает хуже?..»
- Трамвайная сюита
- «Трудно дышать...»
- Баллада о звонке
- «Кутят, чудачат, и судачат...»
- «Что за черт?..»
- «Мне страшно, милый друг, в Стране Кривых Зеркал...»
- «Церквушка на взгорье — над ясной рекою — белеет...»
- «В храме Доброй Надежды...»
- «Апрельским плачем изойду...»
- Из стихов об Аввакуме
- «Что там ночь?..»
- «Золотая Диктатура Света!..»
- «Воспоминанье освятит меня до слез...»
- «Пусть я псих и обыватель...»
- «На высокой полонине — маки...»
- Чардаш
- Дунаевский. Марш юных нахимовцев
- «Мне вспомнился Владимирский собор...»
- «Карета скорой помощи в ночи...»
- «Роняет жизнь багряный свой убор...»
- «Начинается пурга...»
- «В инее, в инее, в инее...»
- «В этой комнате — сумрачно, пусто и душно...»
- «Открыта степь, как белая страница...»
ОТ АВТОРА
Многие стихотворения этой
книги
написаны в разных камерах знаменитой
Богатяновской тюрьмы, где автора «содержали под стражей» по обвинению
в тягчайшем преступлении нарушении паспортного режима, или, как
говорили в старину, отсутствия вида на жительство...
Здесь я хочу, нет жажду воскликнуть:
братия-поэты, возблагодарим
Всевышнего за то, что по его манию многомудрые наши законодатели
наконец-то признали уголовное преследование «за прописку» в нашей
великой, а главное! свободной стране смешным и
позорным абсурдом. Воспоем же «осанну» и за то, что теперь нас, бедных
стихотворцев, не привлекут за «тунеядство»! Господи! Неужели настали
времена, когда мы сможем получать наши Нобелевские премии без
предварительных чистилищ, как то: судов, тюрем, лагерей, высылок и
проч., и проч.? Неужели возлюбленные редакторы не станут больше нырять
за лупой в стол, не будут с помощью означенного всевидящего
приспособления выискивать в наших бессмертных опусах
«упадничество», «антисоветчину» и тому подобную собачью чушь? Неужели?
…До ареста я жил в Танаисе, среди великой,
неслыханной по красоте
осени, на первом этаже невиданной башни, построенной археологами,
музыкантами, художниками и просто энтузиастами по образу и
подобию древних сторожевых форпостов Танаиса. «БАШНЯ ПОЭТОВ»
так окрестил это немыслимое сооружение прекрасный поэт и певец Анвар
Исмагилов, который занимал второй этаж. А рядом, на внезапном и крутом
взгорье, рос огромный куст шиповника. Вот и запомнилось: тяжелая,
нет золотая сентябрьская синь в темно-красных звездах,
качающихся на колючих ветках…
Как-то, незадолго до моего ареста, одна из
тамошних обитательниц-«танаитянок»,
прервав безмятежную беседу, вдруг шутки ради
запела старую лагерную песню. От неожиданности сердце сжалось…
Это было, повторяю, накануне моего, столь же внезапного ареста.
И потом, уже в тюрьме, именно эта горестная песня, звучавшая постоянно
в устах заключенных, буквально преследовала меня, конвоировала
изо
дня в день, из камеры в камеру, муча, сводя с ума,
добивая: «Так
здравствуй, поседевшая любовь моя!..» Так возникло, а точнее,
навязалось название книги. Да и большинство ее стихов ворвалось к
автору без всяких предварительных звонков и предупреждений, без
очереди и без доклада…
Я перечитываю их и думаю: о чем они?
О чем эта книга, написанная в тюрьме? О тюрьме? О крушении самых-самых
заповедных, самых кровных чувств и надежд? Об извечной нашей
неправедности, слепоте и вероломстве?
Нет все-таки о Любви…
А. Б.
Палачи, самозванцы, предтечи,
И — увы — прокурорские речи —
Все уходит — мне снишься ты...
А. А. Ахматова
***
Клянусь —
Природе и Тетради:
Единого мгновенья ради
Я тысячи смертей переживу —
Стерплю,
Я вздыблю весь Словарь —
весь! —
загоню, сгублю,
Я все кордоны перейду,
перебреду все реки,
Но вымолвлю «люблю» —
Навеки.
НАТЕЛЬНЫЙ КРЕСТ
***
В окно тюрьмы виднее, чем в бинокли
У неба грузного
полынный вкус!
Смотри: горит сквозь ливень — не промокнет!—
Любовь моя — неопалимый куст.
Смотри и виждь:
в последний миг, быть может,
Да — на коленях, да — в грязи, в крови —
Я буду говорить с тобою, Боже,
На горьком, русском языке —
Любви...
***
Во степи — в краю метельных звезд —
Подарил мне друг нательный крест,
Подарил мне друг нательный крест:
Бог не выдаст, и свинья не съест...
Во степи — в краю златых станиц —
Есть такое место — Танаис,
Есть такое имя — Танаис...
Не смолчишь о нем, как ни таись.
Там — внезапно — предстает глазам
Башня — сумрачная, будто храм,
Башня — сумрачная, будто храм:
Тени призрачные по углам...
Милая!
В тот миг, когда
Ты явилась мне — в тот самый миг, когда
Ты, столетья длинные поправ,
Выпрыгнула
из былинных трав —
Ощутил я, верно, неспроста
Холодок нательного креста!
...Башня — сумрачная, как гроза.
Жадно
скрещиваются
глаза!
Искры, искры освящают мир —
От скрещенья ласковых рапир,
Вифлеемская звезда взвилась —
От скрещенья полуночных глаз!
...Тени по углам. Алтарь в огне.
Темная мольба: «Иди ко мне!» —
Вот оно:
в краю смертельных стуж —
Судорожное
скрещенье душ,
И — как в шторм команда кораблю —
«Я люблю тебя,
люблю,
люблю,
люблю!»,
И — последний крик,
что вопль: «ГРЯДИ!»
...Крест метался по твоей груди...
***
Не судорога тел, не наслажденье,
Не бегство — нет!—
в перины-облака —
Я верую: любовь — богослуженье —
Ныне, и присно, и во все века!
Я верую: ты шла сквозь дым и заметь —
Шла к алтарю — в пургу,
по декабрю,—
Чтоб я заплакал синими слезами
И вымолвил апрельское «люблю»...
И горевала гордая мадонна,
И стыл — в земной тоске — бессмертный лик,-
Чтоб взмыл
над сказочною дельтой Дона
Твой благодарный,
Благодатный крик!
И сколько б ни было в судьбине —
Злого,
Какой бы визг да скрежет ни стерег —
Я верую — чудак или пророк,—
Любимая!
Меж нами было Слово,
И Слово
было
Бог...
***
Танаис, свет-лебеда,
Осень — не будет чудесней...
Только случилась беда —
Вмиг пробудилась песня!
Только любовь — с крыльца, —
Строчка-душа запела ...
Слезы стираю с лица,
И — принимаюсь за дело.
И — что беда — клевета!
Ложь — что дурные вести!
...В сердце, в тетрадь —
Лебеда,
Дождь лебединой песни...
***
Помяни меня, ветер дремучих полей и былин,—
Вековечный, зловещий, хохочущий призрак Свободы! —
Мне — закрыты отходы,
меня конвоируют годы,
Мне — сладчайшие оды
глаголет звезда
по прозванью «Полынь» —
Помяни — не отринь,
Ветер! —
если сорвусь в безначальную синь,
Захлебнувшись, закашлявшись на
полувспыхнувшем Слове
Помяни —
Над разграбленным храмом последней Любови —
Сокровенным —«аминь»...
***
Тяжелое небо наброшено — сетью,
И давит,
и тянет — вниз...
Пропитан слежавшейся смертью
Сладчайший музей Танаис
И —
не поймешь, как ни бейся,
И некому крикнуть:
ответь!—
Любовь ли могучая в сердце,
Или тягучая смерть...
«ЦЫГАНОЧКА»
Анвару
Стынут поздние цветы,
Да не ждут участья...
Плачь и радуйся:
ведь ты
Не рожден для счастья!
Со стены — с гвоздем!— сорви
Пышную гитару,
Пыльный,
душный бред любви
Взбей — предай — пожару
От шанельных тряских благ —
Дрязг да гениталий —
Стиснув зубы,
сделай шаг!—
Пребудь,
пребудь —
гениален!—
Эх, под дождичком-дождем
Позднего ненастья!
Не рожден ты, не рожден,
Не рожден для счастья...
***
О Недвиговка!
...Помнишь? Нас ливень загнал в недостроенный дом?
Помнишь? —
Пело, гремело над нами —
грудным, колокольным «крещендо»?
Так чего ж я кричу, что тускла, моя жизнь и плачевна?!
Мы с тобою обвенчаны
тем сумасшедшим дождем!
Помнишь? —
Радуга вспыхнула — в небе и в венах —
в грохочущей, пенной крови...
Что ж, как нищий,
скажи мне на милость —
прошу у судьбы подаянья?!
Вдохновенная радуга — это ли не достоянье?
О моя недвижимость! —
мгновенные губы твои...
***
Ночь. Над рельефной кручей Танаиса
Стоят высокой грусти небеса...
Огни над дельтой:
лица? голоса?
Прости — я не могу остановиться!—
Скорей, скорей — восплакать и воспеть
Крутое восхождение к обрыву,
И — все отдать последнему порыву:
Вниз — вниз —
о, счастие!
о, смерть!
***
Возьми мои стихи! О, ты мгновенно вспомнишь
Все то, что — как ни тщись — не сбыть и не проклясть
Над Балкой Каменной
ту памятную полночь
(«Это моя Степь, это я сама...»)
И мой нательный крест, и голос мой, и страсть...
И как бы горести тебя ни одолели —
Возьми мои стихи, и —
горе — не беда!
Твой путь да освятит тот темный миг, когда
(«Да, это твоя Степь, это ты, ты, ты...»)
Мы друг пред другом пали на колени!
БАЛЛАДА О «САН-СУСИ»
Ты скажи мне, скажи: может, я и взаправду болен?
Это мутный бред или светлый — памяти — кладезь?
Это дикий стон или тихий звон колоколен?
Славный Садко?
Странный Летучий Голландец?
...Плыл веселый корабль «Сан-Суси» меж руин Танаиса,
Стыл, как ястреб,
в громадном небе
Веселый Роджер,
А когда темнело — окрестный мир становился
На хмельную сказку,
Нa пьяную вечность похожим:
Поднималась глухая степь —
слева по борту и справа,
Нависала лихая ночь — ни островка, ни мыса,
И звенела гитара, гитара, гитара,
пробки бухали браво!—
Плыл веселый корабль меж пустынных руин Танаиса...
Нy а шкипер — смотри!— с азиятской веселой рожей —
Все-то голосом правит путь — без руля да без весел.
Он гитару в охапку сгреб,
он струны терзает, как вожжи,
А в губах-то — полынный крик,
А в глазах — золотая осень!
Золотая, дремучая осень... Когда это было?
Синева, синева, синева —
в наши очи била,
И летел «Сан-Суси», и неслись нам вослед кермеки —
Да когда ж это было —
В каком неслыханном веке?!
...Ты скажи мне, скажи — не таясь, «невзирая на лица»,—
Может, впрямь я тюремной судьбой
разгромлен-раздавлен?-
Всё мне видятся тени — смотри!—
полосатые тени
в пустынных камнях Танаиса.
Что за хипиш? Вопят, копошаться...
Ужель — перестройка развалин?!
Все мне чудится-мнится — как в страшной комнате смеха -
В наших бывших дворцах (хоть не сыто жилось,
да не стыдно!).
Где мы пели, будили бокалы, дразнили сарматское эхо —
Исподлобья,
Угрюмо взирают рогатые быдла...
...А в ночи —
В беспредельной степи —
словно призрак далеких галактик,
Три мгновенных мелькают огня,
что и трудно назвать огнями —
То плывет наша память —
Садко, Сан-Суси —
одинокий Летучий Голландец.
И руины — девятым валом — встают над нами.
***
Не пасть, но — сорваться, но — взмыть!—
каждый светится лист,
И синь так ясна, и такой перелетный лепет...
И, значит, пора, моя страсть,
пора, моя жизнь —
Моя золотая змея, моя смуглая лебедь!
Пора! —
Между тихих звезд и ночных костров —
блаженном, мягком пространстве — выше и выше!—
Нести свой лазурный крик,
свой безумный восторг —
К иным временам,
к пределам иным...
Ты слышишь?—
Пopa!
Как поет — Боже правый — степная осенняя медь—
Бельканто Судьбы, лебединое послесловье! —
Как непобедимо ясна вдохновенная смерть...
Прощай, моя Дельта,
Пopa — к верховью! К верховью!
Пopa!
Да приснятся метели мои слова,
Да будет шиповник —
мой признак!—
прощально над Башней качаться,
Где я целовал тебя всю — целовал,
целовал!
И ты, не помня себя, кричала от счастья...
***
Ты мчишься — звездой-шалавой
С небесной ордой-оравой,
Ночную степь обнимая.
Я тебя понимаю...
Ты наглой и смуглой масти,
В глазах диктатура страсти.
Моя ты! Моя! Чужая!
Я тебя понимаю,
БЛАГОСЛОВЛЯЮ!
...Ты помнишь?—
Отбил я тебя в ту полночь —
Не у цыгана-вора,
Не у людского вздора,
Не у ситного хлеба,
НО —
у синего неба,
у золотого простора
У степного простора...
Ты слышишь эти шаги?
Беги — продолжайся!— беги.
В длинной тьме коридора —
Шаги.
Командора!
ШАГИ КОМАНДОРА
***
А. И Ванникову
Густой собачий лай
Клубится —
на дорогу...
Ты жив еще? Вставай —
Пора молиться Богу!
Испуганный трамвай
Гремит костями всеми...
Вставай, вставай, вставай —
Твое настало время!—
...Сквозь холодá-дымЫ,
Сквозь ворота тюрьмы,
Черный собачий лай,
Благословленный край...
Захлопывает дом
Гнилую пасть подъезда...
Бродягою,
котом,
по Цельсию,
по Ездрам,
По ерику — давай!—
Поелику ты дожил —
Вставай, вставай, вставай!
Ты должен, должен, должен...
...Сквозь ледяную мглу,
Сквозь стукача на углу,
Память, земную ось —
Сквозь, сквозь, сквозь...
ВИРА!
***
...Да что свершил я — подлого, облыжного
Преступного? Скандального?—
Не возлюбил — как надо — ближнего?
Отбил любимую — у дальнего?
Прошу прощения — у ближнего,
Прошу прощения — у дальнего,
У ветра — прямо в грудь — булыжного,
У века моего кандального...
***
Никогда не забуду: он был или не был —
Этот голос...
Молюсь — не сойти бы с ума
Над проклятой баландой, над мокрым спецхлебом!
Никогда не забуду: он был или не был —
Этот голос в ночи:
— С Новым Годом, тюрьма!
Здесь — в холодном, ружейном стволе коридора,
I де надменны часы, как шаги Командора,
де вокруг — лишь вороны кричат да шторма —
Мне почудился, верно, сквозь бред непогоды,
Женский голос грудной — во весь голос Свободы,
Во весь голос Любви:
С Новым Годом, тюрьма!
Очертания губ — незапамятных, милых...
А «на воле»— прислушайся!— звяканье вилок,
Конфетти да ружейные залпы бутылок,
Та же ложь
да всегдашняя пьянь-кутерьма...
И глаголют куранты — над страшною сказкой:
Над пургой бесшабашной, над башнею Спасской...
— С Новым Годом, тюрьма!
***
Ты слышишь отчетливый гул?
Смотри: от натуги шалея,
Почетный идет караул
У каменных стен мавзолея.
Почетный идет караул —
По щелям — народы и мыши,
Почетный идет караул,
Подковы вздымая все выше.
В двенадцать часов по ночам!—
Под стон-воркование башни —
В двенадцать часов по ночам!—
Мрак завтрашний сменит вчерашний.
И если ты впрок не уснул —
Страшись этой правды, как мора!
Грохочут
шаги
Командора —
Почетный идет караул!
.....................
.....................
Почетный идет караул.
***
Мама-молитва тихой Кирилловской церкви!
Мама-молитва (нет у меня другой...) —
Видишь меня?
Видишь — очи мои померкли:
Мне ль по плечу эта битва —
С самой Судьбой?
Мне ль заполнять анкеты — женат ли, холост?—
Видишь меня?
Вот он — я:
ни друзей, ни родни.
Мама-молитва! Верни мне высокий голос,
Страшную мощь отчаянья мне верни!
Дай добрести до храма и стать — пусть поодаль,—
Но пред Лицем Твоим —
Сбыться. Вернуться домой...
Видишь?—
Дымится вранье: Освенцим, Чернобыль...
Что я могу — пред этой глобальной чумой?—
Этой всемирной Лжой,
вселенским Острогом —
ЧТО Я МОГУ?!
Так за что же, и в чем виня,
Сын Твой Светлейший глядит так взыскующе-строго
Прямо мне в очи,
и тихим перстом —
В меня...
***
Здесь не бывает тишины —
В местах — не столь, как молвят, отдаленных...
Гремят минуты, словно батальоны,
Бессонной канонадой
рвутся сны...
Тюрьма. Здесь все поражены, больны,
Отмечены одной бедой и метой,
Охвачены
палящим мраком — этой
Гражданской — нестихающей — войны!
Здесь ты один: ни друга, ни жены.
Здесь мир встает на мир,
И брат — на брата,
И каждый пьет — награда и расплата! —
Смертельный яд познанья и вины...
Один... Как ни кричи, как ни хрипи —
В толпе тюремной — что в пустынном храме...
Из лязгающей кружки — на цепи —
Хватай судьбу — зубами и губами!
Губами и зубами — пей до дна
Цикуту дней — настырных, злых, печальных!
— Все на поверку!
...Жизнь. Гражданская война.
Застыл с дубинкой «гражданин начальник»...
И все же,
Все-таки —
Опереди тщету,
Не опускай перо: уж поздно ставить точку!
Как подкрепление — в расстрелянную строчку
Добавь одну стопу,
и — перейди черту!
И страшный этот мир пойми и назови,
И Правду поднеси к устам неутоленным...
Смотри:
опять твои восстали батальоны!
Ясна твоя судьба: передний край Любви...
***
Что описывать тюремный быт?
Стоит тратить серый дым извилин?—
Столькими уж он воспет, избит —
(Перечень имен сверхизобилен!).
Быт тюремный — знаменит, всесилен.
Что описывать тюремный быт?
Здесь, в тюремном нашенском краю,
Среди вшей, у смерти на краю —
Дико ВСЕ — без никаких диковин!
Что ж я — спрашивается —
«пою»?!
А представьте — по ночам
Бетховен
Посещает камеру мою...
Нет, я вовсе не сошел с ума.
(Есть на то свидетельство санчасти!).
Чуть денек исчахнет в одночасье,
В душный сон провалится тюрьма —
ОН является — глухой старик:
Изможден, оборван и бескровен.
Да! Представьте:
Людвиг ван БЕТХОВЕН
Улыбается
На мой беззвучный крик...
И садится молча за «общак»—
Нет, не жрать казенную баланду:
Ваши нам блюдА — не по таланту!—
Гений прозябает натощак.
...В недоступную уставясь даль,
ОН вздымает медленные кисти,
И — бросает вниз!
И — ненавистный —
Превращается «общак»— в рояль!
.............................
Закрой глаза. Звук с Правдой да сольется!
Услышь, как тетива напряжена,
И слово, что сейчас
вот-вот сорвется,—
Ночная омывает тишина.
То слово, что, как соло в древнем хоре,—
Услышь его. Закрой глаза свои!
...Все о тебе оно,
да все про горе,
Все о любви оно,
Да все в крови...
***
Я люблю тебя черным цветом
А хотела бы — синим-синим...
М. Ратнер
Этот год был синим-синим:
Зимняя ночная сказка —
Взблескивали — тихим инеем —
Огоньки Новочеркасска,
Над трубой дымок струился —
Дымным ямбом печь гудела,
Тихо
свечка над страницей
Древнее вершила дело...
А потом — весною красной,
А потом — лазурным летом —
О, каким же — Благодарствуй!—
Этот год был светлым-светлым!
Но — внезапно! —
На колени
Пред судьбою ненавистной!
Помнишь ли благословенный,
Грозный Август —
ТАНАИСА?
Сколенько любви-хвалыни,
Сколько злой травы-полыни!
(Трон и плаха — на простЫне —
По каким кошмарным сметам?!)
...Я люблю тебя — доныне,
Да, люблю, люблю — доныне,
Боже, как люблю — доныне...
Но каким тюремным цветом!
...Этот год был синим-синим,
Этот год был черным-черным,
Роковым, невыразимым,
Обручальным,
обреченным...
Колокольным твоим именем —
До скончанья —
Нареченным...
***
Вот такие, деточка, дела,
Думы злые — над тюремной снедью:
Ты меня забыла — предала...
Что ж, и я предам тебя...
Бессмертью!
На века — во все колокола —
Я тебя, любимая, восславлю!—
Как богиню,
как княгиню Ярославну —
Ту, что — помнишь?— верила, ждала...
Вот такие, милочка, дела!
***
Творил я — не помню — балладу? былину?
Ты мне приносила в корзине малину,
Клялася в любви... О, малиновый сок!
...За это за все угодил я в острог.
Видать бы в гробу ту малину-балладу!—:
«Голимую» нынче хлебаю баланду.
И все. И торчит от былого стерня.
Маланда... Балина...
Какая чихня!
***
Хлеб, соль и вода... Что достойней и проще?
Так что же мне является гневная площадь
Богдана Хмельницкого?
Дикий гранит...
Ничто от Возмездия не оградит:
Ни келья, ни дом, ни забор, ни камора —
Когда все кругом — Содом и Гоморра!
Чиновник ты тихий иль барственный лодырь
Дымится твое государство —
Чернобыль!
Ты жизнь промолчал, притворяясь немым...
Ну как — он приятен —
Отечества дым?!
...И — поднята на Восток булава.
И — в ворота барабанят слова!
***
На «больничке» тюремной — уютная тишь...
Постараюсь согреться, в простынку зароюсь,
От тебя легкой смертью —
как будто газетой от лампы —
закроюсь:
Слава Богу — уснула, молчишь, не болишь...
Я тебя постараюсь забыть!
Но однажды — потом —
Там — на дне моей смерти — однажды
Ты проснешься —
приснишься!—
и вновь потянусь к тебе
вспыхнувшим ртом,
Пересохшим от жажды...
***
Просыпается моя тюрьма,
Просыпается —
в глухой ночи,
Просыпается моя тюрьма:
Зэки, «попкари» и палачи...
Прогоняет потный сон с мурла,
Прочищает глотку и — вперед!
Просыпается моя тюрьма:
Край мой ласковый,
Родной завод!
Слышишь? Началася беготня,
Коридор — в испуганной пыли.
Люди, люди — о, моя родня!—
Очи, поцелуи, постыли...
Руки зá спину — крысиный бег,
А промедлишь — враз дубиной в бок!
Неужели это — человек?
Неужели так придумал Бог?!
— На поверку!!
...За спиной — стена,
За стеной — вороны да шторма.
...Просыпается моя страна.
Просыпается моя тюрьма.
***
Из кошмара — заклинаю!— из бедлама,
Из бездарной этой драмы —
Чуждой,
«Ихной»—
Уведи меня под своды храма —
Догорающей свечою —
Вспыхнуть!
Тошно! —
Что марать себя проклятьем,
Что брести-плестись по собственному пеплу.
Дай внести свою — перед распятьем —
Горькую —
Огнем последним —
Лепту...
***
Пройдет. Утрясется. Но разве забудется?
Как в песне поется — не дом и не улица,
Не красная дата
в прекрасной стране —
А тень от решетки на грязной стене,
А призрачная, полумертвая лампочка,
Музыка параши, «кормушки» и нар...
Друзья!
Пусть вам грезится алая ленточка —
Возлюбленный финиш,
апрельский угар.
Вдыхайте сирень сквозь любимые волосы,
Сумейте беду отложить на потом,
Успейте!
Хоть что-нибудь спеть,
хоть вполголоса
До грохота в дверь,
До команды: «Подъем!»
***
Я вернусь в этот город —
сквозь ярость собачьей брехни,
Сквозь кордоны вранья,
Сквозь Чернобыль неправды державной...
Протяни мне ладони свои, моя нежность,
моя Ярославна!
Только в этом спасенье —
ладони ко мне протяни!—
Сквозь тюремную жуть, «громыхание черных марусь»,
Нищий морок житейский, больное, забитое горе.
...Возвратится с изгнанья —
Прильнет к городищу забытое море!
Протяни мне ладони —
и я, повторяю, вернусь —
В этот город,
Где мною озвучена каждая пядь,
И все будет, как некогда,—
помнишь?—
волшебно и звездно...
Отзовись, моя древняя нежность,
покуда — ты слышишь?— не поздно.
...ТАНАИС!
Я еще не хочу умирать.
***
Моя любовь, моя тюрьма, моя шкала —
В часы бессоницы —
Часы и зеркала!
В часы бессоницы — над Летою чернил,—
Когда, когда, когда
весь свет не мил,
Когда сгущается над веком чад и лай,
И — сумасшедшими качелями — весы,—
Я начинаю:
я завариваю чай,
С улыбкой странненькой взирая на часы.
Я обручен. Я облачен. Я обличен.
Я — обречен —
грызет будильник удила...
Я начинаю!—
Кошка
вспрыгивает
на плечо,
И в очи просятся влюбленно —
Зеркала...
ИМЯ ТВОЕ
***
Что мне эта пошлая тюрьма —
Эта «решка» пышного литья,
Эта —
в ужасе торчащая стерня
Скошенного, бывшего людья?
Эта каменная суета,
Неподвижная возня минут?
...Вновь душа моя
музЫкой занята,
Вновь ланиты нежность пламенит.
Ты — моя!
Безумие творя,
Предавая. Ах, да что ни говори —
Что мне ложь, любимая, твоя?—
Тусклый грош пред золотом зари!
Из цепной тюремной кружки
Вечность пью,
И опять — люблю, люблю, люблю...
***
Над прогорклой землей настает снегопад...
Все решетки, углы, все больные детали
Лакирует, прощает — бесшумно, подряд -
Даже вОроны черные —
Белыми стали
И, как голуби мира, над миром летят...
Что же правда?—
Крикливые наши печали
Или этот небесный, немой снегопад?
***
В Гугнину
Ну что — скажи — для казака — УКа, ЗэКА?!—
Степь широка, ночь глубока — для казака!
В ночной сети — для казака — сазан-рассвет...
Ну что — скажи — для казака — тюремный бред?
Во все века — для казака — гривастый конь,
В твоем окне — для казака — дрожит огонь,
Он казака во все века сведет с ума...
Так на шута — для казака — сдалась тюрьма?!
...Летит дорога, что река, вишь — к небесам!
Но — если роковая страсть (плеть по глазам),
Но — если смерть (гроза во мгле заветных трав) —
Он жив иль мертв — казак в седле...
Да нет — не раб!
***
Разве это я — о себе?
Я — убитый — лечу в седле
Над былинной гривой коня...
Ну а здесь — нет меня,
нет меня
Здесь, в подвале глухой тюрьмы,
Где продымленный сумрак — слеп,
Сотня каторжных —
я, ты, мы —
Получает казенный хлеб.
Пайка хлеба — полкирпича...
Брезжит лампочка Ильича
В ватной мгле,
от натуги звеня...
Только здесь — нет меня,
Нет меня!
Я — убитый — во весь опор
Мимо черных лечу станиц,
Мимо дымных карпатских гор...
И решетки глухой узор —
Будто тень от твоих ресниц...
***
Я распечатаю имя твое —
с привкусом счастья и смерти
Имя твое!—
В благоговейном, духами дрязнящем конверте...
Я реставрирую имя твое,
как реставратор — мадонну Треченто
Имя твое!—
С неуловимым, сладчайшим славянским акцентом...
Я процитирую имя твое —
светопотока глоток,
что настроен смурными веками
Имя твое!—
Я подниму — я на то и поэт!— этот каменный камень!
Я прокричу имя твое
В час, когда горести горло мое
Хваткой последнею схватят.
Имя твое!
Слез никаких не хватит...
***
Вот и Венера глянула мне в очи —
В упор — из-за седой, ненастной мглы...
Что, милая богиня древней ночи?—
Что мы с тобой смогли?
Та женщина...
Сомкни, богиня, вежды,
Да не гляди ж — в бессмысленной тоске,—
Как чья-то девочка,—
звать, кажется, Надежда -
Играется в песке.
А женщина... Чтó звезды, чтó планеты?
Венера!
Что ей свет моей любви?
Да неужели мы —
мы, Боги и Поэты,
Бессильны пред людьми?!
Ну что мы можем? Разве — блеск никчемный,
И все.
И сгинуть — с горя и стыда,
И лишь вон та —
в песке —
наивная девчонка —
Бессмертна, как всегда?
***
АНТИЧНАЯ БАЛЛАДА
Анвару
...И была у поэта — была гитара,
гитара...
И была у поэта жена — всех прочих прекрасней,
А какой дворец — не какая-нибудь хибара,
А какой жеребец — сарматской наглючей масти!
Это было, мой друг, далеко до нашей эры,
И водил поэт по синему морю галеры,—
Пел поэт всю дорогу — до славных Афин
и к Коринфу,
И гребцы подчинялись
той песни
сердечному ритму,
И туманилось море, и в очи сверкала гроза,
И вздымалися в хоре веселых гребцов голоса...
Это было, мой друг,— ох, далёко до нашенской эры...
...И была у поэта жена —
полускИфянка, полубогиня —
Его смуглая страсть, его нежность,
восторг и гордость -
Как сейчас ее вижу!
Да только вот имя,
имя —
Потерялось имя, истерлось оно, истерлось!
Но зато —
кáк пылали, кáк пели в печи поленья!
Кик они друг пред другом
падали
на колени!
Как мы... То есть, они
задыхались — без чувств, без меры —
В исступленьи любви —
Будто в бурной пене — галеры!
О, как волны страшны, как крушит нас и кружит гроза!
И уже не слышны утонувших гребцов голоса...
Это было, мой друг, далёко до нашей эры...
...А какой дворец!—
Не то, что моя хибара
А какой жеребец — невиданной черной масти!
Я бы спел тебе, только где она — та гитара?!
Нот и голос сел: сырое, видишь, ненастье.
Да и наш тарантас трясучий — никак не галера...
Ах, как медленно
этот мерин ползет — холера!
Ты не слушай меня: всё — дым,
кружева-колечки,
Ты мне лучше скажи: далёко ль до Черной Речки?
Что со мною стряслось? Сам с собой бормочу во хмелю...
(Сто веков пронеслось... Как тебя я, мой ангел, люблю!
............................................................
Что-то долго, мой друг, везут нас до Черной Речки!
***
Анвару
Средь тверезых и твердых —
Шутовская нам участь дана:
Три цыганских аккорда
Да родная бутылка вина...
Средь елея и лая —
Знаменит ты иль не знаменит —
Мы давно понимаем,
Что нельзя ничего изменить,
Что лишь влага в стакане
Не способствует грусти-тоске...
И поют разбитные цыгане —
Эх, на русском поют языке!
...Мне бы в дальние страны,
Чтобы горю свому пособить,
Чтобы черные раны
Распроклятой любви позабыть,
Чтобы очи не гасли
И острог не грозился во сне,
И качался стакан, точно ясли,
С той — единственной — строчкой на дне.
Ох, судьба? Ох, баллада-эллада!
О струна — Ариаднина нить...
Мы расстались — и ладно,
И нельзя ничего изменить,
Мы расстались — и гордо
Я, как видишь, живу. Ни хрена!
...Три цыганских аккорда
Да родная бутылка вина...
***
Ты уговаривала: едем в Крым!
Там эдельвейсы гордые живут
В горах, под небом — дивно молодым,
Как боги — вне печалей, бед и смут.
Там в феврале — представь! — цветет миндаль,
О, бледно-фиолетовый февраль!
Там все забудем — слышишь — все простим...
Мы едем в Крым, любимый, едем в Крым!
...Как я любил тебя!
И в счастии по грудь —
Что в травах сказочных — в глухом твоем дому
Я позабыл, что Правды
крестный путь
Лежит через печаль, беду, тюрьму...
Да никогда ты это не поймешь!
И, значит, наше счастье — блажь и ложь.
...Что ж —
Над «Столыпиным» — метельный дым...
Смотри: я еду в Крым,
я еду в Крым!
Рычит конвойный. Карабина блещет сталь.
...О, бледно-фиолетовый февраль!
***
Ты помнишь, любимая, бывшую церковь?—
Средь голой степи — ни машин, ни телег —
Проехал по ней, раздавив, исковеркав,
И — дальше прополз
Громыхающий век...
Да что там церквушка!
Сей век переехал
Великие души, мечты, города.
...Здесь, молвят, когда-то молился Чехов...
Когда-то, когда-то, когда-то...
КОГДА?!
Грохочет «Столыпин»— по рельсам, по мыслям,
По гулким секундам,
рипя и хрипя,—
Мимо Недвиговки и Танаиса,
Мимо тебя...
Ты дремлешь? Тебе не мешает охранник?
Разгавкался, падла, видать — во хмелю...
Кáк я тебя целовал во храме,
Кáк я тебя...
Мимо тебя
Несется вагон — с визгом, дребезгом, воем —
По рекам, по венам —
сквозь дрожь или смех...
Ты спишь? Так тебе не мешает конвойный?
Спи — не просыпайся:
еще тот же век...
А я — спи, коль спится!— средь храпа и крови -
Все жду да все верую, к «решке» припав:
Вот —
призрак той церкви, той древней Любови,
Встав на пути,
остановит состав!
...Грохочет судьба, обгоняя свой дым,—
По нарам,
по барам,
постелям чужим...
Но даже и с ними — с чужими, с чужими —
В тюремном,
больничном,
постельном режиме —
Кривя, подчиняясь, безумье творя —
Я жду,
невпопад бормоча твое имя,—
Имя Твое... Воля Твоя...
***
А над Родиной —
Великий Пост:
Мерзлая, торжественная даль,
Фрески на небе —
златые лики звезд,
Ожиданье, вера и печаль,
И февраль — как некогд — велик
Русским словом
тайного огня.
Позови — я помню — повели,
Господи!
Не покидай меня...
***
Какой великий дождь стоит над Танаисом!—
Передрассветный,
медленный,
слепой...
Какое волшебство
вдруг прорвалось, нависло
Над грешною землей,
Над зряшною судьбой!
...И этот мой восторг — блаженный, неприличный,
И этот мокрый пес — в дожде, как во хмелю,
И полустанок,
и фонарь,
и грохот электрички,
И я люблю тебя —
Люблю, люблю, люблю...
ДОМ АКТЕРА
***
Пойми: мне страшно возвращаться
В мир, где слова — колокола,
Где страсть и гибель,
смерть и счастье,
Где ты — и сердце и стрела,
В мир —
к той судьбине, к той отчизне,
Где все впотьмах, все —«на зеро»,
Мне страшно возвращаться к жизни.
Мне страшно брать перо.
***
Дождь ли проявится в небе вечернем,
Ночь ли приластится
неизреченным —
Все-то мне чудится дальнее эхо
Странного,
неразделенного смеха...
Все-то мне видится белая сцена:
Пьеса идет — актуальная очень,
Все в ней серьезно,
сверхважно,
сверхценно...
Но — что за дела?!— кто-то громко хохочет!
Ты глянь-ка: сидит возле самого края
Сцены —
Не тронутый мощным софитом —
Задницей крашеной пол протирая,—
Старый паяц
в колпаке знаменитом!
Сидит — и до колик, несносный, хохочет:
Речь ли герой произносит — хохочет,
Слезы ль утраты актрисочка точит —
Неугомонный —
«обратно»
хохочет!
Зной ли, пурга, чья-то совесть, карьера,
Гневное око, лазурные очи...
Буйно —
при темном безмолвстве партера —
Старый паяц, как безумный, хохочет!
Нет бы ему — да вскочить-покривляться,
Хохму какую — как надо —«приправить».
...Всё-то торопятся, всё-то толпятся,
Всё-то стучат в мою пленную память...
Смерть ли, любовь... Зеленеют... Опали...
Грим ли смывая, парик ли напялив...
Все-то мне чудится дальнее эхо
Странного,
неразделенного смеха...
ТОКТОГУЛ
Памятник во Фрунзе
Токтогул, Токтогул,
одиночество душит меня.
Правда мертвых веков все никак не иссушит меня.
Кровь погибших надежд все никак не утопит меня.
Не проймет, так сказать,
исторический опыт
меня...
Токтогул... Токтогул. . В твоем имени — топот и гул,
И смертельная жажда, и пыль, и горящий аул,
Пулемет — как в падучей,
пробитое горло коня —
Токтогул! Токтогул!
Одиночество душит меня.
Одиночество — это протяжные вопли собак,
Одиночество — это скрипящий песок на зубах,
Это ветер пустыни
и тяжкие слезы певца —
От беды и победы —
В глубоких морщинах лица...
...Ночь над Фрунзе зажгла дорогие трофеи свои...
Токтогул! Все проходит: и смерть, и восторги любви,
Лунной ночи разгул,
золотое сияние дня...
Токтогул...
Токтогул...
Одиночество душит меня.
Все проходит — как не было,—
как ни блажи, ни греши
Остается — усталый акын.
А вокруг — ни души!
А вокруг ни души...
Повелитель и баловень муз,
В пыльной бронзе сидишь,
положив на колени комуз...
***
Памяти Лидии Руслановой
Мне хочется плакать — восторженно и благодарно —
Обняв эту песнь — как подушку — навзрыд и навек —
Веселую песнь:
с Сахалина, да — эх!— с Магадана —
Восторженно и благодарно
бежал человек —
Звериною узкой тропой, во степи, в темном лесе...
Обняв эту жизнь —
как решетку —
навзрыд и навек —
О Господи!
Плакать от лагерных нашенских песен...
Россия!
Неужто ты вся —
из России побег?
***
— Усни, усни!— кричит мне соловей.
А мне никак не спится — хоть убей!
А ночь-то — ночь — как темное вино,
А звезды-пузырьки —
Бокала дно...
А шум ветвей — что волосы твои ..
А он все распаляется во тьме:
— Усни!— кричит,— не помни! не зови!—
Ну прямо как охранник «на тюрьме»...
А мне всего-то неба не испить,
А мне горючей страсти — не избыть.
— Усни!— кричит — все громче, все больней
Мой врач, мой надзиратель —
Соловей...
СКАЗОЧКА О РЫБКЕ
Квартира, торшер над диваном, смазливая баба...
Поведай мне, старче:
какого тебе еще надо?!
Метлахскую плитку в сортир?
Али «Грундиг»— на дачу —
Чтоб с самого «кукареку» плясать «кукарачу»?
Аль водки с медалью, чтоб мóзги продрючила шибко?
...И то предлагает, и это — волшебная рыбка.
— Шепни,— говорит, — и в момент изобилие брызнет!
У нас, говорит, привилегии образа жизни,
У нас, говорит, благодать: от души, не по норме!
Туды ж твою мать, — говорит, —
хоть словечко не бойся — промолви!
Ну хошь — баранá притараню с колхозного рынка?
...И то предлагает, и это — волшебная рыбка...
А я все молчу — старый хрен — не даю ей ответу,
Поскольку...
того у меня, да и этого — нету
Молчу — дурень дурнем!— и харя моя не умыта,
Торчу цельный век
у раздолбанного корыта...
***
...А в Сибири — пурга и добротная стужа.
Ночь, неведомый город, чужие огни...
Снег. Сначала начни. Ночь. Пускай неуклюже —
Но сверши этот шаг,
но — сначала начни!
Как штангист, что склонился над весом рекордным,
Зубы стисни и веки плотнее сомкни,
И — рывком!—
выжми —
выживи!—
Вечным аккордом —
Не стихай, не сдавайся — сначала начни!
...Транссибирская ночь. Боль звезды и утраты.
Белый пар изо рта, а слова не слышны...
В самом сердце пурги
бьют двенадцать куранты.
Продолжайся, художник!
Сначала начни.
***
Бедной ночью
вдруг прильнет-почудится,
Прикоснется, будто приневестится,—
Чья-то жизнь: скамья, гитара, улица,
Деревянная —
с обрыва —
лестница,
Даже двор — развешанные простыни,
Даже комната
и запах мебели...
Но зачем мне это все —
О господи!—
У меня в судьбе такого не было,
В списках опыта вовек не значилось,
Никогда не числилось в наличии.
Так зачем мне —
чуждой речи вкрадчивость,
И молчанье на чужом наречии...
***
Все грехи мои, потемки — все прощала.
«Преврати меня в котенка» — превращала,
Рук в бессилье и безверье не сводила,
Мой будильник на бессмертье заводила,
Век семьи — за миг любови уступала...
С кем сейчас твои глаголы:
— ила, — ала?..
***
Мне к прежнему покою не вернуться.
Начну лишь только —
И в стихи ворвутся:
Бессонница, стон ливня — песнь об жесть,
Больничная палата номер шесть,
Решетки, мрак, и проч., и проч , и проч.,
И напрочь двери. Ключ давно потерян.
Ну что ж — не выть же зверем!
Буду верен
Тебе, благословленный этот терем,
Тебе, Судьба!
И все сомненья — прочь!
Ведь сказано, что горе — не беда,
Что все на пользу, даже если плохо,
К тому же милосердная эпоха
Не отняла надежду — строчку Блока
О том, что «мир прекрасен, как всегда...
***
В дачном кресле, ночью...
И. Бунин
Устал скорбеть — тащить поденный вздор
Своих смертей — смертей — смертей —
ДОКОЛЕ?!
Я в дачном кресле, и ночной восторг
Томит меня — густой, бездонный хор
Незримых, тайных колоколен...
Я здесь, в сердцебиенье тишины,
В скрещенье соловьиных многоточий,
Под стражей ветра, крапивы да бузины,
И три березы — рядом — три струны —
Мне взглядывают в очи ..
Я здесь... Постой — в какие времена
Все это было — было!— тишина,
Восторг и губы, жадные от жажды,
И колокольная тягучая волна...
Так значит — можно — можно дважды
Войти, вступить, ворваться — наяву —
Дорожкой лунной, струнным ладом —
В былую — эту!— золотую синеву?
...Я в дачном кресле: жив, живой, живу,
И ты — со мной, ты здесь, ты — рядом...
***
...Это опять — незнакомый, прогорклый вокзал,
Это, как встарь,
запрокинувшись,
память трубит...
Выйдешь на улицу — вьюга хлестнет по глазам.
Кто в этом граде живет?
В этом мраке — не спит?
Рыщет «блюститель»—
Над скопищем мытарей, девок, младенцев,
блаженных бабусь,
Дремлет бродяжка, «пузырь» на груди затая...
Что мне сказать тебе, благословенная Русь?
Ты — и отчизна моя,
И чужбина моя...
Это — все тот же вокзал, те же рельсы,
Рассветный итог,
Свиток!—
плачевных побед, величавых утрат...
— Эй, корешок!—
Посвятит мне бродяга последний глоток,
«Мент» подойдет:
— Брось, в натуре, печалиться, брат!
Глянет скуластый портрет с паутинной стены,
Грянет сигнал отправленья...
В какие края?!—
Вьюга повсюду великая вьюга прогорклой,
родимой страны,—
Вьюга, Россия, отчизна, чужбина —
Моя...
***
А я опять завариваю чай!
...Свет зимний —
В три собачьих лая —
Наспех,
И болен, и тоска,
и — как дожить до Пасхи?
И ложь стучит в часах —
Хоть время выключай!
И то же дуло за спиной —
ночью и днем,
И все мерзит, и сам — подлец и рохля!
Но что-то,
что-то,
что-то —
Мне мешает сдохнуть!
Не эта ли пичужка — за окном?
Что капля — голосок... А смолк собачий лай!
И — вдруг — рассвет: туман да серебро...
И я — опять завариваю чай,
И тяжкое беру перо.
ГАЛАПАГОССКАЯ ЭЛЕГИЯ
В подражание и в продолжение
Александру Галичу
Вот и Октябрь наступил уж на свете...
В печке стреляют сырые дрова,
Все —«по уму», все по плану, по смете.
Что ж мне взгрустнулось?
Память о лете?
Откуда свалились внезапные эти —
Чужие — не знаю какие — слова:
Г АЛА... (Прочел, восседая в клозете?) —
ГАЛАПАГОССКИЕ ОСТРОВА...
Что в них — не ведаю. Где они, кстати?
Я в заграницах — понятно — слабак.
Читатель! Ты умный. Ты в белом халате:
Бехтерев!
Доктор Рагин!
Литвак!
Спой-расскажи: что там — чет или нечет?
Есть ли там пиво? Растет ли трава?
А строй социальный?— Кто кого лечит?
И вообще — что это значит?—
ГАЛАПА... (Ах, да едрит... Мучит, хнычет.
ГАЛАПАГОССКИЕ ОСТРОВА...
Я не романтик. Куды? Уж под сорок!—
Вкалывай знай да знай наливай!
...Постой!!!
Это, кажется,— новый поселок,
И надо — всего-то!— сесть на трамвай.
Всех-то делов!
Хрен там Крым, что Кижи те,
Что Валаам или храм Покрова?!
Нынче, товарищ, все НАШЕ на свете —
Красный — грохочет трамвай — по планете —
Эх, по морям — по волнам...
Где же эти
ГАЛАПАГОСС... (Старшина, подскажите!) —
ГАЛАПАГОССКИЕ ОСТРОВА...
***
Ростовчане знают так называемый «Дом
Актера» Там жили бездомные художники,
поэты и даже врачи и инженеры — также
бездомные
Теперь нет его — «Дома Актера», и —
где мы живем? ГДЕ?!
Эти два стихотворения посвящаются
Елене Алексеенко
1
Вот я и отрезвел от любви и тюрьмы...
Ну и что же вокруг — окромя пыльной тьмы?
Некто пьяненький томно взирает окрест,
Перестройкой, как бомбой, разгромлен подъезд...
Предъяви мне, о Страсть, ордер
вновь на арест!
ДОМ АКТЕРА!
Дом актера — последний, цыганский уют,
Здесь бутылки стеклянную мессу поют,
Здесь — без всяких ментов — обступает беда:
И со стенок вода, и горят провода...
Я сбежал бы отсель хоть сейчас. Но КУДА?!
ДОМ АКТЕРА!
Да-с, я трезв и свободен, и галстук при мне,
Бороденка топорщится в пыльном окне,
Я стою у дверей,
ключ надменно суя...
Но на кой мне свобода и трезвость сия?!
Я хотел — извините — сказать: «на фига?»—
ДОМ АКТЕРА!
2
Вот он, этот разгромленный храм —
Этот дом!
Здесь я жил, здесь друзья пировали гуртом,
Здесь я жил,—
здесь я бился об лампу в ночи,
Здесь — рапирами — в двери вонзались ключи..
ДОМ АКТЕРА!
Клубилась бессмертная пыль,
Сам Георгий летал на коне —
По стене —
И двоился в углу прошлогодний костыль,
И вечерние губы склонялись ко мне...
СКРЕПЕР!
Ах, перестройка!— скрежещет «ура»,
Или это бульдозер?
Откуда мне знать?!
Я здесь жил.
Здесь и жил! —
Растуды ж вашу мать!
ДОМ АКТЕРА!—
Кривая взирает дыра..
Ну — еще один храм век торжественный срыл,
Ну — еще один мрак,
на — еще один взрыв!
...Полупьяная лира бренчит — будь здоров!
Длинный ключ, как рапира, торчит из штанов...
НА КРУГИ СВОЯ
ЦВЕТАМ ТАНАИСА
Цветы былинные мои!
На косогоре,
По-над дорогою — в репьях, в пыли, в ненастье —
Все те же вы!
Все так же скорбь. 'Momento mori'
На вашем детском языке —
«помни о счастье!»...
Но сколько надо переждать огня и мрака,
Но сколько жизней пережить — света и горя —
Чтоб — с высоты святых руин, со дна оврага —
Приветственно вот так кивать: 'Momento mori'.
Не впасть в безверие — средь декабрей бесцветных,
В лютую ночь
не изменить златому полдню.
...Ах, подорожник,— лекарь мой!—
И ты, бессмертник! —
Не убивайтесь обо мне: я помню. Помню!
***
...А людям хотелось бы все сохранить —
и розы, и снег...
А. Герцен
А людям хотелось бы все сохранить —
И розы, и снег,
Пушистую звездочку накормить —
С бездомных небес,
Любви неприкаянной огранить —
Дыханье и смех,
Судьбу окаянную не корить —
За вкус и за вес...
Смотрите:
Рассвет, расцветая, трепещет в руках Темноты,
И что там у них — о заре — поцелуй или месть?
О, как бы хотелось
старинные наши
святые мечты
И Родину сохранить, и Свободу, и Честь!
И сердце — кувшин с драгоценным вином —
Не разбить, не пролить,
И весь наш — проклЯтый и прóклятый —
горестный век
Простить. Из торжественной смерти восстать.
Сохранить.
И розы.
И снег.
***
Не бойся отворить заветную калитку,
Не бойся сотворить запретную молитву —
Ты возвратился вновь в заглохший этот сад —
Вернулся, как письмо, пришедшее назад.
Остался позади твой путь: асфальт ли, шлак...
Ты отыскал свой флаг
средь скуки, лжи и благ?
Узрел Господень знак среди вранья и выгод
Среди кухонных благ — обрел покой и выход?
Ты осознал свой крах?
Так не страшись отныне —
Открыто прославлять запретные святыни! —
Вне скуки, болтовни, проклятий и наград —
Как этот древний сад,
Как этот древний сад...
ЕЛАБУГА
Памяти Марины Цветаевой
Елабуга! Буга-буга...
На ней — постылая шуга,
Все та же стынь,
Все та же грязь —
Пластинка, что ли, засеклась?—
Елабуга-буга-буга —
Ни черт, ни признаков, ни мет...
Какие ж ТАМ нас ждут «благá» —
За ЭТОТ ад, за ЭТОТ бред?!
— За что, Господь?! —
Ни слов, ни сил —
Как спятивший Иов, кричу! —
Всех (и себя!) отпел-простил,
Тебя, Марина, —
Не прощу!
...Рябина, горькая, как страсть,
Мне светит тайно —
Сквозь снега...
Влюбленный лепет —
в стынь да в грязь —
Елáбуга!
...буга-буга...
***
В ватнике драном,
сидя на дряхлой завалинке,
Тупо насупясь — в ставни, в дым, в никуда,—
Местный юродивый
пряники ест — пряники —
Пряник за пряником —
В крошках вся борода...
Что мне так худо нынче?
Тошно — беда...
Да!— холода — города — горда — молода —
Праздники — шкалики — да!— магаданы —
Майданеки —
Переизбранники —
сребреники —
охранники...
(Эй! Да смени пластинку!
Тихо!
Без паники!)
Пряник за пряником. В крошках вся борода.
МАСТЕР
В. Гугнину
Я строю дом,
Мечте предавшись давней...
Я строю дом. Я собираю камни,
Раствор замешиваю на века —
Над самым диким Доном,
где дорога
Восстала из пылИ... Я призываю Бога —
Будь же она — лиха, да не легка!
Я собираю камни. По России!
О, сколь поразорили, поразбили —
Вся степь — в осколках взорванной Любви...
Где ж был Ты?! Видишь — из руин печальных —
Твоею Волей, Гражданин Начальник,
Я строю храм — на собственной крови!
...Я собираю камни — по России:
«Столыпины», этапы, пересылки,
Льдом ужаса — глаза Твоих мадонн...
Так вспомни — собственные речи — из «Нагорной»,
Взгляни —
сквозь собственную «решку»,
свой "намордник"
Взгляни, Господь,— синеет
дикий Дон,
И длится, длится дальняя дорога,
Которая — я призываю Бога!—
Вся — в небо, вся — в пыли,
ясна, грешна,
И — вопреки конвою, вою, строю —
Я на крови своей —
Твоею Волей — строю.
Я строю дом.
...Неужто жизнь прошла?
***
Любимая, еще не встали травы.
Еще апрель. Чуть-чуть, едва, слегка.
И в небе тихо — ни грозы, ни славы —
Улыбчивые млеют облака...
Еще апрель. И я молчу о главном.
О, как светло!
И не болит ничуть —
Знамением твоим самодержавным
Крест-накрест заколоченная грудь...
Еще апрель. Не август полуночный!
Но, страсть моя,
мой ангел роковой,
Но — грянет час
(он грянет!) —
И поймешь ты:
Твой крест на мне,
мой крест,—
Не только мой!
...Стоп. Замолкаю: все слова — лукавы!
Еще апрель. Слова, слова, слова!
Спи, нежная, — еще не встали травы.
Младенческая, разве что, трава...
ПЕСНЯ
Не зови на Рождество в Орловку:
Там я от колоколов оглохну,
Хоть язык — ты молвишь — меди чуть касается,
Но ведь степь — до неба вся!— белым-гола...
На Дону — не надо бить в колокола!
На Дону — не надо бить в колокола!
Не зови, о Страсть,
на Троицу
в Недвиговку:
Коль вдохну тебя я там — так уж не выдохну,
И навеки
в дымных травах утону...
Ладана — не надо — на Дону!
Ладана — не надо — на Дону!
Вот такие на Дону дела:
На Дону — не надо бить в колокола!
Ладана — не надо — на Дону!
Почему?
А потому!
Да потому —
Хоть язык — литого неба — чуть касается —
Страстный лепет
медным ревом
отзывается...
То-то нас в столицах опасаются!
***
...А плечи твои, любимая,— длинные, оленьи,
А имя колокольное —
глаголено
волею,
А в печи твоей — томительные, тихие поленья,
А в глазах — отчаянные, золотые молнии,
...А на дворе — на улице —
все теперь осеннее:
Ненастье ненастное — сирое, жалкое —
Дождь, прохожий крестится на церковь Успения,
Вечереет,
вечереет
над Каменной Балкою...
Будет ночь — большая, медленная,— словно песнопенье,
Будут губы
нестерпимейшим молчаньем
переполнены,
Будут вспыхивать, томительные, тихие поленья,
А в глазах твоих — отчаянные, золотые молнии...
ВСЕ КАК У ЛЮДЕЙ
1
Это жизнь — с нелюбимым, постылым —
На перине чужой — простыне?
Это — жизнь?! Так внимай его вздохам усталым,
Наблюдай!—
Как ползет таракан по стене!
(Не пойму — тыща верст!— таракан или муха?)
Вон, как лапками липко сучит...
Заимела «достойного» мужа?
Заимела — так получи!
2
...Что мне делать в ночи —
Средь кошачьего воя, окрестного лая —
Да с постылой — в постели чужой —
белоснежной, да мерзкой —
как в саже?
Я люблю тебя до смерти, низкая, скверная, злая!—
Что мне делать, любимая?
Впрочем,— ну что ты мне скажешь?! —
Даже если услышишь — за тысячу верст —
на чужой стороне-простыне —
среди липкого пуха...
3
Вот и все. Таракан на стене.
4
Или это — муха?
***
Деревенская, сирая, великопостная тьма...
Не печалься! Взгляни:
как горят золотые поленья!—
Будто печь, на тебя насмотревшись,
Решила сама
Набросать на стене
быстрым пламенем
стихотворенье...
Не печалься, голубчик. Держись. Не сходи с ума!
И не злись на судьбу: может, в чем-то она — права.
Сам ведь знаешь: какое требуется терпенье,
И молитва, и пост, и смиренье —
Для озаренья,—
Чтобы вспыхнули в стихотворении,
что золотые поленья,—
Слова!
КЕРМЕК
Оленьке
Нет, никому тебя не уступлю!
«Кермек»— в устах твоих звучало, как «люблю»,
Как крик блаженной, нестерпимой боли,
«Кермек»— сказала ты,— перекати-поле
Перекати-поле — по станицам, городам...
Нет, никому тебя я не отдам!
Глаза закрою — чуть, слегка, едва:
Летит навстречу наглая трава —
Кермек!— что молния по небу шаровая,
Окрестность карим светом заливая,
Склубясь, как одуванчик, как змея...
Моя!
Моя
Моя!
Любимая! Колючий, жесткий шар —
В ночи — при трепетном мерцании Стожар —
Клубок отчаянной казачьей воли —
Пе-ре-ка-ти-поле...
Распяты двери: страшный звездный час...
Ну, поцелуй меня — один лишь только раз!
И — снова в путь... Что Вечность? Грешный миг?-
Я это понял на губах твоих,
На яростных руках, в слезах сладчайшей соли —
Куда же ты, перекати-поле?
Сама себе закон — моя — моя — вовек!—
Перекати-поле...
Но я люблю тебя: я сам такой —
Кермек!
***
Где-то — в несбывшемся — скрипнет калитка,
Кто-то пройдет в золотистом дожде,
Вспыхнет улыбка,
Проснется молитва,
Счастье вернется...
Но где это? Где?
Будь она проклята,
бывшая
всуе,
Жизнь эта —
плесень,
неправда,
тоска!
Мне бы в последнем — с тобой — поцелуе
Сбыться — навеки, навек, на века...
Чтоб вопреки установленной власти
Смерти, разлуки, судьбы нежилой —
В дальней аллее
несбывшейся страсти
Длиться, сливаясь, —
скульптурой живой...
***
Е. Алексеенко
Неужто, неужто бывает хуже?—
Ты никому в этом мире не нужен,
Кончаются годы и сигареты,
В очах —
мутно-желтые воды —
Леты,
Недужный Цербер натужно лает...
Неужто бывает хуже?!
Бывает!
Сквозь мутно-желтую эту полночь
Летит сумасшедшая «скорая помощь»,
И — застывает — у сердца прямо! —
Столовый нож в руке Авраама,
И — все ж рассветают —
в тюрьмах, в больницах!-
Желтушные, бедные наши лица...
Ты плачешь? Ты вспомнил: кому-то — хуже?
Значит, все-таки,— нужен...
Нужен!
ТРАМВАЙНАЯ СЮИТА
Н. П.
То ли январь за окном, то ли нет...
Куплен — пробит — продырявлен билет.
Сядь. Сомкни очи. Четверг ли? Среда?
Едет трамвай.
Неизвестно куда...
Вот мы «Вечерку» пощупаем чинненько,
Пустим на выход гражданку дородную,
Тихо минуем площадь Дружинников,
Лихо проскочим Международную —
Едем!
Стремимся!
Вовсю — хоть куда!
Что же потом? А не знаю, признаться.
Скоро «вставать», значит — надо подняться.
...Верной дорогой — маршрутом «15» —
Едет трамвай.
Неизвестно куда.
Едет трамвай неизвестно куда...
***
Трудно дышать —
от табачной весны,
от тоски.
Пыльные бури,
Бессильные бурые стены...
Смотрят — в чужой мастерской —
на меня холсты,
Будто мои — запыленные временем — тени.
Что за собранье —
В чужой мастерской —
Моих грез и гробов?!
Что я отвечу?
Я сам им сродни —
позабывшим, предавшим...
Только одно
в этой дохлой обители —
Бог и Любовь:
Кошка, что греет котят животом отощавшим...
БАЛЛАДА О ЗВОНКЕ
Наша жизнь — безусловно — щедра, и легка, и звонка:
От зари до зари, как зэка — от звонка до звонка...
Помнишь первый звонок?
Сень каштана, рассветный парок,
Поцелуй самый первый и значит — последний звонок...
Нет, куда там последний! Квартира — святое жилье!
Зуммер — резкий и толстый, хоть вешай сушиться белье,
А потом — как в «замри»—
беготня да ружейные залпы замка —
Будь готов!—
От зари до зари, от звонка до звонка...
Наша жизнь — безусловно — щедра, безусловно —
звонка:
Мы еще накричимся «ура»,
нам еще далеко до «звонка»!
Мы еще — слава богу! —
стремимся,
не чувствуя ног!
Только вдруг...
Почему-то...
Сломался в передней звонок...
Замолчал, бедолага, наверное, — перегорел:
Для всего, как вещает глагол, — существует предел...
Но не стоит, друзья, тосковать да слезу источать,
Надо просто пришпилить записочку:
«ПРОСЬБА — СТУЧАТЬ!»
***
Кутят, чудачат и судачат,
Грустят, в копилку слезы прячут,
Бранятся, меряют аршины,
Сплетают на лице морщины,
И убывают полегоньку —
Бесстрастной вечности вдогонку.
Вкушай же блага неземные:
Вокруг тебя друзья, родные
Разложат траурные розы,
Прольют накопленные слезы,
И побредут за скорбной медью —
Как будто очередь
за смертью.
***
Что за черт? —
аортою
Кровь теснилась, билась,
Кошка снилась мертвая...
Что со мной случилось?
Я проснулся:
день-деньской,
Смена караула,
Хмарью дерзкой,
мерзкою
В очи мне подуло:
Визг, бряцанье, хрюканье,
Швеллерá,
городовые...
Потянулись с рюмками
Зеркала кривые, —
Жалуйся — не жалуйся —
Принимай, как милость...
Да что
со мною сталося?!
Что со мной случилось?
***
Мне страшно, милый друг, в Стране Кривых Зеркал
До крика,
«на разрыв аорты»:
Вокруг — те самые — кошмарные офорты,
Что Гойя из себя изгнал.
Мне —
пальцы побелели на курке —
Мне —
день — беззубый страх,
мне — ночь — чернее взрыва -
В кого стрелять?—
Чей шепоток: «Спустись к реке —
Взгляни на собственное рыло!?..»
***
Церквушка на взгорье — над ясной рекою — белеет
с утра...
И что я о вздоре?
Ведь вот она — свет-высота!
Там, в церкви, расписан сюжет: «Искушенье Петра»...
Как юн этой мир!
Как проста его суть, как свята!
— Ну что, ученик.—
нахлебался водички? Промок?
Со страху, наверно...
А ведаешь — что впереди?!
Восстань, маловерный! Дай руку — апостол! Пророк!
Смотри на меня —
Иди!
...Как юн этот мир! Как стара подколодная Ложь!
Как волнообразна, хитра!
Как мучителен страх!
Учитель!
Вокруг меня — сонмища алчущих рож,
Я гибну, тону, задыхаюсь в кривых зеркалах!
Я знаю, что слаб, но мне страшно:
Мне ночь — что дыра —
Черна, безысходна...
Но верую —
ей на беду —
Пасхальная церковь — над ясной рекою —
восстанет с утра!
Прости меня, Боже,—
Иду!
***
В храме Доброй Надежды
Не смолкает молитва...
День и ночь — весь наш праведный век —
Напролет —
Не сбивается с ритма брехня и ловитва,
Разоряется пресса —
«Продолжается битва»,
Без конца —
как компрессор на стройке —
стучит пулемет,
День и ночь напролет —
Плачь, кричи или режь ты —
Палачи не смыкают похмельные вежды.
...В храме Доброй Надежды —
Вечно
Служба идет...
***
Апрельским плачем изойду,
И станет беспощадно ясно:
Прекрасна жизнь — как на беду!
Да, жизнь прекрасна,
Жизнь прекрасна...
Какое небо — во всю грудь!
И сколько боли! Сколько боли!
И снова под ногами — Путь,
И колокол гудит:
ДОКОЛЕ?
ИЗ СТИХОВ ОБ АВВАКУМЕ
Да что мне неймется так —
блажь или ересь?—
Душа — как слепой косяк, прущий на нерест,
А в сердце — пожар, набат, средневековье...
— Куда мне? Вперед ли, назад?
— К верховью! К верховью!
(Помене б тебе хлебать, доблестный витязь...)
По-бе-ре-гись,
вашу мать,
посторонитесь!
Иль впрямь я уже «того»,
горячка ли злая?
Не ведаю ничего,
ничего не знаю,
Лишь сердце угрюмо бьет
отчаянной кровью:
— Сквозь сети,
плотины —
вперед,
к началу,
к верховью!
— К верховью!—
Гортанный, чумной
выкрик дикарский.
...Да что это нынче со мной —
Ночью декабрьской?
И чья это тень на стене — Господи, сжалься! —
Медленно, как пистолет,
подъемлет два пальца...
***
Что там ночь?
Видишь — хлеб на столе, и вино, и табак.
Ночь бессильна, когда не молчит — хоть одна лишь! —
Свеча,
И шальная строка, истомившись в бессрочных томах,
Возникает,
и темень скулящую
хлещет с плеча!
Мне не жаль тебя, Время!
Нет, не протяну я руки:
Ты ж меня не щадило — отстреливало на лету...
Отворяй ворота!
Принимай диктатуру голодной строки!
На! — наотмашь — возмездье —
за подлость, вранье, немоту!
До-ве-ло! —
Вьюжной мглой хохоча,
сапогами стуча,
да ключами бренча.
Почему ж не смогло воспитать из меня — палача?!
Видишь, слезы в глазах...
Выпьем, Время!
Вино — на столе...
Что мне делать, скажите, на прóклятой этой земле?
***
Золотая Диктатура Света!
Я не знаю —
обозначить это:
Златовласая склонилась лампа
Над столом...
Кто ты — просветленная до стона,
Страстная улыбка —
Персефона?
Прозревающая Иоланта?
Кто ты?
И за что мне?
И о чем?
Из какого ты явилась ада —
Повелительница
Золотого лада?
Я ослеп — воистину, воочью!
Видишь — я хватаю воздух ртом...
Кто ты?
Или вправду бредит лампа?
Рог Роланда. (Темный рев таланта...)?
Слово ль взламывает оболочку —
Нестерпимым
Золотым огнем?
***
Воспоминанье освятит меня до слез:
Синеющий, зловещий и певучий
Очерк Карпат, и на вершине кручи —
Распятый Иисус Христос.
Я вспомню синие слова
тех дней,
Те давние твердыни,
Те святыни:
Река, летящая по полонине,—
Вся в быстрой пене, в ропоте камней,
Костел старинный
вздрагивает
в реке —
Надменный, белый. Мрачные ступени...
И музыка из темных врат,
И пенье —
На непонятном, страшном языке!
И страшные огни горят во тьме
Зловещих гор —
будто взлететь натужась...
Детство мое!
О вдохновенный ужас!
Дай мне подняться —
хоть на миг —
к тебе!
Дай — позабыв чужую ложь и быль —
Взмыть — хоть во сне!— над синим Закарпатьем,
И пасть — в слезах любви — перед распятьем
В альпийскую родную пыль...
***
Пусть я псих и обыватель —
Дайте —
После скучных всех
Пыток, паток и проклятий —
Старый дворик в Закарпатье:
Тын, крапива да орех...
Где — до слез — смешна и мнима
Мина
важных дрязг, идей,
Где на старом пианино
Старый бренькает еврей,
Где неспешны разговоры —
Да! —
о снах, дождях внезапных,
Сладких шалостях ребят,
Где вокруг синеют горы,
Звезды — помните их запах?—
Явственно в ветвях рябят,
Где — вдали от злобных истин,
Сдобных башен, злых утех —
Расцветают мои листья,
Опадают мои листья...
Воскресают мои листья —
Тын, крапива да орех!
***
На высокой полонине — маки...
Но не вздумай подходить,
Не вздумай!
Прочь! Не то — прокинешься во мраке
Средь карпатской полночи угрюмой.
Над тобою вспыхнет, как проклятье,
Звездный шабаш — мертвенный, зловещий,
И — змеей — внезапно грудь охватит
Свист разбойничий во тьме кромешной...
Ты услышишь тяжкий топот, ржанье,
Крики,
и взметнется факел рыжий!
Ты все понял: вот оно, призванье!
Но уже не спрятаться: все ближе,
Ближе,
ближе —
тот чадящий факел,
Страшные глаза и хохот грубый.
...На высокой половине — маки —
Красные, как жуждущие губы...
ЧАРДАШ
Со скрипки все и началось —
Рождественской, цыганской —
В ту древнюю, родную ночь,
В те синие года...
Что жизнь мне?
Волчих ягод гроздь?
Ветр — во поле — жиганский?—
Мне боль — не в боль,
Мне власть — не в масть,
Мне горе — не беда.
Мне —
Руки над ночным костром — златым оркестром ночи!
Мне —
Губы, красные — от губ, вина и волшебства!
Да отвлекитесь от вранья и дел важнейших прочих —
Что жизнь, несчастные?
Она — лишь праздник Рождества!
Лишь Чардаш —
Власть,
Лишь Радость —
Всласть!
Лишь Страсть да с Волей в рифме,
И мрак — не в мрак,
и ворог — брат,
и смерть — пустейший вздор!
...Мне —
Не от смерти умереть:
Однажды — в жутком ритме —
Неосторожно оступлюсь в ликующий костер!
ДУНАЕВСКИЙ. МАРШ ЮНЫХ НАХИМОВЦЕВ
Не успел на вас я наглядеться,
Легкокрылые фрегаты детства,
Не сумел тобою надышаться,
Яркое мальчишеское счастье...
Детство!
Вдохновенное восстанье...
Милые нахимовцы мои!
Знал бы я — к а к о ю жизнь предстанет
И какие выйдут мне бои —
Я бы в сердце сохранил доныне
Синий трепет дальних странствий —
Я
Был бы сильным —
на чужой чужбине
«Взрослого»— кандального — житья,
Гордым — в промороженном бараке,
Дерзким — вопреки календарю,
Я бы здесь —
в острожном этом мраке —
Запрокинувшись,
Трубил зарю!
Я...
Да что уж — в запоздалом раже —
Восклицать, бравировать тоской...
Гордо реет флаг Отчизны —
ВАШЕЙ —
Над чужой толпой!
***
Л. Б.
Мне вспомнился Владимирский собор —
Там, в Киеве...
Зачем? Скажи на милость...
Кадил дьячок, пел в полумраке хор,
И до сих пор мне странно — до сих пор!
Перед распятьем женщина молилась,
Она была красива, молода,
И на дворе сиял июльский полдень.
Какая ж вдохновенная беда,
Как беспощадная орда,
Внезапно загнала ее сюда —
В сей бесполезный храм господень?
Нет-нет, мы не поймем —
Ни я, ни ты —
О чем она? За что она в ответе?
Зачем ей слезы и любовь —
Все эти
скорбящей богородицы черты?
Зачем дрожит — стыдливо и убого —
Свеча, зажженная ее рукой,—
В такие времена?
Сегодня?
В век такой?!
Пусть это объяснит тебе другой:
Я в небесах не вижу Бога.
***
Карета скорой помощи в ночи —
Летит, расшвыривая мглу и лужи.
...Не уходи. Не плачься. Не молчи,
По крайней мере —
слушай, слушай, слушай!
Во весь опор грохочет водосток,
Молчит отчаянье —
угрюмо, колокольно.
И — некуда назад. Конец. Довольно.
И — нечего терять...
Восстань, пророк!
***
Роняет жизнь багряный свой убор...
— Чуть-чуть поднимемся,
И все, и — дома.
Тебе дорога разве незнакома?—
Каких-то пару тысяч лет с тех пор...
Да, та права: ни «завтра», ни «вчера»
Не оступись!
Крутой крошится камень.
Еще чуть-чуть. Темнеет день. Пора!
Смотри: здесь травы — вровень с облаками!
Любимая!
Да, ты права, права...
Вот те руины,
вот она — вершина!
И я молчу
последние слова:
«Все те же мы,
Нам целый мир — чужбина!»,
И души наши не взлетают ввысь:
Куда ж еще?!
Здесь
их полет причален
Здесь — в дымном небе
медленных развалин,
Чье имя — сладостное —
ТАНАИС...
***
А. Иванникову
Начинается пурга —
Останавливаются часы,
Словно перед пропастью —
на дыбы встают трамваи.
Если вовремя подохнешь — отрастишь себе усы.
Все на карнавал!
Все — на карнавале...
Если правильно воскреснешь — будешь в шубке
меховой —
Будто кто поддал под зад — вежливо и просто!
Все на карнавале! На улицах никого,
Начинается пурга над заснеженным погостом!
...Бесконечна наша смерть: без начала и без дна.
Небеса — не обессудь!— лишь начало бездны.
Для бесстыдных обезьян —
бескрайняя голубизна!
Мелкими шагами в райсобес —
Бесы,
Бесы,
Бесы...
Тезка! Поводырь! Нестерпимый этот бред —
Ты ведь знаешь —
он — не мой:
догоняют, гады!
Поскорее — дай мне руку: есть на свете Свет!-
Верую! —
Преодолеть крутизну ограды!
...Начинается пурга — сумасшедший карнавал.
Но — скорей! — из смерти нас
выдирает Реквием —
Слышишь?
Древней тишины
торжествующий хорал,
Помнишь?
Свет погасших слез —
Кирилловской церкви...
***
В инее, в инее, в инее —
Степь — напролет — наяву!
— Как тебя, чудо, по имени?
— Знаю, да не назову!
Душный, кромешный —
Вчера еще —
Будто на тысячу лет —
Помнишь?
Дымился туманище...
Вот — посмотри — е г о след! —
В белом — вся степь — чудо-инее,
Сказочная благодать!
...Господи, научи меня
Что-нибудь понимать...
***
В этой комнате — сумрачно, пусто и душно,
Извивается дым надо мной, как змея...
А на воле — февральская полночь,
и слышно —
Возвращается ветер на круги своя.
Эта ватная, мутная, прелая полночь,
Что бывает раз в год — при царе Феврале,—
Тускловатая изморозь
на фонаре —
Вот такой эту жизнь ты поймешь и запомнишь.
И простишь, и отпустишь грехи и обиды,
И услышишь, дыханье на миг затая,—
Властный шум и шаги:
знать, из дальней чужбины
Возвращается ветер на круги своя...
***
Н. Ефремову
Открыта степь, как белая страница.
А небо, небо — ни единой тучи!
Там снег лежит так внятно — будто снится,
Там горизонт парит
в дымке летучей...
Смотри, смотри!— бесстрашно, соколино,
Не отводи магического взора!
Морозный вдох —
и оживет былина,
Проснется колокол трагического хора —
О предках-воинах
и о потомках,
Травимых по острогам — Правды ради —
О вдохновенье — о Возмездии!
О том, как
Бьется рассвет в твоей ночной тетради,
Как — вопреки всему — светло и страстно —
Зреет подснежник, не страшась угрозы,
И длится жизнь, трагическая сказка,—
Что поцелуй морозный...
|