ВЕЛИКОЕ ДЕЛАНИЕ_КОНЧЕЕВ


Хорош тем, что имеет удобный по интерфейсу форум ко всем публикациям,
что позволяет всем желающим их обсуждать и получать ответы от хозяина раздела.


КОНЧЕЕВ А. С.

 

ВЕЛИКОЕ ДЕЛАНИЕ

 

трактат о вечности и великом пробуждении от смерти

 

(MAGNUM OPUS)

Solve et coagula

 

«Всё возвещает нам здесь сансару, но более всего человеческий мир, в котором в ужасающих размерах преобладают в нравственном отношении — гадость и низость, а в умственном — неспособность и глупость. Но всё-таки в этом мире, хотя весьма спорадически (разрозненно), но всякий раз снова нас поражая, всплывают явления честности, доброты и благородства, а равно и великого ума, мыслящего духа и гения. Никогда они вполне не переводятся: они сияют нам из громадной тёмной массы, как отдельные блестящие точки. Мы должны принимать эти явления как залог того, что в этой сансаре сокрыт благой искупительный принцип, который может найти себе исход и заполнить и освободить целое».

АШопенгауэр, Parerga und Paralipomena [42]

 

И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце Своем.

Бытие 6.6.

 

Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы: «У меня во дворе есть большое дерево, люди зовут его Деревом Небес. Его ствол такой кривой, что к нему не приставишь отвес. Его ветви так извилисты, что к ним не приладишь угольник. Поставь его у дороги — и ни один плотник даже не взглянет на него. Так и слова твои: велики они, да нет от них проку, оттого люди не прислушиваются к ним».

 


СОДЕРЖАНИЕ

 

ВВЕДЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

БЕСЕДЫ ФЕДОНА С ТЕЭТЕТОМ О ВЕЛИКОМ ДЕЛАНИИ

Космогонический гимн из «Ригведы» «Насадия-сукта»

БЕСЕДА ПЕРВАЯ

БЕСЕДА ВТОРАЯ

БЕСЕДА ТРЕТЬЯ

БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ

БЕСЕДА ПЯТАЯ

БЕСЕДА ШЕСТАЯ

БЕСЕДА СЕДЬМАЯ

БЕСЕДА ВОСЬМАЯ

БЕСЕДА ДЕВЯТАЯ

Приложение I. В. В. НАБОКОВ (1899-1977)

Приложение II. ЭССЕ О РАССКАЗЕ Х. Л. БОРХЕСА «ПИСЬМЕНА БОГА».

Приложение III. АРТУР ШОПЕНГАУЭР (1788-1860)

Приложение IV. Тайна тайн Юрия Мамлеева

Приложение V. Ж-П Сартр и отказ от Великого Делания

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ


ВВЕДЕНИЕ

 

«Великое Делание» — это мистический трактат, дающий совершенно неожиданную трактовку мистическим феноменам. Вся эзотерика стоит на освященных веками основах. В трактате эти основы не подвергаются сомнению, в нем переосмысливаются скорее практические выводы из этих основ. И весьма радикально. Скажем, подвергается сомнению успешность, с которой якобы завершились миссии Будды и Христа. Опровергается столь популярное сейчас представление о самодостаточности пути духовного самосовершенствования. По сути, в трактате дана и обоснована новая (и истинная) концепция спасения и освобождения мира и каждого индивидуально. Трактат этот ― сотериологический. Сотериология — учение о конечных судьбах мира. Так принято говорить, хотя у мира конечной может быть только единственная судьба, либо таковой не быть вовсе. На самом же деле в трактате говорится не столько о судьбе мира, сколько о судьбе каждого индивидуума персонально, хотя и о судьбе мира тоже.

Есть такая, господствующая в мире, точка зрения, что все мы после жизни абсолютно смертны. Воззрение это весьма наивно. С этой точки зрения любая индивидуальная судьба, а так же и судьба мира, заключенного в таком смертном индивидууме, ясна и однозначна. Знаменательно здесь то, что такая простая перспектива представляется, верующим в нее, ужасной и отвратительной. Что и говорить, умирать, конечно, жутко, но насколько ужасней не иметь возможности умереть действительно, никогда и ни при каких, сколь угодно невыносимых, обстоятельствах. А ведь именно этот вариант бытия души представляется несомненным в большинстве мистических и идеалистических систем. Ричард Бах в одном интервью сказал так:

«…единственное, что в этом мире неразрушимо, — это мы. Вся планета может превратиться в пепел. Солнце может стать новой звездой, но на нас не останется ни одной царапины. Мы неразрушимы. Мы как сущность, как тот любимый ребенок, о котором ты [журналист, бравший интервью] говорил, как фокус безграничной любви, как участники бытия духа — неразрушимы. Это как в арифметике, когда каждое индивидуальное число необходимо для существования всего принципа, который объединяет все числа. Если бы было возможно разрушить, к примеру, число 12, разрушился бы весь принцип. Какой результат имели бы арифметические действия 6+6 или 3·4, если бы мы отказались от числа 12. Каждое число совершенно незаменимо для всего принципа. И точно так же мы. Как духовное выражение бытия, этого бесконечного «есть», мы незаменимы».

Он прав. Вся эзотерика твердо стоит на том, что душа бессмертна и пребывает в постоянных и практически бесконечных странствиях по мирам и воплощениям. При этом правда, в ней как-то обычно забывают упомянуть, что большинство этих странствий представляет собой нескончаемую цепь самых невообразимых страданий (постоянно помнят об этом только буддисты). Считается даже почему-то, что самый страшный ад у нас здесь, на земле, а вот в других мирах и воплощениях всё может быть устроено распрекрасно. Наивность этого воззрения не требует разъяснений. Иногда, очень редко и в виде скорее исключения некоторые жизни бывают, конечно, сносны, терпимы, а некоторые даже почти счастливы. И это всё. Хваленые кармические воздаяния существуют, конечно, (и в обоих смыслах), но, разумеется, сути дела не меняют.

Автор трактата провозглашает благую весть. Спасение возможно. Что же здесь нового? Великие мистики: махатмы, будды, мессии только и делают, что спасаются сами и помогают спасаться другим. Да, верно, спасителей мы знаем столько, что не перечесть. Да только вопрос спасения не так уж прост. Из мистики, из эзотерики известно, что индивидуум иллюзорен, иллюзорно само разделение на индивидуумы. На этом стоят и веданта, и буддизм (мадхьямика, йогачара). Проще всего эта мысль выражена в упанишадах в знаменитом изречении: «тат твам аси» т. е. «это всё ты». — И если Я, страдающее в сей момент и проклинающее от всей души и свою жизнь, и само бытие, есть в этот же момент и Будда, и Христос, все вообще просветленные, и даже сам Брахман, который, по словам упанишад, есть мой Атман, то кто же спасся, и в чем заключается такое спасение?

В трактате «Великое Делание» досконально разобран этот вопрос и представлено новое и совершенно оригинальное мистическое прозрение. Оно заключается в утверждении, что спасение все-таки возможно и будет. Для всех абсолютно, а не только для немногих избранных, которые в прошлом, как это обосновывается в трактате, на самом деле не спаслись и не могли спастись.

Все эти темы обсуждают Федон с Теэтетом, беседуя о Великом Делании. Идеи, повторюсь, которые разъясняет Федону Теэтет, в мировой мистической и философской мысли отсутствуют (при том несомненном факте, конечно, что многие и многие к ним вплотную подходили). Реализация их приведет к спасению мира, то есть к спасению абсолютно всех существ в нем пребывающих.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

В этой книге речь идет о Великом Делании, о Высших Адептах, о Боге, Фатуме, Первоначале, о личном совершенствовании и несовершенстве мира, об освобождении, спасении, просветлении, о религиях, мистике, философии, заблуждениях и поисках истины. В ней обсуждаются, что называется, вечные вопросы.

Вечные вопросы волнуют, хоть и не всех людей, но, без сомнения, очень многих. И это не просто праздное любопытство, хотя и оно присутствует. Я не говорю о святых, мудрецах, великих подвижниках и мыслителях, простые люди и читают, и говорят, и размышляют об этом, а зачастую, в прямой зависимости от того или иного понимания всех этих вопросов, выстраивают свою жизнь.

Представляется так, что в мире действует какая-то сила, которая побуждает людей погружаться всей душой в эти, казалось бы, абстракции. Это таинственная сила, и ей, очевидно, нужны эти действия, эти размышления не меньше, чем самовоспроизводство и материальное преуспеяние рода человеческого. Я не имею в виду, хочу подчеркнуть это, такой утилитарной людской цели как самоутешение и самообман, которыми руководствуются зачастую религиозные догматики, в виду безотрадности жизни с ее малыми и большими горестями и невзгодами, да еще и со смертью в перспективе. Если они балуются этим, то и ради бога, но человек серьезный и не наивный обмануть себя не может, и никогда не станет этого делать.

В книге этой дается специфическая трактовка вечных вопросов. Подразумевается, что читатель ее должен быть неплохо знаком хотя бы с началами европейского и восточного оккультизма, с основными терминами их и основными понятиями. Подразумевается, что желательно это должно быть не академическое знание, а такое, что подтверждено и личным опытом, и личными убеждениями.

И последнее, хочу обратить внимание на то, что в этой книге важна именно трактовка, никакого принципиально нового знания в ней нет. А вот трактовка такова, что вряд ли оставит равнодушным того, кто знает толк в такого рода литературе и такого рода исследованиях.

Книга составлена и прокомментирована одним из учеников Теэтета, на основе записей, составленных Федоном. Вот, что сказал по ее поводу Федон: «Эти беседы с Теэтетом я записал по памяти, но думаю, очень близко к тому, что говорилось в действительности. Первые беседы носят несколько хаотический характер. Мы перескакиваем с темы на тему. Теэтет говорит, рассчитывая на меня, в тот момент мало знающего, но всегда готового возразить; говорит, поневоле упрощая разъяснения и опуская доказательства.

Вообще в беседах достаточно повторов и, казалось бы, не относящихся к делу рассуждений. Впоследствии я понял, что Теэтет имел вполне продуманную стратегию, которую и применял, говоря не только со мной, но и со своими учениками, стратегию постепенного и все усложняющегося развертывания темы: от простого, прямо-таки примитивного, разъяснения, до самых подробных и исчерпывающих обсуждений всех ее сторон. Эта стратегия отчетливо видна на примере этих немногих и не очень продолжительных бесед.

Надо объяснить, что мы встретились с Теэтетом после довольно продолжительной разлуки. Я опустил приветствия и весь предшествующий разговор, а начал сразу с обсуждения его открытия. Поэтому первые реплики, открывающие беседы, совершенно условны».

 

А вот, высказывание ученика:

 

«Забавно, что у нас эзотерическим считается знание, публикуемое в книгах, выходящих массовыми тиражами. Может быть, до первой публикации это знание и было эзотерическим, но раз оно опубликовано, то значит оно уже не внутреннее, не тайное, а для всех. То есть смысл слова «эзотерика» от «тайное, предназначенное только для посвященных» переместился к «понятное и интересное для немногих интересующихся». Что касается «Бесед…», то, хотя в них нет ничего тайного, конечно же, они эзотеричны в обоих смыслах. Недостаток их тот, что они никак не могут быть приспособлены к улучшению и изменению жизни людей в настоящем1.

Евангелия изменили и определили жизнь миллионов, а впоследствии и миллиардов людей. «Беседы…», хотя, по сути, они тоже благая весть, и не худшая, претендуют изменить в настоящем жизнь только единиц, т. е. всех тех, кто поймет их, как говорится, в духе и истине, и расценит, как руководство к действию.

Однако я думаю, что среди тех, кто ещё не стал Высшим Адептом и даже не приблизился к этому состоянию, найдется не мало таких, которые смогут получить от «Бесед…» просто бескорыстное удовольствие. В конце концов, после прочтения «Бхагавадгиты» отнюдь не все становятся йогами или философами. Кстати и большинство произведений искусства совершенно бесполезны, а, зачастую, и доступны только немногим. Однако их ценность в том, что они переворачивают душу, хотя бы у избранных, и заставляют приобщившихся к ним смотреть на всё, на мир, на своих ближних, на природу совсем другими глазами. Может быть, такой же результат могут дать и «Беседы…», т.е., конечно, в первую очередь парадигма, содержащаяся в них.

Парадигму эту я бы определил как наиболее радикальное преодоление пессимизма из всех бывших до сих пор. (А по моему скромному мнению, их вообще было очень мало и они были достаточно спорны.) Хоть и есть на свете счастливцы, но в целом мир мрачен. Вот, что говорит по его поводу самый знаменитый пессимист: «Сравнительно счастливые люди – в большинстве случаев счастливы только по видимому, — или же, как и долговечные люди, являются только очень редкими исключениями; природа оставила возможность для этого, и счастье кладет, как приманку, — подобно птицелову. Жизнь, — и в великом, и в малом, — представляется нам, как постоянный обман. Если она дает обещания, она их не держит. Если она их исполняет, то только для того, чтобы показать, как недостойно было желаний то, что мы желали. Так постоянно обманывает нас то надежда, то ее осуществление. Если она что-нибудь дает, то только для того, чтобы взять назад: очарование издали рисует перед нами рай, который исчезает, как оптический обман, как только мы соблазнимся им. Поэтому счастье всегда лежит в будущем или прошлом; настоящее можно сравнить с маленькой темной тучкой, которую ветер гонит над озаренной солнцем равниной. Перед ней и за ней всё светло, только она сама всегда отбрасывает тёмную тень». Шопенгауэр. «О суетности и страданиях жизни» [1, c.693-694].

К сожалению, Шопенгауэр не смог выйти за пределы доктрины индивидуального спасения, хотя она в чем-то даже противоречит его философии2 (в Приложении III об этом подробно говорит Теэтет). Миру в целом от «индивидуального спасения» пользы нет, а значит её нет и для «индивидуально спасшегося».

В «Беседах…» разобрана доктрина, обосновывающая и показывающая возможность и метод тотального спасения и освобождения всего мира. Зло исчезнет навсегда как это ни абсурдно и ни наивно звучит для непривычного уха. И случится это неизбежно и скоро. Собственно, теперь уже этому ничто не может помешать.

Это отрадно. Пессимизм ― преодолён.

Теэтет несколько лет собирал материал для создания книги, со всех сторон рассматривающей и обосновывающей его открытие. Очень много он уже написал. Причина, по которой он не довел свою работу до конца, очень проста. Он решил попытаться сам совершить Великое Делание. Это не значит, что именно он его совершит, но он решил, что работа по подготовке к Великому Деланию привлекает его больше, чем обоснование и разъяснение кому бы то ни было сути его открытия. Последнее он предоставил мне, на мое усмотрение.

Изучив бумаги Теэтета, я увидел, что материал их ещё очень сырой и без значительной обработки практически ничего нельзя публиковать. Публикация же отдельных фрагментов не имеет смысла без разъяснения основ. Это разъяснение и призваны сделать «Беседы Федона с Теэтетом о Великом Делании». Просто везенье, что они состоялись и были записаны добросовестным Федоном.

В дополнение к «Беседам…» я ввел в приложения и комментарии специально подобранные и подготовленные мною именно для этой публикации фрагменты из материалов Теэтета, находящихся у меня. Некоторые изменения, которые я в них произвел, были необходимы и сведены до минимума.

В заключение хочу кое-что пояснить. Федон и Теэтет действительно Федон и Теэтет. То есть это те люди, о которых говорится в примечании 12 к тексту «Бесед…». И, тем не менее, это современные люди, и сейчас живущие в нашем мире. Полагаю, что для тех читателей, на которых рассчитана настоящая публикация, в этом нет ничего странного или удивительного.

Тексту «Бесед…» я предпослал эпиграф из «Ригведы». Этот священный ведический гимн на удивление лишен какого-либо догматизма, мудр и неоднозначен. Знаменательно, что он значительно древнее Библии. Пронзительная нота неожиданного скепсиса, звучащая в его последней фразе, побудила меня взять его в качестве эпиграфа к “Беседам…”».

А.С. Кончеев


 

БЕСЕДЫ ФЕДОНА С ТЕЭТЕТОМ

О ВЕЛИКОМ ДЕЛАНИИ

 

 

Космогонический гимн из «Ригведы»

«Насадия-сукта»

 

1. Тогда не было ни сущего, ни не сущего;

Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.

Что в движении было? Где? Под чьим покровом?

Чем были воды непроницаемые, глубокие?

2. Тогда не было ни смерти, ни бессмертия, не было

Различия между ночью и днем.

Без дуновения, само собой дышало Единое,

И ничего, кроме него, не было.

3. Вначале тьма была сокрыта тьмою,

Все это было неразличимо, текуче.

От великого тапаса зародилось Единое,

Покрытое пустотою.

4. И началось тогда с желания — оно

Было первым семенем мысли.

Связку сущего и не-сущего

Отыскали, восприемля в сердце,

прозорливые мудрецы.

5. Вервь их простерта поперек. Было ли

Внизу что, было ли вверху?

Носители семени были, силы были. Вожделение —

Внизу, усилия — вверху.

6. Кто поистине знает, кто теперь бы поведал,

Откуда возникло это мирозданье?

Боги появились после сотворения его.

Но кто же знает, из чего оно возникло?

7. Из чего возникло это мирозданье, создал ли

Кто его или нет?

Кто видел это на высшем небе,

Тот поистине знает. А если не знает?

Ригведа (X. 129. 1-7) [10, c. 34]

 


БЕСЕДА ПЕРВАЯ

 

Федон. Приветствую тебя, Теэтет, рад тебя видеть и слышать.

Теэтет. Я тоже рад, Федон, встретиться с тобой после долгой разлуки. Я завершил очень важный этап в своей жизни, я совершил удивительное и великое открытие и с удовольствием расскажу тебе о нем. У меня есть небольшой набросок, где я в тезисах представляю основные постулаты открытой и обоснованной мной доктрины. Для начала я дам тебе почитать его, а потом мы встретимся и обсудим эти тезисы.

Федон. Ты можешь быть уверен, Теэтет, что любые твои мысли, которые ты мне сообщишь, будут приняты мной со всей возможной доброжелательностью.

Теэтет. Более чем с кем бы то ни было, мне хочется поделиться именно с тобой тем своим открытием, которое пока еще никому не известно, но которому, я уверен, суждено перевернуть мир. И не только мир…

Федон. Боже! Не верю ушам. Ты хочешь переустроить мир, Теэтет? От кого, от кого, но от тебя я этого не ожидал. Ты извини меня, конечно, но ты совсем не похож на юного восторженного романтика или недоумка-нигилиста. Да ты, пожалуй, шутишь. Я же вижу, ты улыбаешься. Брось! Во-первых, согласись, что никакие теории, т. е. словеса, ничего в мире изменить не могут, а, во-вторых, с тем, что последствия любых авантюр всегда бывают непредсказуемыми и, уж, никогда — никогда — такими, как предполагалось. Да, что мне тебе это объяснять? «Благими намерениями выстелена дорога в ад». Если хотят сделать людей добрыми, честными и счастливыми, то приходят к тому, что хотят перебить их всех до одного3. И так далее. Я согласен с тем, что мир можно улучшать и даже улучшить, но я уверен, что Царство Божие на земле построить нельзя, а уж в особенности по заранее придуманной теории. Такова уж, видимо, его суть.

Ты, кстати, сказал, «и не только мир»… А… Я понимаю, перевернувшись, мир не может тем самым не перевернуть и все, что в нем находится — и потому все мы тоже вместе с ним перевернемся. Но все-таки это очень дерзкое с твоей стороны заявление, что так вот одно, пусть и твое, открытие способно все перевернуть. Вот так странное заявление! Да где ж это видано, чтобы открытие «перевернуло мир»? Послушай, ни изобретение колеса, ни двигатель внутреннего сгорания, ни атомная бомба ничего в сути вещей не переменили. Мир, как стоял, так и стоит. Христианство, Буддизм перевернули, может быть, души миллионов, что там, миллиардов людей, и в этом смысле — и мир (ясно, что это метафора), но суть вещей из века остается неизменной. Знаешь это: «Они рождались, страдали и умирали»4? Ну, что можно такого изобрести? Или ты всё-таки имеешь в виду души, умы людей, мистику, религию, идеологию, которые ты собираешься потрясти своим открытием? Боюсь, что в нашем мире, изверившемся почти во всём идеальном, потрясти можно совсем немногих, обо всем же мире в целом — нечего и говорить.

Теэтет. Открытие мое произведет свое действие, даже если о нём абсолютно никто не узнает. Я открою его тебе, своим ученикам, еще кое-кому, а там все и закончится. В мысли же своей, что суть вещей от века неизменна, ты, разумеется, прав, и мне вполне понятен твой пафос; однако открытие мое как раз и заключается в том, что я обнаружил в этом правиле, в этой, казалось бы, бесконечной стабильности мироустройства, одно единственное, но зато принципиальное исключение.

Федон. То есть ты хочешь сказать, что из уважения к тебе мир все-таки перевернется. Интересно, продолжай… Случай типичный… Мессианский комплекс…

Теэтет. Шути, шути, но если я и не смогу тебя убедить, то у нас остается практика — неизменный критерий истины, против неё ты уже ничего не возразишь.

Федон. Гениально! Ты мне объясняешь, каким образом мир все-таки может радикальным образом перевернуться, я слушаю, а там, в конце объяснения, он, глядишь, и перевернется.

Теэтет. Боюсь, что я закончу свои объяснения все-таки раньше, а, впрочем, все может быть. Мое открытие, моя теория — это не словеса, а, скорее, руководство к действию. Пожалуй, для некоторых избранных. Само же мое открытие должно произвести свое действие и без того, чтобы о нем громогласно заявлять, просто потому, что оно уже есть во мне. Реализовать его сам я пока не готов и буду готов, видимо, ещё не скоро5

Итак, я открыл, что мир может быть спасен, и открыл как. Понимаю, что это звучит безумно, но потерпи. Видишь ли, я прекрасно знаю: все разумные люди считают, что мир спасти нельзя, а публика считает, что он и вовсе ни в каком спасении не нуждается. Однако, самые разумные люди, мудрецы, святые, просветленные, Махатмы и т. п. всегда считали и считают, что спасение, освобождение не только необходимо, но и уготовано нам (Богом или Первосущностью), но достичь его может только каждый самостоятельно. Я полагаю, с этим ты согласен?

Федон. Разумеется, это вполне соответствует моим убеждениям. Я ведь отрицаю только кардинальное переустройство мира, но не переустройство самого себя. Себя переустраивать и можно, и нужно. В этом-то, мне кажется, и заключается смысл нашего существования на земле.

Теэтет. Я, знаешь ли, довольно долго придерживался подобных воззрений, пока окончательно от них не отказался6. Что ж, сами по себе они неплохи. Перемена в моих взглядах похожа на процесс того, как система Коперника сменила систему Птолемея. Мое открытие, наподобие открытия Коперника, все ставит, казалось бы, с ног на голову, но при строгом исследовании оказывается верным и открывает для понимания устройства и судьбы мира совершенно неведомые до того горизонты. (То есть, на самом деле, всё ставит на ноги с головы.)

Федон. Так. Что-то ты долго ходишь вокруг да около. При всем моем к тебе уважении, я все-таки считаю, что никаких таких, как ты говоришь, открытий или теорий не существует, и существовать не может. То есть, я понимаю, что ты, видимо, создал какую-то действительно глобальную философему, наподобие «Розы мира» Д. Андреева7, но то, что ты только что сказал, даже Андреев, после создания «Розы мира», не осмелился бы заявить. Ведь философема — это только философема.

Теэтет. Я понимаю твое недоумение, и всё тебе разъясню. Я сейчас расскажу тебе две притчи, потом дам тебе мои заметки. Ты прочтешь их, и тогда поговорим.

Итак, притчи. У В. Набокова есть рассказ «Ultima Thule». В нём описывается человек, у которого произошло просветление или инсайт. Он ничего для этого не делал и, вообще, был вполне заурядным даже пошловатым обывателем. Просто в результате случайного блуждания мысли, он обнаружил какую-то поразительную истину, которая чуть не убила его и настолько потрясла, что сделала совершенно другим человеком. Он не погиб только потому, что был исключительно крепок физически, но после происшедшего с ним стал просто инвалидом.

Он странным образом изменился физически и особенно — психически. Так вот, истина, которая открылась ему по воле Набокова, была наделена явной материальной силой. Фальтер (так звали этого человека) выжил, но случилось так, что другой человек (его врач), которому он случайно сообщил свое открытие, скончался на месте, не перенеся, как выяснилось, тяжести знания. Героем этого рассказа является не Фальтер, а некто, пытающийся выудить у Фальтера его тайну (он оплакивает свою рано умершую жену и хочет для душевного, видимо, успокоения узнать, существует ли Бог, посмертное существование и в чем заключается постигнутая Фальтером истина). Он платит за то, чтобы поговорить с Фальтером, расспрашивает его, уговаривает, но Фальтер, наученный горьким опытом смерти одного человека, отказывает ему. Вскорости Фальтер умирает, унося тайну в могилу, но в прощальном письме8, адресованном герою рассказа, признается, что во время беседы с ним, он всё-таки раз нечаянно проговорился и выдал истину, однако, собеседник этого не заметил. Сама беседа с Фальтером весьма интересна, очень глубокомысленна, но, разумеется, никакой такой смертельной истины в ней, при самом внимательном изучении, найти не удаётся. Смысл притчи, видимо, в том, что в мире может быть есть такая тайна, постижение которой может перевернуть, если не весь мир, то уж любую душу — неизбежно.

Теперь, притча вторая.

Алистер Кроули9 говорил, что знает тайное имя Бога, при произнесении которого Вселенная рассыплется в прах. Правда, ему никто не верил, и резонно. Зная Кроули, можно смело утверждать, что будь ему известно это имя, он не преминул бы произнести его. Хотя, с другой стороны, как ипсиссимус10 он мог и не пойти на это, это другой вопрос. Итак, есть имя, слово, которое уничтожает Вселенную, хоть это и кажется нелепым, однако почему-то рассудок не отрицает этой идеи прямо с порога, а отвергает ее только после некоторого скептического размышления. Это походит на то, что абсолютно каждый может утверждать про себя, что он бессмертен и никогда не умрет. Тот факт, что все в мире смертны, не доказывает с необходимостью того, что и я тоже когда-нибудь умру. Такая отличная идея как возможность личного бессмертия нашему нутру роднее и ближе, чем полученный путем опыта других и рефлексии печально-очевидный вывод о неизбежной конечности любой земной жизни. Заметь, что Кроули не говорит, что он сам может уничтожить Вселенную, как великий маг, коим он себя считал, а уничтожит ее, собственно, Бог через произнесение магом Его имени. В этих двух притчах я тебе намекнул на суть моего открытия. Вот, тебе мои заметки, и до встречи.

 

БЕСЕДА ВТОРАЯ

 

Федон. Приветствую тебя, Теэтет, и приветствую тебя с тем большей радостью, что теперь я перестал подозревать в тебе манию величия. Во время нашей прошлой встречи я расценил некоторые твои слова именно в таком ключе. Надеюсь, ты не в обиде, ведь заболеть может каждый, даже ты. Теперь я ознакомился с твоими заметками и вижу, что мои догадки были, в общем, верны, в тебе это не мания величия, а скорее что-то вроде одержимости некоей идеей, что может быть и вполне нормально для мыслящего человека.

Теэтет. Судя по такому твоему вступлению, мой разум теперь в твоих глазах оправдан, чего нельзя сказать об идеях. Что ж, я и не жду, что тебе сразу будет всё сочувственно или, даже, понятно. Заметки мои — только краткие наброски, никак не претендующие на полноту, и неизбежно должны вызывать вопросы и возражения. Итак, что же ты понял?

Федон. Не так уж и много. Боюсь, что ты был в своих набросках слишком лаконичен. С самого начала я не смог согласиться с твоим первым и, видимо, основным постулатом. Давай, с него и начнем. Ты говоришь, что Творец нашего мира, наш Бог — это бессознательная, слепая, неразумная сила. Я понимаю, что ты не отрицаешь существования Бога, как атеисты, но делаешь прямо-таки кощунственное заявление о том, что Бог как бы безумен.

Разнообразным человеческим измышлениям несть числа. И одни люди не верят в Бога вовсе, другие верят в двух равных по силе Богов, доброго и злого, а ты утверждаешь постулат о бессознательном Боге. Хоть ты и говоришь, что это распространенное понимание Бога, признаваемое и каббалистами, и ведантистами, и иными мыслителями, но именно это воззрение подводит тебя вплотную к ереси, скажем, гностиков, считавших, что мир наш — порождение злого бога, а Иегова и есть Сатана. Понимаешь, слишком уж резко это твое воззрение расходится с моим пониманием, моим представлением о промысле и благодати Божией11.

Как же слепая и бессознательная сила может столь гармонично и разумно устраивать все в мире? Как же тогда Бог живой является молящимся Ему и взыскующих Его? А как же благодать, которая, очевидно, изливается на всякую живую тварь с небес? Нет, Теэтет, тут у тебя самое слабое место. Мир разумен. Малейшая его частичка, не только живая тварь, но и мертвая природа (да и есть ли такая?) свидетельствуют о промысле Творца.

Меня всегда поражали атеисты, Бога не признающие, но не умеющие без Него дать хоть какое-то сносное объяснение духовным, да и любым, феноменам. И, вдруг, ты, человек, безусловно, мудрый12, утверждаешь такую ересь, что Бог де есть, да только он слеп и бессознателен.

Ты приводишь слова Эриугены13: «Бог не знает о себе, что он есть, потому что он не есть никакое «что»». Но это же, прости, софистика. Сказать можно что угодно, истинной веры этим не поколеблешь.

Теэтет. Да, я и не хочу поколебать ничьей веры…

Федон. Теперь ты понимаешь, что, не будучи убежден содержанием первого пункта, остальное я просматривал со всё возрастающим скепсисом, хотя кое-что в твоих заметках было мне и интересно.

Теэтет. Сомневаюсь, но мы это еще обсудим.

Очень хорошо, Федон, что ты начал с самого начала. Этот постулат о Боге действительно очень важен.

Только правильнее говорить не о Боге, а о Первоначале14, потому что понятие «Бог» включает уже в себя и сознание, и всеведение, и разумность, и благость, наличие чего в Первоначале, как ты правильно увидел, я отрицаю. Я не отрицаю того, что в мире существуют и разум, и благо — они в нем есть, но в мире есть и горе, и глупость, уродство и подлость, и много всего мерзкого, и что же? По прямой логике я ведь должен возвести все это тоже непосредственно к Богу, а это прямо противоречит его определению. Мы не раз с тобой обсуждали в прежние времена этот вопрос.

Ты утверждал, что Бог находится над миром, или даже за миром, и потому оппозиции, существующие в мире (такие как «добро — зло», «свет — тьма»), хоть мир и есть Его порождение, Его не затрагивают. Потому, говорил ты, хоть в мире и есть добро и зло, Бог свободен от зла. Уже тогда у меня были в этом некоторые сомнения, и я часто вспоминал удивительные слова Аристотеля из его «Метафизики» (XII.7), прямо намек мне, что «Первосущность не видит ничего, кроме себя самой, потому что ей было бы очень тягостно увидеть столько бед и столько несправедливостей» [3. c.543], но все-таки тогда я разделял твои взгляды. Однако дальнейшие мои размышления показали неудовлетворительность такой позиции. Я не согласен, например, с мнением Эпикура о том, что боги далеки от нас, и им нет дела до нас15. Ясно, что Эпикур говорит здесь, как язычник…

Федон. Но сейчас ты высказываешь нечто очень похожее…

Теэтет. Пожалуй, сходства нет, но не будем спорить. Вопрос действительно очень важный. Позволь же мне его разобрать более подробно.

Я, знаешь ли, монист16. И потому языческих богов я признаю только как таковых, т. е. как ограниченные сущности, подпитывающиеся эгрегориальными энергиями17. И сейчас речь не о них. Я считаю, что единое первоначало не может находиться далеко ни от чего. Помнишь, что ответил Лао-Цзы18 на вопрос: «Во всем ли есть Дао?» — «Даже в кале и моче». Так вот, твое, да и мое прежнее, воззрение пытается дистанцировать Бога от созданного им мира (в духе Эпикура), и именно для того, чтобы освободить Его от ответственности за зло и несовершенство мира.

Мне тогда даже казалась нелепой мысль, что то, что для меня зло, то и для Бога тоже может быть зло. Я много лет внушал себе мысль, что Бог, конечно же, лучше меня знает, что делает, раз допускает зло. Но, в конце концов, я понял, что объяснения нет. Добро и зло — это не какие-то наши субъективные фикции, а именно то, на чем базируется вся онтология бытия. Все существующие объяснения — всего лишь увертки. Тут и свободная воля, которой Бог, якобы, наделил людей, и, благодаря которой, они вольны творить зло вопреки Его заветам, а значит, виноваты они сами, а не Он. Это и идея о том, что зло и страдания посылаются людям, чтобы испытать людей, и тем самым усовершенствовать их, хотя очевидно, что всемогущий Господь сразу мог бы их создать совершенными или же мог бы не создавать их вовсе. И, главное, почему я понял, что никаких, невзирая ни на какие теодицеи19, объяснений злу и несовершенству мира нет — это то, что я непосредственно испытал, что называется, «просветление»; я увидел, что Бог, Первоначало, конечно же, есть, более того, оно, это Первоначало голографично20, то есть присутствует в любой, сколь угодно малой или ничтожной частице бытия полностью, но в то же время я ясно увидел, что за ним, в нем, под ним кроется некая темная, безграничная «неисследимая бездна», как говаривал наш милый Бёме21.

Что же касается чудес, являемых нам божеством — благодати, гармонии и законосообразности, присутствующих в мире, — то у меня для них есть объяснение, не противоречащее идее о бессознательности того, что производит наш мир, и мы будем об этом говорить22.

Для пользы дальнейшего нашего рассуждения, Федон, я хочу подчеркнуть, что только внутренняя сущность мира представляется нам вечной и неизменной. Окружающий же нас мир преходящ. Мы наблюдаем это ежемгновенно. Вполне в русле общепризнанной философской и мистической традиции я называю эти две стороны бытия — Непроявленным бытием и Проявленным бытием. Почему-то некоторые мыслители считают Богом только Непроявленное бытие. И на этот счет достаточно измышлений. Например, одно из них гласит, что мир Проявленного бытия находится под властью Князя Тьмы, которую ему временно уступил Бог, что само по себе очень странно (то есть странной представляется такая божественная уступчивость). В эзотерике23 здесь имеется изрядная путаница. Истина же такова, что все, как темное, так и светлое находится актуально только в Проявленном бытии. Только здесь и происходит вся борьба. А порождается и то, и другое из Непроявленного бытия, в том числе и самоё сознание.

Я по своему открытию считаю, что бессознательное Первоначало весьма заинтересовано в появлении в Проявленном бытии все более высоких ступеней сознания.

Федон. Стоп, стоп!!! Теэтет, подумай, что ты говоришь! «Бессознательное заинтересовано в появлении сознания, и потому, видимо, его и порождает». Какое же оно после этого бессознательное? Да ведь любое конкретное сознание — это только малая частица, ничтожная копия безграничного сознания или еще лучше — сверхсознания Божия.

Теэтет. То, о чем ты говоришь, это — перенос своих свойств, а, шире, свойств Проявленного бытия на свойства Первоначала вообще. Сознание имманентно24 Проявленному бытию, но не Первоначалу. И я говорю это не только потому, что это мой основной постулат, а ещё и потому, что сверхразумное Первоначало, если бы и захотело создать Проявленное бытие (в чем я очень сомневаюсь), то, очевидно, создало бы его с совершенно иными свойствами.

В Первоначале, в еще не проявленном состоянии всё наличествует, будучи еще целокупным, неразделённым, и разделяется, только становясь проявленным. До разделения страдание — не страдание, так как оно соединено в одно целое с наслаждением, а зло — не зло, т. к. оно едино там с добром. (Как говорит Бёме, нет ни жидкого, ни густого.) В Первоначале нет еще ничего, никаких понятий, никакого движения, и потому в нем и сознание — не сознание, и бытие — не бытие, пока все это не проявилось и не вошло в формы восприятия, то есть время и пространство25. Ты, надеюсь, помнишь положения трансцендентальной эстетики Канта?

Федон. Я помню Канта, продолжай.

Теэтет. Продолжим. Я полагаю, что могу согласиться вместе со многими, что Первоначало создает Проявленное бытие от некоего преизбытка, в свободном стремлении… (Хотя, что может быть за преизбыток в том, что находится за пределами явления?) Но я категорически утверждаю, что то, что в нем происходит, самой Первосущностью не осознается, и не осознается оно потому, что ей нечем сознавать. Оно бессознательно. Такова уж его, Первоначала, суть. По крайней мере, пока.

Федон. Значит, «пока»? Неужели ты полагаешь, что Бог, ну пусть бессознательный Бог апофатики26, может как-то измениться или что-то добавить к своей полноте?! Ведь в нем уже есть всё!

Теэтет. Да, Федон. В этом и заключается мое великое открытие. Только на первый взгляд оно выглядит абсурдно, но повторю еще раз: то Первоначало, о котором я говорю, не Бог. Его полнота не есть самоцель, просто оно таково, каково есть. Само в себе оно всегда было и есть как бы все и ничто; но вот появилось то, что мы называем внешним миром, универсумом, Вселенной. В отличие от себя субстанционального, Непроявленного в-себе-бытия, оно движется, живет, развивается, усложняется, но, конечно, и деградирует, и разрушается, а, главное, порождает чувствующих, а потом уже разумных и сознательных существ.

Получается, что тот Бог, в которого веришь ты, создал мир непонятно зачем, а, главное, непонятно, почему этот мир, созданный якобы Богом, является таким странным, в некотором смысле совсем не божественным. Бог якобы покарал прародителей за первородный грех, наслал потоп, болезни, смерть…

Федон. Слушай, Теэтет, ты мне все-таки не приписывай наивной веры во всю эту древнееврейскую мифологию. Я не хуже тебя знаю цену этим экзотерическим мифам.

Теэтет. Извини, Федон, извини. Я увлёкся. Разумеется, я не думаю, что ты веришь в эти сказки, созданные для просвещения широких древнееврейских масс. Я просто хотел подвести к тому, что мое понятие о Первоначале, во-первых, соответствует эмпирической истине, во-вторых, ведет нас прямой дорогой к настоящему, истинному освобождению и спасению, а не к спасению сказочному и не обоснованному ничем, кроме честного слова священников или, скажем, неких жрецов.

Первоначало создало мир в бессознательном стремлении. Мир этот упорядочен, он не хаос, потому в нем есть и разум, и гармония. Таким образом, Первоначало в бытие устремилось. А мы это стремление осознаем в себе непосредственно как разнообразные желания, устремления, а главное — как желание просто жить. Такое понимание Первоначала полностью совпадает с понятием «воли» Шопенгауэра27, убедительнейшим образом, кстати, доказавшим ее изначальную бессознательность.

Федон. А, Шопенгауэр! Он на тебя, видимо, сильно повлиял?

Теэтет. Что ж, мне стыдиться нечего, Шопенгауэр — редкостный гений. Да, он сыграл немаловажную роль и очень мне помог. Правда, в конечных выводах мы с ним расходимся28.

Федон. А существует ли, Теэтет, кто-либо из мыслителей, с кем ты сходишься полностью?

Теэтет. Полностью — ни с кем. И, более того, самого зерна, самого ценного, простого и ясного объяснения цели и смысла бытия, бытия в целом и в частностях, а так же — уникальной техники его окончательного освобождения и спасения, я не встречал ни у кого. Если это где-нибудь было, я бы знал.

Федон. Ну, твоя эрудиция общеизвестна…

Теэтет. Здесь дело не в эрудиции. Просто есть вещи, которые, будучи открыты одни раз, уже не могут забыться.

Ну, мы отвлеклись.

Так вот, Федон, и еще понял я, что зло и несовершенство, существующие в мире, и боль самой ничтожной твари не безразличны Началу Начал. Они мучают его. Да. Но поделать оно ничего не может, так как нет в нем того, чем бы оно было способно это осознать29. Это очень важно понять.

Федон. Ну, ты даешь! Так что же получается, Бог страдает?! Да еще не понимает почему!?

Теэтет. Да, Федон. Может на человеческом языке это звучит странно, наверняка крайне неточно, но суть именно такова. Кстати, Бёме в одном из своих прозрений говорит о каком-то «мучении материи». Впервые услышав эти его слова, я не понял, что он имеет в виду, но теперь догадываюсь. И вот, это страдание обратным ходом обнаруживается в Проявленном бытии образованием существ, обладающих разумом и сознанием, и выражается в виде стремления к истине, к совершенству, к Богу, к бессмертию, к духовности. На земле существует множество людей, для которых это все не пустые слова.

Я проанализировал все эти прекрасные духовные устремления и заметил, что они естественно объединяются между собой идеей спасения. Возвышенная и духовная часть мира стремится спастись и спасти весь мир. Но ведь, в сущности, это стремление не ее самой, не этих людей, а только выражается через них30. На самом деле, это само Первоначало стремится к спасению. Само же по себе Первоначало не может спасти мир. Бог, Бог Живой, Бог-Отец, существуй Он, мог бы спасти мир. Ему бы это ничего не стоило. Его желание уже есть свершение. Именно потому, что мир не спасен до сих пор, но нуждается в спасении, я заключил, что нет того (как я думаю, до поры до времени), кто может его спасти.

Вот мы и пришли к тому с чего начали. Будь ты прав, существуй благой, сверхразумный Бог, разве могло бы существовать, не то что все Проявленное бытие, со всеми его мерзостями и страданиями, а хотя бы одна несовершенная в нем черта?

Нельзя, абсурдно пытаться отделять творение от творца. Поэтому надо заключить, что каково творение, таков и Творец.

Безусловно, жизнь, бытие наше — это не одни мерзости и страдания, это — и все прекрасное, возвышенное и благородное. Это — тоже Творец. И, вот, мне стало ясно, что творец не может спасти сотворенное им не из-за какой-то там своей необыкновенной запредельности и удаленности от дел мира, и не из-за безразличия к судьбе своих несчастных творений, а только из-за своей роковой бессознательности. Такова уж его суть. Суть Первосущности. Слово «Творец», как ты понимаешь, я употребляю в метафорическом смысле.

И не только логикой, даже совсем не логикой, а своего рода откровением, мистическим прозрением, так сказать, я открыл, что эта бессознательная суть может быть изменена. Грубо, опять же метафорически говоря, она может стать сознательной — просветлеть и спастись. Не возникни Проявленное бытие, Первосущность и не ощутила бы, что в ней что-то не так. Да, и до начала проявления в ней все было так. Сотворенное Первоначалом бытие это — ловушка, западня, в которую оно само собой попадает, и, в попытке спастись из которой, оно заставляет само сотворенное порождать из себя то, что и поможет ему справиться с возникшей ситуацией, неким образом изжить ее. Разумеется, порождаются не только ангелы, но и монстры, уравновешивающие ангелов. Я объясняю на пальцах, но, в сущности, это именно так.

Федон. Ну-ну! И это ты называешь спасением? Но ведь, по сути дела, ты проповедуешь и призываешь исчезновение, конец мира?

Теэтет. Чем же плохо исчезновение? Исчезнет только то, что и не заслуживает иной участи. Я не Бог и не могу знать, во что превратится мир, когда спасется. Почему-то мне кажется, что это состояние его будет похоже на то самое остановившееся мгновение из «Фауста» Гете31. Сейчас же я ясно вижу, что Проявленное бытие пытается, усиленно стремится создать нечто сверхсознательное, некую разумную и могущественную силу, которая и сможет изменить суть Первоначала. Мне трудно определенно назвать эту силу, но я знаю и вижу, что она уже есть. Уже. Собственно, она уже давно постоянно то нарождается, то умирает, и, к сожалению, пока еще свое Великое Делание не совершила32

Федон. Ну, что ж, Теэтет, ты меня заинтересовал. Признаться, я теперь понимаю, что ты имел в виду, говоря о бессознательности Бога. Если бы я учел это сразу, то, наверное, твои записи были бы мне более понятны. Мне даже захотелось их перечитать.

Теэтет. Я думаю, это будет неплохо, конечно, перечитай. Там открытие мое изложено пока еще совсем неудовлетворительно, схематично, коротко. Может быть, когда-нибудь я изложу все более основательно.

Что ж, наша сегодняшняя беседа была мне полезна, да и приятна, и, говоря с тобой, я многое еще лучше уяснил и для себя.

Федон. Но, Теэтет, как же так получается, что сила, которая должна спасти мир, уже есть, и даже постоянно то рождается, то умирает, но дело свое так и не сделала?

Теэтет. Об этом, давай, поговорим в следующий раз.

 

БЕСЕДА ТРЕТЬЯ

 

Федон. Ну, Теэтет, ты основательно заморочил меня в прошлый раз. Во-первых, ты так и не дал объяснения бесчисленных свидетельств божественного присутствия33 в нашем мире. Во-вторых, ты всё в своих рассуждениях свел к тому, что в нашем мире должна появиться, да и уже есть некая загадочная сила, которая должна спасти мир. Это наименее понятно. Что это за сила, как она будет спасать мир, и какое, именно, спасение ты имеешь в виду?

Теэтет. Но ты, по крайней мере, признаешь, что с непричастностью Бога к непорядкам в нашем мире не все обстоит благополучно?

Федон. Знаешь, Теэтет, мое старое объяснение меня вполне устраивает. Конечно, я не понимаю и не знаю, что такое Бог сам в себе, и почему Он действует так, как действует, но я знаю одно, что тот, кто действительно идет к Богу, тот к нему обязательно приходит34.

Теэтет. Те-те-те. Нет, Федон, тебе не удастся снизить уровень нашей беседы до красивых, но пустых деклараций (в сущности, благоглупостей). Надеюсь, мы с тобой выясним, и что такое идти к Богу, и что такое прийти к нему. Разберемся и с божественными проявлениями, и с таинственной силой, и со спасением.

Но прежде, чем мы пойдем дальше, я хочу обратить твое внимание на один довольно своеобразный аспект моего открытия — в нем нет положительной, т. е. общеобязательной этики35. Я уже говорил об этом, фактически, когда утверждал, что мое открытие нет необходимости доводить до сведения широкой публики.

Федон. Поясни это подробнее.

Теэтет. Этика это — нормы поведения, вытекающие из тех или иных моральных принципов. Попросту говоря, то спасение, о котором я говорю, и теорию которого я тебе сообщаю, ничего не требует ни от кого.

Федон. Как же так? Хотя понятно. «Если Бога нет, то все позволено». А у тебя-то, фактически, Бога нет. Во всяком случае, если он слеп и глух, его вполне можно считать несуществующим и особо на него не оглядываться.

Теэтет. Кстати, Федон, я имею в виду не мораль, а этику, т. е., собственно, поведение. Надо сказать, мораль мало зависит от веры или безверия. Тут Федор Михайлович36 слегка погорячился. Вполне последовательные нигилисты, сплошь и рядом, бывают вполне нравственными людьми. И наоборот. Исповедуя то, что я знаю, я не вижу, как все люди должны были бы изменить свое поведение в соответствия с этим знанием. Или по-другому. Как бы себя кто не вел, он не вступает ни в какое противоречие с декларируемыми мной принципами.

Федон. То есть, у тебя к людям нет претензий? Они ведут себя правильно?

Теэтет. Если люди и ведут себя неправильно, то только потому, что живут в изначально неправильно устроенном мире. Мир этот неправилен по определению. Правильно ты живи, неправильно, мир, в любом случае, выносит положительный вердикт — живи, и все.

Федон. Но послушай, Теэтет, такого все-таки не может быть, чтобы спасение мира, как ты говоришь, произошло вообще без участия людей. Эта сила, о которой ты говорил… Я все-таки понял, что это такое. Это — некие духовные потенции, образовавшиеся в продвинутых, просветленных людях, которые, в перспективе, и должны, по твоему учению, каким-то образом спасти мир. Ну, а если мир спасать люди и будут действовать в этом направлении, то это и есть их этика, и твое заявление, что твоя доктрина не имеет этики, неверно. Имеет. Я слушал и читал внимательно, и не так уж я ничего не понял, как могло бы показаться.

Теэтет. Что ж, признаю, я выразился неточно. Я имею в виду, что те тенденции, которые являло нам бытие всегда, так и будут продолжать иметь место до тех пор, пока бытие будет существовать. Я, знаешь ли, совсем не пессимист37. Я не считаю, что в мире все только плохо и будет еще хуже. Мир развивается, пусть и в результате страданий и невзгод; но в мире появляются Высшие Адепты, которые, безусловно, производят те или иные положительные духовные трансформации в окружающей их жизни. Да и обычные люди часто пытаются улучшить жизнь, и небезуспешно. Однако сама суть бытия от их усилий не меняется. Бытие, Проявленное бытие, принципиально дуалистично. Чем больше выделяется в нем одна какая-то тенденция, тем более могущественные силы зарождаются, чтобы этим тенденциям противостоять38.

Федон. Не понимаю. Если духовное, да и какое угодно, совершенство мира возрастает, то почему кто-то должен с этим бороться и пытаться его уничтожить? Да, и сама светлая духовная сила не приобретает ли в результате собственного совершенствования такое могущество, перед которым становится бессильно любое злобствование низших демонических сил?

Теэтет. Все это совсем не так. То, о чем ты сказал, собственно, миф. Не может быть окончательной победы светлых или темных сил. В целом в мире всегда соблюдается равновесие. И преобладание каких-то одних сил вызывает рост и дальнейшую победу иных сил, противоположных им.

Федон. То есть ты хочешь сказать, что, рано или поздно, мир добра и света, сотворенный с такими усилиями светлыми силами, должен рухнуть, побежденный силами темными?

Оптимист. Умеешь обнадежить.

Теэтет. По правде сказать, никакого могущественного мира светлых сил никогда не было и нет, так что не огорчайся, Федон, ни плохое, ни хорошее никуда из этого мира исчезнуть не могут, и ни одно другого не победит. Вообще же я не стремлюсь тебя огорчить или порадовать. Просто, истина такова. Впрочем, ты исказил несколько мою мысль. И вполне последовательно. Ты все еще видимо исходишь в своих представлениях из присутствия в мире некоего прекрасного Бога: всеблагого, всемогущего, разумного. Представляешь себе этакого абсолютного владыку, который всегда на стороне добра. И потому ты, естественно, полагаешь, что этот Абсолют только играет с нами, а все зло, которое есть в мире, это — так, понарошку, потом игра закончится, мы все рассмеемся, злодеи обнимутся со святыми и отправятся на отдых пребывать в пралайе39 до следующей игры. То есть ты продолжаешь верить в благого Творца этого мира, в котором нам не остается ничего другого как без устали петь благодарственные гимны жизни и ее Творцу.

Я же считаю, что бытие нам говорит, вполне серьезно и недвусмысленно, об ином порядке вещей. И потому я не склонен обольщаться.

Ты не представляешь, Федон, а вернее, отлично представляешь, сколько уже было расцветов цивилизаций, провозглашавших пиршество духа и, увы, сгинувших в небытие. Я считаю, что жизнь мира это — совсем не «божественная игра» (как это понимается, например, в веданте), так как нет в этой «игре» сознательного главного игрока. Назвать это все игрой можно только очень условно. И, во всяком случае, это — очень мрачная и жестокая игра.

Продолжу. Кстати, я собирался говорить о Достоевском. У него есть известное рассуждение о слезинке ребенка, вложенное им в уста Ивана Карамазова, которое, к сожалению, было опошлено до невозможности так, что уже все и забыли, о чем идет речь. А ведь это рассуждение — безупречно. Именно в этом прозрении Достоевского обнажен самый болезненный нерв основной проблемы бытия.

Федон. Подожди, Теэтет. Я понимаю твой пафос, но давай говорить конкретно. Я, как раз, прекрасно помню, о чем идет речь, и если кто эту тему опошляет, то ко мне это не относится.

Теэтет. Я тебя и не имел в виду…

Федон. Я вижу, что в безбожничестве вы с Достоевским близко сходитесь. И ты, и он бунтуете против идеи живого Бога, а я полагаю, что этот вопрос выходит за пределы и его, и твоей, и вообще человеческой компетенции.

Теэтет. К вопросу о человеческой компетенции я еще вернусь. А сейчас, Федон, разреши мне процитировать Достоевского. Нам это пригодится для продолжения беседы.

«О, по моему, по жалкому, земному, эвклидову уму моему, я знаю то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого выходит прямо и просто, но ведь жить по этой эвклидовой дичи, я не могу же согласиться! Не для того же я страдал, чтобы собой, злодействами и страданиями унавозить кому-то будущую гармонию…

Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребенка. Не стоит, потому что слёзки его остались не искупленными. И чем, чем ты искупишь их? Неужели тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, когда те уже замучены? И какая же гармония, если ад?.. Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами. Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое, но страдание своего растерзанного ребенка она не имеет права простить, хотя бы сам ребенок простил! А если так, — где же гармония? Не хочу гармонии. Лучше уж я останусь при неотмщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и не прав» [18. c. 49].

Мы с тобой знаем, Федон, что души наши, дух наш неотделим от души мира потому, что это он и есть. Для бога нет отдельных душ, нет многих духов, а есть единое духовное начало. А потому то, что переживается в одном духе, есть принадлежность духа вообще. Суждение о зле, несовершенстве, страданиях мира, и не просто холодное суждение, а живое переживание, сострадание им, это принадлежность не одной моей души, или души Достоевского, это — скорбь и самого мирового духа. Это я говорю к вопросу о человеческой компетенции. «Хотя бы я был и не прав», — говорит Достоевский, но знает отлично, что прав и не может быть не прав.

Сколько не увиливай, а истину о мировом зле не обойдешь. Не обойдёшь, потому что ее и нельзя обойти. Либо Бог зол, либо он не таков, каким его пытаются себе представить прекраснодушные догматики всех мастей. Я не считаю, что Бог зол, потому что зло это — только одна из двух противостоящих друг другу компонент (противоположная — добро), а Бог (что бы под этим понятием ни понимать) по необходимости всеобъемлющ. Но он вовсе не является однобоким принципом абсолютного добра, каким его пытаются представлять ― Бог с флюсом. Это — первый шаг. Следующий же шаг таков: мир не есть некая безысходность, что явно просвечивает в страстных и отчаянных речах Достоевского, а может быть спасен и будет спасен. Я вывел еще, что спасение его придет оттуда, откуда идет, так сказать, и погибель, то есть от самого мира, от нашего Проявленного бытия. Более того, я утверждаю, что и само Проявленное бытие изначально, с самого своего появления стремится породить и вырастить силу, которая через свое воздействие на Начало Начал (на слепую волю) просветлит его, и завершить тем Мировой Процесс.

Федон. Что ж, Теэтет, не могу сказать, что твои речи оставляют меня равнодушным. Ты всегда был склонен к крайностям; и сейчас, кажется, нашел такую, которая, наконец, полностью утешит твою душеньку; такую, которую еще никто никогда не разбирал, и которую, может быть, и невозможно до конца разобрать.

Теэтет. Я не стремлюсь, Федон, к сложностям и крайностям самим по себе. В том же, что тема моя представляет собой крайность из крайностей, то тут ты прав. Я вижу, что я разгадал загадку мира — те, кого это непосредственно касается, признют это. Возможно, это звучит слишком высокопарно. Чтобы снизить пафос, скажу, что хотя я и разрешил ее, но прок от этого будет только тогда, когда Великое Делание реализуется.

Федон. От твоих речей, Теэтет, мороз по коже продирает. И не знаю, что меня больше бы потрясло: твое безумие или твоя правота. Я давно знаю тебя и знаю как человека разумного и глубокого. Ты, безусловно, не относишься к той армаде пророков и мессий, которые рвутся спасать мир из тщеславных или корыстных побуждений, а иные может и из-за психического заболевания. Я слишком давно и хорошо тебя знаю. Я вижу, что ты очень серьезен, однако, правота твоя в излагаемых тобой принципах, пока что очень и очень для меня сомнительна. Ты, конечно, говоришь и пишешь довольно убедительно, но ты ведь не дал мне ответа даже на часть тех элементарных возражений, которые неизбежно любому придут в голову.

Теэтет. Ты прав, Федон, но я ведь оговорился, что то, что ты прочитал, только предварительные и черновые заметки. И, если я буду превращать их в основательный труд, то, конечно, постараюсь разобрать все возможные возражения и отвечу на них. Сам себе я уже ответил на свои возражения. Этим я и занимался все последнее время. Давай, отвечу и тебе на твои.

Федон. У меня их столько, что они прямо роятся у меня в голове. И хочется, прежде всего, узнать саму суть твоего открытия, ведь мы пока обсудили ее только как декларацию. Итак, скажи, что же это за спасение, которое, по-твоему, неизбежно уготовано нашему миру, и почему оно до сих пор не произошло?

Теэтет. Спасение, Федон, это то, о чем говорится во всех культурах и у всех пророков с незапамятных времен. Конечно, идея спасения не всегда и не у всех понимается одинаково. Есть понимание совсем примитивное. Это спасение от голода, холода, врагов, болезней и тому подобных напастей. Спасаются от них, помимо естественных способов, молениями, жертвоприношениями, и, зачастую, довольно сложными ритуалами умилостивления богов. Дальше. Догматические религии (иудаизм, христианство, ислам) обычно заманивают к себе клиентов (неофитов) раем и запугивают их адом. Рай в таких религиях и есть спасение; ад же в этих религиях хорош тем, что представление о нем, о его ужасах, смягчает остроту ужасов действительных. В основном этим религии и хороши.

В религиях, признающих метемпсихоз (индуизм, буддизм), душа стремится спастись от повторного воплощения, которое считается очень нежелательным, и, с другой стороны, коль уж воплощения не избежать, старается, чтобы воплощение было как можно более благоприятным. Спасением в этих религиях считается прекращение перевоплощений.

Возможно же это только после окончательного освобождения (мокша в индуизме) или перехода в нирвану (буддизм).

Федон. Так, что же ты открыл нового, Теэтет, кроме каких-то довольно непонятных сложностей, о которых ты толкуешь? Спасение давно открыто и всем известно. Насколько я понимаю, в этих великолепных системах, каковы индуизм и буддизм, разработаны методики, упражнения, разобраны все условия совершенствования и продвижения души к своему освобождению и спасению. Что же за Америку открыл ты?

Теэтет. Видишь ли, Федон, я в свое время усомнился в действенности этих методов, хотя и вполне добросовестно испробовал их на себе. То, что рассказывается об освобождении — еще не освобождение, и то, что рассказывается о спасении еще не спасение.

Сколько ни было спасителей, ни один еще мир не спас. Надеюсь, с этим ты не станешь спорить?

Федон. Послушай, Теэтет, мир в целом не должен и не может спастись40. По крайней мере, так вот сразу.

Теэтет. Сразу не получается. Ну, по моим расчетам это может произойти… может занять…

Федон. Нет, я не это хотел сказать. Я имел в виду, что душа спасается, пройдя предназначенный ей путь, очистившись, отстрадав, прозрев, уверовав в истину, постигнув ее, только после этого она становится достойной спастись и соединиться с Богом. Ты же говоришь, что мир может спастись весь и сразу, во всяком случае, так я понял из твоих записей и слов.

Теэтет. Ты понял правильно. Более того, я считаю, что миру, чтобы спастись, никакой подготовки вовсе не надо, и души — все и всегда — уже вполне готовы к спасению, чтобы они собой ни представляли.

Федон. Как?! И преступники, и мерзкие похотливцы, и подонки всех мастей так же готовы к спасению, как и святые, достойные люди?

Теэтет. Вероятно, ты полагаешь, что перед спасением их надо как следует помучить, отомстить им за все их кунштюки, а потом уж посмотреть, спасать их или не спасать?

Федон. Ты можешь иронизировать, сколько хочешь, но если серьезно, то да, я думаю именно так.

Теэтет. Да, ты не одинок. Этой логикой пользовались не только католики со своей инквизицией, но и другие вполне благочестивые люди. Некоторые из них даже не христиане.

Не обижайся, но это воззрение, без сомнения, следствие все той же твоей (и их) веры в благого Бога. Хотя и странно как-то, что благой Бог может хотеть наказывать и истязать тех, кого сам же создал, и, следовательно, не за их, а за свою вину. Для чего бы Ему этого хотеть?

Он проявил нас. Он наделил нас тем, чем мы все обладаем. И если Творец натворил несовершенных, неразумных, несчастных созданий, то это кое-что говорит и о нем самом. Потому-то я и считаю, что идея разумного и благого Бога не выдерживает критики.

Давай возьмем библейскую историю. Бог, разочаровавшись в людях, устроил потоп. Что, после потопа, люди исправились? Это им и в голову не пришло. Так стоило ли затевать дело? А если расширить этот вопрос, то можно спросить: стоило ли вообще создавать человека и мир?

Я в какой-то книге прочитал, что горшок не может спрашивать горшечника: «Зачем ты меня создал?» Горшку незачем спрашивать, потому он и не спрашивает. Но мы-то можем. И даже обязаны перед своим разумом и духом это делать.

Все неразвитые души, вся вечно существующая армия ничтожеств, подонков, негодяев, злодеев и идиотов не должна ждать пока неимоверные страдания в мириадах воплощений усовершенствуют их настолько, чтобы они стали добряками и могли, наконец, спастись. Очевидно, что это и невозможно. Вечность уже прошла, а мир все такой же, как и был, и наполнен все тем же содержимым. Нет, спасение мира не может зависеть от частных действий и переживаний отдельных личностей, сколь бы прекрасными и значительными они не были, событие это должно быть и будет совершенно иным.

Знаменитый Ангелус Силезиус41 сказал: «Дело мудрого стать Богом, дело глупого остаться в хлеву со скотиной». Я бы сказал по-другому: «Когда мудрый станет Богом, то останется только Бог, а скотина, кстати, вместе с хлевом, исчезнет без следа, как будто ее никогда и не было». По-другому, хотя и тоже иносказательно, ту же мысль можно выразить как: «Когда Бог станет мудрым».

Федон. Но, Теэтет, ты же не станешь отрицать, что уже было немало мудрецов, великих йогинов, которые завершили путь, слились с Богом или стали Богом, можно сказать и так, и эдак? Они спасли себя, а некоторые из них даже не ушли от нас к Богу или в нирвану, а остались здесь в мире, для того чтобы помочь оставшимся тоже спастись. И никто из них не говорит, что мир может спастись полностью и таким, какой есть. Каждый идет к Богу сам, своим путем, и, приходя к нему, тем спасается. Ты возмущаешься злом и несовершенством мира, но нельзя ли посмотреть на это как на условия, которые неизбежны, для того чтобы могло наступить спасение. Тот же, кто не преодолел каких-то этапов совершенствования, не сделал себя божественным, спастись никак не может. А тем более странно представить, что кто-то может это сделать за него.

Теэтет. Просто не знаю, с чего начать. Я, наверное, перескочу через некоторые пока второстепенные твои вопросы, и начну с главного. Прежде всего, скажу тебе, что я думаю о Великом Индивидуальном Освобождении. Для себя высоко продвинутых личностей: Махатм, Великих йогинов, дживанмукт (в индуизме — душа, достигшая освобождения при жизни), Будд и т. п. я называю Высшими Адептами. Это личности, достигшие вершины развития своего сознания и вследствие этого — просветлевшие. Высшие Адепты полагают, что они могут слиться с Богом, Абсолютом, Первоначалом, уничтожить свою низшую, «земную» природу и тем спастись. Я же утверждаю, что все Высшие Адепты, которые сделали это, т. е. пошли на деперсонализацию, уничтожение своей индивидуальности ради высшей цели слияния с Абсолютом, ни к Богу, ни в рай, ни в нирвану не попали и вообще не спаслись.

Федон. Вот это да! Как же так?

Теэтет. Они не спаслись, потому что этим способом спастись нельзя.

Федон. Будда, Христос, тиртханкары, Миларепа, Атиша, Ошо42 и еще тысячи тысяч не спаслись?! Ну, и ну! Так, где же они?! Что с ними тогда?!

Теэтет. Я хотел спросить об этом тебя, но если ты спрашиваешь меня, я тебе отвечу: да, это — величайшие из великих, великие герои. И многие из них слились с Абсолютом. Но, пойми, Абсолют — не Бог. В нем нет благородства, в нем нет справедливости, он не ценит преданности и достоинств, не признает никаких заслуг, он не вознаграждает за страдание и подвиг. Он нем и слеп. Я могу только сожалеть о тех Высших Адептах, которые не увидели этой опасности и деперсонализировались, не выполнив своей миссии. К сожалению, это так, Федон.

Федон. И Будда не выполнил своей миссии?!

Теэтет. Федон, пойми меня правильно. Я не говорю о последствиях деятельности Высших Адептов в нашем мире. Тут им честь и хвала. Я говорю об их личной судьбе и судьбе мира. Высший Адепт рождается, создает себя в муках. И смысл, и цель его существования — в совершении Великого Делания43

Федон. Но разве все эти Высшие Адепты не совершили Великого Делания, став тем, кем они стали? Они же освободились!

Теэтет. Нет, Великое Делание не заключается в том, чтобы стать Высшим Адептом и освободиться самому. Великое Делание заключается в том, чтобы спасти мир и тем самым всех чувствующих существ.

Федон. Хорошо. И где же эти адепты теперь?

Теэтет. Я думаю, они остались только в своих делах и нашей памяти. У них нет никакого иного существования, кроме того, что они присутствуют в нас в той степени, в какой в нас присутствует всё, весь остальной мир.

Федон. Ну и ну!

Теэтет. Я не сказал тебе, Федон, пока еще о тех Высших Адептах, которые не стали уходить к Богу, а остались в мире. Чтобы ты сказал, если бы узнал, что многие из знаменитых материалистов и агностиков, выдающихся нигилистов и даже политиков когда-то тоже были Высшими Адептами?

Федон. Что это тоже странно. Как Высший Адепт может начать валять дурака или отказаться от обретенного им знания и своего высшего предназначения?

Теэтет. И, тем не менее, это происходит. Высший Адепт это — цель и венец работы Проявленного бытия. Задача его совершить Великое Делание. Если же он не совершает его, а совершает акт индивидуального спасения, то он деперсонализируется, стирается из мира, просто исчезает. Если же он остается, то вынужден действовать в относительном мире. Мир этот, сам понимаешь, не сахар и посылает против такого адепта все возрастающие и весьма могущественные силы с целью погубить его. Происходит это по общему принципу дуальности этого мира и определяемой ею перманентной борьбы противоборствующих начал. В конце концов, адепт деградируетет, и, фактически, это тоже его гибель как Высшего Адепта.

Федон. Ну, хорошо, а в чем же должно заключаться это Великое Делание, и почему все-таки никто его так и не совершил?

Теэтет. Я еще не закончил про адептов, но я запомню этот твой очень важный вопрос. Мир полон деградировавших адептов. Жизнь души — это не только восходящий путь, но и нисходящий. Ну не странно ли, что бывали выдающиеся личности с самыми удивительными пороками и дефектами? Меня всегда поражают невиданные гении, которые, совершая титанический труд, одаривая человечество поразительными откровениями и открытиями, несут на себе след какой-то фатальности, скорби и несчастья. Скажем, Парацельс. Он великий ученый, маг, но он и пьяница, дебошир, погибший в пьяной драке, и не в юном возрасте, а в 48 лет. По другой, правда, версии он был убит врагами и завистниками — тоже странная судьба для Высшего Адепта. Парацельс открыл аспирин. Как он узнал, что под корой ивы находится вещество, излечивающее от инфекционных болезней?

Федон. Ну, он мог просто знать, что ива, кора ее, используется при некоторых болезнях.

Теэтет. Я думаю, он использовал свои сиддхи44. Аспирин — это мелочь. Его жизнь изобилует совершенно невероятными событиями, которые, тем не менее, вполне достоверны.

Парацельс — только один из примеров. Ибн Сина с юных лет поражал всех своей ученостью. Он написал трактат по медицине, который в течение столетий был основным учебником в европейских университетах. Откуда у него эти знания? Почему нет никакой информации о его учителе? Очевидно, что его нет, иначе он был бы не менее славен, чем ученик.

Леонардо да Винчи жил свою жизнь так, как будто скрывал, но так и не смог скрыть свою почти сверхчеловеческую сущность. Особо поражает, что наряду с удивительными откровениями, в его записях встречаются и весьма плоские и просто глупые мысли.

Высшие Адепты, остающиеся в мире, становятся учителями человечества, учеными, философами, мыслителями, великими художниками. Зачастую, почти всегда, они не помнят прямо о своем прошлом выборе и прошлых достижениях, но сплошь и рядом бывают одержимы какими-то подспудными переживаниями и воспоминаниями. Степень деградации может быть здесь самой разной. Среди деградировавших Высших Адептов бывают и заурядные филистеры, и маги самых разных направлений и традиций, и Великие Души, вновь вступившие на восходящий путь. И, что характерно, многие из них призывают своих ближних и, видимо, и самих себя именно к освобождению, обожествлению души, к слиянию с Богом, то есть к тому, чего они сами некогда благополучно избежали. Они основывают религии, становятся великомучениками, подвижниками. Становятся, зачастую, совершенно невозможными ортодоксальными фанатиками как Лютер, Кальвин или Робеспьер, либо делаются ханжами. Ими становятся и потерпевшие крушение черные маги, в прошлых воплощениях хулиганствовавшие и кощунствовавшие вовсю.

Федон. Вроде твоего любимчика Кроули?

Теэтет. Он не исключение, и это всё — деградировавшее Высшие Адепты. Я никого не осуждаю, я констатирую факт. По большому счету от таких деградировавших Высших Адептов пользы для Великого Делания, да и вообще, больше, чем от тех подвижников, которые выбрали индивидуальное спасение и растворились в нирване или «слились с Богом». (Они, фактически, погибли более основательно, чем те, кто просто деградировал.)

Федон. И, что же, Теэтет, среди Высших Адептов разве нет таких, которые не деградировали бы? Я вообще-то не отрицаю самой возможности деградации для отдельных личностей, но думаю, что обязательно должны быть и такие, которые не поддадутся никаким ударам и кто не станет деградировать.

Теэтет. К сожалению, обычно, безупречные воины45 плохо кончают. Они погибают. Это, зачастую, — благородная гибель, но гибель. Развивая мою мысль можно утверждать, что путь деградации Высшего Адепта — естественный путь: тот, кто достиг конца пути, естественно поворачивает назад. Ну, нельзя же все время толочься на одном месте? Что-то же надо делать? И, рано или поздно, происходит проигрыш в «божественной игре» и, как следствие, деградация. Всё это происходит потому, что традиция Высших Адептов до сего момента не осознавала до конца того, в чем же заключается Великое Делание. Пожалуй, она даже и не так уж часто приближалась к истинному пониманию. Ты только вспомни, в чем его полагают, Это и бессмертие в теле, и вечная молодость, приобретенная при помощи философского камня, и трансмутация элементов (для чего она Высшему Адепту?), это и духовный прогресс, и духовное совершенствование как цель сама по себе. И все это — не то. Конечно, сам акт индивидуального спасения походит на Великое Делание, но, как я уже объяснял, это — ошибка, заблуждение. В этом акте «слияния с Богом» Высший Адепт, в своей экзальтации, видит себя вечным, божественным существом. Восклицает, как Халладж46: «Я есть истинный! Мое я — Бог!» Или же расплавляется на божественном огне, как Ангелус Силезиус: «Я хочу расплавиться на божественном огне, чтобы Бог мог оттиснуть на мне свою печать». Они верят, что, спасая себя, они спасают мир. И, действительно, для них мир исчезает, для них он как бы спасается. Наверное, перед тем, как окончательно угаснуть, «как пламя светильника, в котором иссякло масло47», они видят мир растворяющимся в нирване, как растворяются в ней они сами. Но мы-то знаем, что мир все там же и такой же, что и был. Я полагаю, что нельзя изменить следствие, не изменив причины, его породившей. Наш мир, Проявленное бытие, порождается Непроявленным бытием, слепым и бессознательным фатумом. Пока он таков, ничьи экстатические восторги, «слияния с Богом», «индивидуальное освобождение» ничего в положении дел поменять не могут.

Далее. Слепота и бессознательность Первоначала не может быть чем-то абсолютным и окончательным, как это представлялось, скажем, Шопенгауэру48. Если бы это было так, то оно бы вечно оставалось неизменным само в себе и не породило бы ничего. Но это не так. Оно породило живое, движущееся, страдающее, но и развивающееся бытие, и тем самым оно показало, что и для него самого существует возможность внутреннего движения и трансформации.

Шопенгауэр говорил, что появление индивидуума — ошибка специализации. Не знаю можно ли это назвать ошибкой (кто ошибся и как, и как можно ошибиться, не обладая сознанием?), но я ясно вижу, как все бытие вопиет: «Хочу спастись, хочу прозреть, хочу стать Богом». Блаватская где-то написала, что каждый атом во вселенной стремится стать Богом49. Все религии, мистические движения, духовные подвиги основаны на самом деле не на вере в Бога, существуют не вследствие Его повеления и под Его мудрым руководством, как очень многие ошибочно думают, а потому, что Он НУЖЕН. Так часто и говорят некоторые деградировавшие Высшие Адепты с самой непосредственной наивностью: «Если бы Бога не было, то его следовало бы выдумать» (Вольтер), «Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?» (Ф. М. Достоевский, «Бесы»). То, что сейчас понимается под Богом — не Бог, это — мечта о Боге, а не Бог. Высшие Адепты это прекрасно знают. Веданта, Каббала, неоплатоники, гностики в один голос и почти в одних и тех же словах говорят о невозможности определить бога, приписать ему те или иные предикаты. И потому, Федон, Иоанн Скот Эриугена50 отнюдь не софист, как ты думаешь, а великий интуит, прозревший, что «бог не знает о себе, что он есть, потому что он не есть никакое “что”».

Федон. Теэтет, ну, а как же все-таки божественные проявления, гармония мира, чудеса, в конце концов?

Теэтет. Это, Федон, особенности и свойства Проявленного бытия. В отличие от Начала Начал, от Айн Соф Аур51, Парабрахмана и т. п. проявленный мир не един, а дуален. Суть его двойственна, затем тройственна, а потом множественна. Множество возникает из двойки, а не из единицы. (Как двойка получается из единицы, т. е. Проявленное бытие из Непроявленного бытия понять нельзя.) Таков уж Факт. И вот эта двойственность порождает уже все. В нашем двойственном мире может быть, что угодно. Любые чудеса, как и любые научные открытия.

Проявленное бытие, усложняясь и развиваясь, порождает, в конце концов, разум и сознание — свою вершину и венец. Проявленное бытие появляется уже с законами, его организующими (регулятивный принцип52). Это не только законы химии, физики или механики. Это все законы вообще. В том числе законы развития, борьбы, законы гармонии, разума, сознания, совершенствования и т. п. Всех не перечислить, да и незачем.

Забавно, что ученые воображают, что мир должен подстраиваться под их любимые теории и постулаты, и потому, например, напрочь отрицают возможность чудес, не замечая, что самое, что ни на есть первостатейное чудо — наш мир — у них постоянно перед глазами. Ну и что из того, что некоторые закономерности постоянно повторяются? Принцип Оккама и тому подобное — это только наши интеллектуальные уловки. На самом деле в мире из любых законов могут быть какие угодно исключения — чудеса — потому что сам мир — не что иное, как фатальный произвол. Если бытию нужны чудеса, оно их производит. Для него «всё возможно», для него, а не для Бога, как утверждают верующие. Это именно то, о чем ты спрашивал. В твоем вопросе содержится как бы довод в пользу существования в мире разумного и благого Творца. (Это именно тот довод в пользу доказательства бытия божия, который, опроверг И. Кант, в виде физико-теологического доказательства бытия божия, существующего в догматическом богословии.) Да ведь я ничего такого и не отрицаю. Я только утверждаю, что этот Творец (Демиург) совсем не Бог и за Бога принимается ошибочно. Это некий регулятивный принцип, организующий те или иные формы и законы существования мира, но никакой власти ни над самим собой, ни над самой возможностью бытия или небытия мира не имеющий. Короче, это — не Бог.

Что же дальше? «Воля в своей объективации, чем бы она ни была, доходит до самопознания, в силу чего возможно ее уничтожение — полный поворот и спасение», — говорит Шопенгауэр. И больше всего мне здесь нравится это «чем бы она ни была». В этом вопросе мы с Шопенгауэром сходимся, а вот в вопросе спасения мира он заблуждается, довольно непоследовательно отстаивая теорию индивидуального спасения. Воле недостаточно самопознания, чтобы осуществить поворот и спасение, хотя это и является непременным условием последнего. Поворот и спасение должны произойти вследствие просветления именно Первоначала в результате Великого Делания.

Из того факта, что породившее проявленный мир начало не является Богом в общепринятом понимании, совсем не следует, что Проявленное бытие не обладает определенной гармонией, системой, духом, разумом и сознанием. Но эти вещи совсем не божественны. Это свойства Проявленного бытия, реализовавшиеся в нём в процессе его развития. Насколько Проявленное бытие материально, настолько же оно и духовно, насколько гармонично, настолько же и дисгармонично, насколько добро, настолько же и зло. Проявленное бытие устроено так, что в нем естественным образом реализуются его духовные потенции, как, впрочем, и антидуховные. Ты, наверное, замечал как люди, вставшие на духовный путь, стремящиеся к Богу, совершенствованию, совершенно неожиданно для всех, а, может, и для себя, погружаются в дрязги, нетерпимость, начетничество, затевают какие-то астральные войны, обвиняют друг друга в демонизме, т. е. служении дьяволу, и т. п.? О каком дьяволе они говорят? Никакого дьявола не существует, как не существует и Бога. Есть противостоящие друг другу тенденции, собственно и образующие мир и проявляющиеся в нем и в малом, и в великом. Экстраполяция в воображении этих тенденций в бесконечность и порождает у недостаточно развитых людей ложные представления, о породившем их мудром и добром Боге, обладающем позитивными качествами в превосходной степени, и — о противостоящем ему дьяволе — принципе абсолютного зла.

В некоторых мощных религиозных эгрегорах53, в результате многовековой энергетической подпитки, возникают эгрегориальные сущности квазибогов, квазиангелов, квазидемонов, которые для верующих в них вполне заменяют настоящих, которые сами по себе (по крайней мере, в примитивно-фантастическом виде, свойственном мифологиям) не существуют. (Надо ли говорить, что Высшие Адепты влияниям эгрегоров не подвержены.)

Суть эгрегора в том и состоит, чтобы постоянно убеждать своих пассионариев54 в объективности и истинности составляющих эгрегор представлений. Святые творят чудеса, летают, исцеляют, говорят на никогда не изучавшихся ими языках, спокойно идут на муки и смерть. Все это им обеспечивает их эгрегор. Забавно, что эгрегор, как правило, заинтересован в своих членах только до тех пор, пока они живы и могут давать ему энергию или работать на него. После смерти человека эгрегор нередко оставляет своего бывшего члена наедине с самим собой. Для многих это и неплохо. Например, христиане с радостью обнаруживают, что их никто не собирается отправлять на Страшный Суд или в ад. Я думаю, к теме эгрегоров мы еще вернемся.


БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ

 

Федон. Теэтет, хотя, благодаря твоим объяснениям, я и вошел в курс дела, вопросы только множатся. Самое большое недоумение у меня вызывает само спасение мира. С одной стороны, я как-то не могу себе представить, что весь наш бесконечный и все-таки материальный мир возьмет вот так вот и в одночасье исчезнет, просто растворится, как вытекает из твоих теорий. А, что особенно причудливо, что произойдет это, фактически, в результате действий некоего человека. Каков бы ни был человек, какой бы он ни был просветленный, крутой Высший Адепт или могущественный маг, но, согласись, странно, что какая-то мошка может претендовать на то, чтобы изничтожить нашу вселенную.

Теэтет. Помнишь притчу про Алистера Кроули, который утверждал, что он знает тайное имя Бога, произнесение которого, может превратить вселенную в прах. Кроули, конечно, был большой оригинал и любил поморочить всем голову, но иногда он говорил удивительные вещи и у него бывали глубочайшие прозрения. Что же касается, Федон, твоего сомнения, то оно вполне законно, хотя ты, я думаю специально, съутрировал и несколько исказил мою мысль. Вселенную, разумеется, человек превратить в прах не может. Ведь и Кроули говорит, что это произойдет с ней только благодаря имени Бога. Вселенная порождается богом, определяется богом и продолжает существовать только по его воле. Я, правда, утверждаю (и тут я далеко не одинок), что это — бессознательный бог и воля его слепа, но то, что бог этот есть и действует, и проявляется в очень сложных и меняющихся формах, я не отрицаю. Только та же воля, что произвела и производит наш мир, так же как начала это делать, может и закончить этот процесс. Но из-за бессознательности, изначальной иррациональности Первоначала само по себе такое прекращение произойти не может. Но оно все-таки может произойти в результате обратного воздействия Проявленного бытия на Непроявленное.

Я понимаю, тебя смущает как бы исчезающая малость всех нас — разумных, чувствующих, сознательных существ — на фоне грандиозных мертвых пространств видимого мира. Но это — просто, особенность перспективы. Мы ни малы, ни велики. Вселенная настолько же существует в нас, насколько мы существуем в ней55. Трансформирующее внутреннюю сущность мира воздействие просто произойдет. Оно не имеет масштаба. Это не воздействие комара на слона. Это скорее можно сравнить с воздействием сперматозоида на яйцеклетку, хотя и это сравнение только приблизительно.

Федон. Теэтет, объясни мне, ради бога, как этот твой Высший Адепт, эта, порожденная нашим миром, сила, вопьется в это Начало Начал, как она попадет в него, да еще и изменит его в принципе? У меня это никак не укладывается в воображении, как я его не напрягаю. То, что лежит в основе нашего мира — Бог (Ты называешь его слепым и бессознательным, а я просто непостижимым.). Как он может стать доступным какому бы то ни было воздействию да ещё в такой степени, чтобы изменилась его сущность? Изменяющийся и подверженный внешнему воздействию Бог? Прости, но это полный абсурд, и я, даже, начинаю думать, что, может быть, ты сошел с ума и одержим навязчивой идеей. Мы с тобой друзья и, даже если ты безумен, я все равно останусь твоим другом, но имеет ли тогда смысл вести нам наши пространные беседы?

Теэтет. Знаешь, Федон, хотя я и понимаю, что ты шутишь, но похожие мысли приходили мне в голову и самому. Как добросовестный мыслитель и исследователь я исследовал свой инструмент. Предлагаю это сделать и тебе. Давай теперь, чтобы проверить корректность моих утверждений, вернемся несколько назад и рассмотрим тот же предмет с иных ракурсов.

Есть такое учение — конвенционализм. Оно напоминает в своих выводах дзэн-буддизм. Грубо говоря, оно считает, что все, о чем говорится и, даже более того, все представления и понятия это — результат некоего договора — конвенции. Мы договорились между собой или сами с собой считать, что это — то, а это — то, то — так, а это — так. И потому познание не может открыть нам никакой истины, т. к. варится само в себе и имеет дело только со своими же собственными условными формами. В общем, в этом много верного, но, тем не менее, как не верти, мы до всяких рассуждений знаем, что есть нечто, что порождает в этом мире все сущности. Сущности эти — это все мы, да и весь мир. Мы — это все разумные, сознающие, чувствующие существа. Материальный мир — это поле деятельности всех нас. Мы— духовные сущности, неразрывно связанные, жестко обусловленные внешним миром56. Понимаешь, Абсолют, Первоначало — не дух, духи — это мы. Я вижу, ты хочешь возразить, но дай мне закончить мысль, и может тогда отпадет и твой вопрос. Именно Первоначало порождает оппозицию «дух-материя» или «живое-мертвое». Да и все остальные оппозиции тоже. Но само оно находится за ними и потому ни духовно, ни материально. Дух, духовность — это человеческое, но не «слишком человеческое», а в самый раз.

Духовное развивает материальное. Материальное, материя, развивает дух. И дух развивается, а, фактически, пребывает в условиях жесткого материального прессинга. Осуществись Царство Божие, наступи действительно рай, и дух неизбежно должен застыть. Потому-то я и считаю, что церковный рай — это только искусственная мысленная конструкция, гипостазирующая наивные чаяния простецов о вечном блаженстве и конце страданий57.

Федон. Но ты же в своей сотериологии58 обосновываешь в сущности то же самое. Себя-то ты простецом не считаешь? Почему бы, вообще, не воспринимать, выпадающие на нашу долю испытания, страдания только как таковые? Зачем тебе выдумывать окончательное спасение? Это мне напоминает деятельность Свидетелей Иеговы, да и других еретиков христианства, которые выдумывают свое наивное царство Божие, где львы питаются травой и лобызаются с младенцами.

Теэтет. Тут есть принципиальная разница. Я, в отличие от догматиков, ничего не выдумываю. Мое знание это — гносис, и оно непосредственно связано с моей судьбой, с тем, кем я был, и кем являюсь теперь.

Федон. Так, так. Интересно. И кем же?

Теэтет. Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то, был и кустом, был и птицей и рыбой морской бессловесной…

Федон. Короче, Эмпедоклом59.

Теэтет. Что-то в этом роде. Сказать же я хочу, вот, что. В каждом воплощении доходишь до определенного предела. Страдания, которые движут нас вперед, не испытания: испытывать нас некому и, потому, незачем. То давление, которое мы все испытываем — это давление нашей и всеобщей внутренней сущности, которая устремляет нас вперед и вперед. Мейстер Экхарт60 сказал: «Быстрейший конь, несущий нас к совершенству — есть страдание». Что ж — это верно. Йоги лукавят, когда говорят, что может быть незаинтересованное действие. Это у них эвфемизм такой, обозначающий сознательное отбрасывание всего лишнего и мешающего на пути йогического совершенствования. На самом же деле интерес их ясен — усовершенствоваться и спастись.

Кстати, мне нравятся йоги. Они вводят страдание в рациональнее русло, строят свою жизнь так, что их самоистязания выглядят почти счастьем, а совсем не страданием. Да, йогом я тоже был.

Федон. И ты сидел голый, обросший волосом, в позе лотоса, в чаще леса, свернув пальцы в кольца и закатив глаза?

Теэтет. Да, Федон. Было это давно и не в этой жизни. В йогическом трансе, в медитации могут открываться великие истины. И может быть главная та, что дух — цель мира, но не его причина. Дальше созерцание не идет, но и это понимание в момент постижения воспринимается как вершина знания.

Федон. Но разве это не так? Разве не вершина?

Теэтет. Не так. Почти так, но не так. Я уже говорил раньше и повторю сейчас: духовная практика, сама по себе, не ведет к спасению. Это подготовительный этап, который вполне может закончиться провалом, ошибкой, «индивидуальным освобождением».

Федон. Я уже достаточно хорошо усвоил эту твою идею. Но ведь из нее вполне может вытекать и то, что никакое освобождение в твоем духе вообще невозможно?

Теэтет. Что ж, я знавал Высших Адептов, которые возмущались самой постановкой вопроса о страдании. Да, низшие существа что-то такое неприятное испытывают, средние, с увеличением чувствительности, страдают, но это им необходимо для продвижения, а мы, Высшие Адепты, нашли решение, мы вышли из этого, не могу сообразить, как это назвать, ну, скажем, деспотизма, что ли, природы над живыми существами. Мы свободны от страданий и несовершенства. Но это не так. Нет таких Высших Адептов, которые не подпали бы, в конце концов, под безжалостные жернова Проявленного бытия. Конечно, они долго могут поддерживать в себе иллюзию своего выхода из колеса сансары, но на самом деле они никуда не выходят. Нет, есть, конечно, индивидуальное освобождение, но я уже объяснял тебе, что для Высшего Адепта — это катастрофа. Есть еще истинный выход: Великое Делание. Его пока не совершил никто.

Федон. Теэтет, а нельзя ли допустить, что Великое Делание все-таки могло быть совершено некими Высшими Адептами, и они при этом не деперсонализировались, как ты утверждаешь, а действительно освободились?

Теэтет. Сначала я закончу ту мысль. Спасение возможно потому, что именно этого только и хочет бытие. Это его суть. Почему же спасение не произошло до сих пор? Давай, я объясню это тебе чуть позже.

То псевдо великое делание, о котором ты, наверное, спрашиваешь, действительно сплошь и рядом происходит, но не является истинным спасением; во-первых, потому что мир-то остается не спасенным, а, во-вторых, потому, что Высший Адепт при нем, хотя и сохраняет индивидуальность (и как бы застывает на некоторое (иногда очень продолжительное) время, думая, что освободился навсегда), навсегда не освобождается. Энергия его рано или поздно заканчивается, и он оказывается опять перед теми же самыми проблемами. Это редкая и возвышенная техника, но, увы, тщетная61.

Федон. Теэтет, ты постоянно говоришь о Высших Адептах, об ошибках их, о Великом Делании. Мне не вполне ясно, относишь ли ты себя к Высшим Адептам, и, если относишь, то почему сам не совершаешь Великое Делание, не выполняешь своей миссии?

Теэтет. Да, Федон, я являюсь Высшим Адептом. Судьба моя, кстати, типична. Высшим Адептом является тот, кто просветлил свои внутренние структуры и овладел ими в совершенстве. Что касается меня, то мне довелось в нескольких прошлых жизнях довольно основательно продвинуться по пути деградации. Дошло даже до того, что я на довольно долгое время забыл, что я Высший Адепт. Потом откачка в обратную сторону вывела меня опять на дорогу прогресса, я стал совершенствоваться, многое вспомнил. И тут я впервые осознал, что я повторяю этот процесс, видимо, далеко не в первый раз. Я стал разбираться в основах, изучать свой и чужой опыт. Поскольку я уже значительно продвинулся вперед, то у меня появились и значительные для этого возможности. И вот тут-то я и сделал свое открытие.

Однако осуществить сам Великое Делание сейчас я не могу, потому что деградация отняла у меня очень много энергии. Сейчас я как бы восстанавливаюсь после тяжелой болезни.

Федон. Мне кажется, — ты в отличной форме. И я не помню, чтобы ты когда-нибудь болел. Да, и вообще тебе, кажется, еще не так много лет.

Теэтет. Я имею в виду деградацию в прошлых жизнях. Эта жизнь, действительно, у меня очень благоприятна. В прошлой жизни у меня произошел поворот, а в этой меня ведет инерция того поворота и усилия этой жизни. Свою миссию я пока вижу в том, чтобы обосновать и изложить свое открытие, довести его до сведения Высших Адептов. Мне совершенно не важно, какой Высший Адепт совершит Великое Делание. Было уже очень много Высших Адептов, которые вполне могли его совершить. Когда-то и я был способен на него, но тогда я не знал, не понимал, что это такое. Как, кстати, этого не понимает пока весь мир62. Вот тебе и объяснение, почему спасение мира до сих пор не произошло.

Федон. То есть ты хочешь сказать, что ты сообщишь Высшим Адептам свое открытие, и кто-то из них — могучий и совершенный — совершит Великое Делание и спасет мир?

Теэтет. Да. Препятствия здесь могут быть только чисто технические.

Федон. Теэтет! Этого не может быть! Да, ведь прошла вечность до тебя. До тебя в мире существовало уже множество Высших Адептов. Наверняка они додумывались до того, до чего додумался ты. Но спасения мира не произошло. Не говорит ли это о том, что оно не произойдет никогда. Я не знаю что, но что-то не допускает этого и, по всей видимости, не допустит никогда.

Теэтет. Этого чего-то, что не допускает якобы спасение мира — нет и никогда не было. Бытие хочет и может спастись, а, стало быть, и спасется. Всё в нем этого только и жаждет. Ты, вероятно, удивишься моему объяснению, я сам ему сначала удивился, но я так ответил себе на этот вопрос: в этом относительном мире все когда-то происходит в первый раз, а спасение может произойти только в первый и последний, иначе это не спасение. Время, пространство, причинность — это только формы, которые обеспечивают возможность осознания бытием самого себя, да этому способствует и все его существование, мы уже как-то говорили об этом. Никакое бытие никакую вечность не существовало — это только так представляет нам наш компьютер, наш интеллект. Первоначало породило Проявленное бытие, и оно существует и будет существовать столько, сколько понадобится, чтобы породить мессию и спастись (Может вся вечность бытия — это только один миг от его появления до спасения.). После спасения Проявленное бытие перестанет проявляться, а само Первоначало перейдет в некое иное качество непроявленности, нежели до начала проявлений, в такое состояние, которое исключит возможность нового появления Проявленного бытия. Из того, что я тебе сказал, следует странный, но непреложный вывод: открытие мое сделано впервые и будет обнародовано тоже впервые. Теоретически, конечно, можно допустить, что открытие это уже делалось, когда-то до меня, но по какой-то причине утерялось до того, как стало общеизвестно, а сделавший его Высший Адепт внезапно деградировал (Может, это был я или ты.).

Это новое знание, конечно, потребует некоторого времени, чтобы быть осознанным и преодолеть, естественные для имеющейся ситуации, препятствия. После же его осознания Высшими Адептами, неизбежно одним из них будет осуществлено Великое Делание, и мир, это наше великое проявление, закончится.

Федон. Что это за мессия, о котором ты сказал, что он спасет мир? Один мессия, Иисус Христос, уже был, но ты же считаешь, что его миссия провалилась, и он никого не спас…

Теэтет. Высшего Адепта, который совершит Великое Делание и тем спасет мир, я, может несколько шутливо, называю обратным мессией. Традиционный (прямой) мессия, такой как Христос, приходит от Бога; он приходит в мир, чтобы возвестить спасение, даруемое миру Богом. Обратный мессия уходит к Богу, чтобы спасти Его Самого, спасти от Его темноты и бессознательности. Происходит просветление Первоначала, и Бог нарождается. И тогда есть Бог, а мира нет. Пустомеля Ницше63 напрасно говорил, что бог умер, — он еще и не рождался, а, родившись, умереть не может.

Федон. Ну, почему все-таки Бог должен уничтожить мир? Не достаточно ли просто уничтожить в нем зло и несовершенство, вместо ада сделать рай? Впрочем, я и сам могу уже ответить на этот вопрос. Миссия этого мира будет выполнена, и дальше ему существовать незачем.64

Теэтет. Да, ты уже все понял, Федон! Ты совершенно прав. Мистики всех времен не уставали твердить, что в Боге есть все, что Бог — это все, что мы можем найти истину и успокоение только в Боге. Но ведь ясно, что до тех пор, пока Бога нет (истинного Бога!), это — просто восторженные мечты, это — только предвосхищение того, что и, действительно, должно бы быть и неизбежно будет.

Вот, послушай чудесное стихотворение, предвосхищающее мое открытие и созданное, безусловно, просветленным человеком, то есть Высшим Адептом.

 

К одному исполинскому оку

без лица, без чела и без век,

без телесного марева сбоку

наконец-то сведен человек.

 

И на землю без ужаса глянув

(совершенно несхожую с той,

что, вся пегая от океанов,

улыбалась одною щекой).

 

он не горы там видит, не волны,

не какой-нибудь яркий залив,

и не кинематограф безмолвный

облаков, виноградников, нив;

 

и, конечно, не угол столовой

и свинцовые лица родных -

ничего он не видит такого

в тишине обращений своих. (Ах, как хорошо это «обращений». ― Теэтет.)

 

Потому, что исчезла граница

между вечностью и веществом,

неземная прозрела зеница,

в вечность заперта вечным ключом.

 

Федон. Послушай, Теэтет, а не плагиатор ли ты? И не позаимствовал ли ты свое открытие у этого поэта, имя которого ты почему-то не назвал. Может это твое творенье?

Теэтет. Поэт, написавший это стихотворение В. Набоков65. Плагиата же здесь нет, потому что я переделал последнее четверостишие, чтобы оно соответствовало моему пониманию. У Набокова последние четыре строки мне не нравятся. Они выражают типичное поверхностное понимание проблемы, характерное как для эстетствующего художника, так и для деградировавшего адепта, коими Набоков, безусловно, был. В них он сокрушается об исчезнувшем мире уникальных индивидуальностей, и получается, что он говорит не о Великом Окончании Мирового Процесса, а просто о физическом конце индивида. Вот эти его четыре строки, можешь сравнить.

 

Дело в том, что исчезла граница

между вечностью и веществом,

и на что неземная зеница,

если вензеля нет ни на чем?

 

Я же понимаю суть дела так, что в таком «оке» будут слиты и будут вечно существовать все возможные «вензели», а само «око» и есть, то самое «чём», о котором печалится Набоков. Вот на то она и нужна «неземная зеница», и жалеть не о чем.

Федон. А вдруг, Теэтет, с тобой что-нибудь случится до того, как ты закончишь свой трактат. Ведь тогда открытие твое утеряется. От моего пересказа, мне кажется, может быть мало толку.

Теэтет. Я его уже не забуду. Если мне вдруг упадет на голову кирпич (я, конечно, постараюсь там не оказаться66), я воплощусь снова и смогу закончить свое дело не хуже, чем в этой жизни. Но зачем фантазировать? Я знаю, что это открытие — миссия этой моей жизни, и я ее выполню67.

 

БЕСЕДА ПЯТАЯ

 

Теэтет. Здравствуй, Федон. Друг мой, судя по твоей улыбке и лукавому выражению глаз, ты что-то замыслил каверзное и спешишь эту каверзу на меня обрушить. Так приступай.

Федон. Приветствую тебя, Теэтет. Никаких каверз у меня для тебя не заготовлено. Это скорее по твоей части — ошарашивать людей хитроумными словесами. Я, конечно, рад этому твоему свойству, ибо, признаться, давно мне уже не доводилось так много размышлять, и, как встарь восходить в своих размышлениях к Началу Начал. Я не поленился и записал все наши с тобой беседы, надеюсь, ничего из них не упустив существенного, может только разве некоторые риторические фигуры, да и то не все.

То, что было мне неясно в начале, вполне прояснилось. То есть я понял твою точку зрения и ее резоны, не всегда, разумеется, разделяя их. С другой стороны остались, конечно, возражения, вопросы, и попросту темные места (Федон молчит, собираясь с мыслями. Теэтет благожелательно ждет продолжения).

Я пришел к выводу, что разум у тебя в полном порядке…

Теэтет. Благодарю.

Федон. Собственно, за мою долгую жизнь мне доводилось нередко ознакамливаться со сверх завиральными идеями и концепциями, авторы которых были совершенно нормальны. Твою же доктрину я не считаю даже особо шокирующей.

Теэтет. Но что-то тебя в ней все-таки шокирует?

Федон. А ты как думал? Ведь, ты, фактически, поставил под сомнение ценность деятельности практически всех духовных авторитетов. Более того, ты подверг сомнению самодостаточность духовного начала бытия вообще.

Добро, мораль, духовность приобретают у тебя некий прикладной характер, практически обесцениваются. Сама же духовная деятельность разумных существ у тебя полностью нивелируется как движение к духу, Абсолюту, Богу. Если ты прав, то никому ни к чему стремиться вовсе и не надо. Индивидуальная судьба никакого смысла для конечной судьбы мира не имеет. Мир возник, побыл-побыл и исчез. Это очень странно. Попросту говоря, это полностью противоречит внутреннему, интуитивному, мистическому откровению, существующему в душах даже не очень развитых людей, не говоря уже о тех, кто далеко продвинулся по духовному пути.

Теэтет. Дай прервать тебя, Федон. Я понимаю, ты хочешь сделать обзор мыслей и возражений, накопившихся у тебя за то время, что мы не виделись. И я очень тебе благодарен. Но давай будем разбирать темы по порядку, не теряя времени на общий обзор, т. к. к концу его мы рискуем забыть то, с чего начали.

То, что ты сейчас высказал, и верно, и неверно. Интуиция не обманывает мистиков. Во всей совокупности бытия, видимо, важен любой штрих.

 

Как это ни печально мне говорить, но, очевидно, что зло так же необходимо в структуре мира, как и добро. Но если признать за миром самодостаточность, то, во-первых, тогда его бытию невозможно придать никакого высшего смысла. Мы неизбежно приходим к понятию «божественная игра» (лила), которая ведется божеством якобы от преизбытка сил и непонятно зачем. Весь смысл переносится тогда в непостижимого Брахмана, а он нам ничего объяснять не собирается, да и не должен. Во-вторых, зло мира тогда приобретает онтологический характер как абсолютная вторая составляющая мирового процесса. И тогда не так уж и не правы те, кто вообще отрицает какое-либо Первоначало, т. е. стоит на позиции последовательного дуализма. В конце концов, находятся чудаки, начинающие поклонятся злу, как будто это не есть самоочевиднейшая нелепость68.

Федон. Ты по своим воззрениям, очевидно, должен быть снисходителен даже и к сатанистам?

Теэтет. Они не виноваты. Это бытие таково, что поощряет их к злу. А теория «лилы» еще и оправдывает.

Федон. Но ведь дуалисты не так уж не правы. Я не одобряю, разумеется, жестокостей, преступлений и изуверств, но ведь развитие, движение вперед не может идти без разрушения старого и отжившего и, зачастую, действия этой «второй абсолютной составляющей мирового процесса» вполне благодетельны. Надеюсь, ты согласишься с тем, что унылое серое счастье, бывает, по сути, хуже очистительного и омолаживающего несчастья. Да, вот я тебе сейчас приведу цитату из книги, которую ты мне дал, и которую я прочитал с большим удовольствием.

«В сумеречной глубине души человеческой лежит дьявол. Ему нет воли. Его держит заключенным в низах души тяжелая крышка — бог. Дьявол задыхается в глубине, рвется на волю, просит жизни. И все очевиднее становится для человека, что это душа его простит воли, что рвущийся из-под крышки дьявол — это и есть он сам.

Что же делать? «Смелей человек, и будь горд! Не ты виноват!» Нужно только дерзнуть, нужно только сбросить крышку — и будет свобода. Встанет придавленный дьявол, разомнется и поведет человека. Наступит цельная жизнь и яркое счастье, пускай страшная жизнь, дьявольское счастье, но жизнь и счастье.

Человек из подполья пишет: «С чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно-выгодного хотения? Человеку надо одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила, к чему бы ни привела» (В. В. Вересаев. «Человек проклят» (О Достоевском)) [18. С.15].

И это слова не сатаниста, не поклонника зла, а интеллигентнейшего В. В. Вересаева. Не Достоевского ли ты имел в виду, когда говорил о чудаках поклоняющихся злу?

Теэтет. Достоевский не поклонник зла. Тут вопрос сложнее. В сущности — это все те же метания деградирующего адепта. Я помню. Книга эта — «Живая жизнь» В. В. Вересаева69, и написана она очень талантливо, как и многое из того, что выходит из-под пера деградировавших адептов, еще не слишком далеко ушедших по пути деградации. Должен признать, что она произвела на меня очень благоприятное впечатление своей глубиной.

Что же касается темы нашего разговора, то, приведенная тобою цитата, именно и показывает тот строй мысли, который характерен и неизбежен для Высшего Адепта, решившего, что Великое Делание невозможно, а сама область бытия, откуда исходит все (т. е. Бог или Абсолют) совершенно вне его компетенции. В глубине же души у него лежит глухое отчаяние и безысходность из-за того, что он никак не может прекратить эту «божественную игру», но и продолжать ее не видит никакого смысла. Остается или деградировать, «играя», или «индивидуальное освобождение»: «И мир в неведенье спокойном пусть доцветает без меня». Но нет. Не может Высший Адепт, получивший полной мерой от позитивной составляющей мирового процесса сокровищ духа, добившийся просветления, гносиса, видьи, инсайда не видеть, что при индивидуальном спасении он не может попасть никуда, как только опять в то же самое бытие и становление.

Федон. Значит, Теэтет, по твоим словам выходит, что и Будда т. е. Сиддхартха Гаутама снова реинкарнировал, возродился в этом мире? Ты не боишься, что буддисты тебя станут проклинать?

Теэтет. Вообще-то, я никаких проклятий не боюсь, буддисты же никого не могут проклинать. При всем моем уважении к буддистам и буддизму, я утверждаю, что миссия Будды потерпела крах, как миссия Высшего Адепта, долженствующего совершить Великое Делание. И ни в каком ином смысле. В том чтобы создать возвышенную и благородную религию — он преуспел. Теперь о реинкариации. Личность Гаутамы исчезла без следа. Она угасла, «как светильник, в котором иссякло масло». За него теперь живем все мы, да, собственно, и весь мир. В каком-то смысле, он, конечно, реинкарнировал.

Федон. С этим ясно. Мы уже касались этого раньше. Теперь, ответь мне вот на какой вопрос. Земля — все-таки небольшая планета. Мельчайшая песчинка в необозримой вселенной. Не странно ли звучит твое утверждение, что именно здесь родится Высший Адепт, который, совершив Великое Делание, положит конец не только нашей вселенной, но и всему Проявленному бытию вообще. Вот, ты смеешься. И я смеялся, задав этот вопрос самому себе. Но ведь ты утверждаешь и доказываешь именно это. Или не так?

Теэтет. Ну, что-то в этом роде я говорил. Однако, твоя интерпретация совершенно неверна. Видишь ли, Высшие Адепты живут не на Земле и не на планетах, а, прежде всего, внутри самих себя…

Федон. Подожди, подожди. То, что мы все живем внутри самих себя, конечно, верно. Но ведь телесно, материально Высший Адепт должен же где-то находиться? И, очевидно, что Земля и, даже, наша Вселенная не единственное место, где существуют разумные существа, а значит и Высшие Адепты.

Теэтет. Ты уже почти ответил сам на свой вопрос. Дело в том, что вселенная только представляется бесконечно разнообразной. На самом деле, как отдельные люди похожи друг на друга, так и разные вселенные тоже отличаются друг от дружки в каких-то частностях, будучи подобны друг другу в основном. По смыслу моих воззрений, Великое Делание может быть совершено только одним Высшим Адептом. Больше, собственно, не требуется так же, как для оплодотворения яйцеклетки не нужно двух сперматозоидов, а требуется только один. Но налетают-то на яйцеклетку их миллионы. Совершенно не важно, из какого мира, из какой вселенной придет Великое Освобождение и Спасение. Если это произойдет на Земле, значит, это произойдет на Земле.

Федон. Хорошо. Теперь такой вопрос. Пожалуй, один из самых серьезных. Скажи, как, каким образом, какой бы то ни было Высший Адепт может изменить внутреннюю сущность мира так, чтобы она перестала быть тем, что она собой представляет, и стала чем-то совершенно другим?

Теэтет. Я понимаю, ты хочешь технических подробностей, которых я в наших беседах касаться считал излишним. Но, думаю, пару слов все-таки сказать надо.

Любой человек представляет собой в тонком плане некую структуру, которую оккультисты часто называют системой «скорлуп». В современней литературе часто используется термин «тела». Эфирное тело, астральное тело, манасическое тело, буддхическое, кармическое (каузальное), атманическое. Всякая классификация условна, но реальность такова, что в каждом человеке есть чувства, ум, судьба, тело, дух. В обычном человеке эти «скорлупы» находятся в непросветленном состоянии, каждое на своей особой ступени развития, что и определяет конкретные особенности любой индивидуальности. Высший Адепт находится в ином положении. Его структуры просветлены все, за исключением атманического тела, которое само по себе является принципом просветления. Атманическое тело Высшего Адепта, обладающее просветленным осознанием себя и остальных уже просветленных тел, именно и является орудием совершения Великого Делания. Просветленное сознание Высшего Адепта (представляющее собой квинтэссенцию этого мира, высший его продукт) должно проникнуть за грань, отделяющую Проявленное от Непроявленного (при «индивидуальном спасении», при «растворении в Боге» не происходит проникновения ЗА грань, происходит только слияние с самой гранью, совпадающей с высшим уровнем атманического тела (Брахман). Потому-то такая деперсонализация ничего не дает самому миру, подвижник или полностью исчезает как индивидуум, или в виде неких остатков направляется опять в Проявленное бытие (как это отчасти произошло со мной). Оно должно проникнуть туда посредством своего особым способом выраженного намерения, предварительно непременно уловив, бессознательное, но явственное намерение самого Непроявленного Первоначала — намерение просветлеть и спастись. Это и будет — Великое Делание. Даже для Высшего Адепта это — не простой акт, иначе его уже кто-нибудь осуществил бы ненароком, что, конечно, невозможно. Произвести Великое Делание можно только посредством очень точной, тонкой и сверхсознательной акции. Для Высшего Адепта это возможно после соответствующей подготовки и тренировки. Согласись, что если Высший Адепт воображает, что он уже совершил Великое Делание тем, что стал тем, кем он стал, то вместо подготовки и совершения истинного Великого Делания, он будет или стремиться «раствориться в Боге», или играть в «божественную игру», которая неизбежно заканчивается деградацией. Вот, так-то.

Высший Адепт это — как бы Сверхчеловек, то есть сущность, достигшая своей высшей точки в развитии. Если этот Сверхчеловек ворвется в Непроявленное бытие, а, в сущности, оно само втянет его в себя, то в результате их слияния (что совершенно нормально, так как некогда мы все оттуда вышли, а до того были там в виде потенции) возникнет уже новая Первосущность, с нашей точки зрения разумная, просветленная, сознательная, всеведущая и прочее, короче, Бог (Я понимаю, что эти слишком человеческие слова и приблизительно не выражают того, что возникнет в результате Великого Делания в Начале Начал, но дело ведь не в словах.). И так же естественно, как раньше она бессознательно и бессмысленно эманировала из себя наш, хоть и бесконечно сложный, но по необходимости столь несовершенный мир, так же точно она естественно и просто вберет его в себя, прекратив тем самым какое бы то ни было относительное бытие.

Федон. Знаешь, Теэтет, в твои рассуждения вкралась одна нелепость. Ведь сознание, пусть это будет даже и просветление сознание Высшего Адепта, по самому смыслу слова дуальная вещь. Со-знание. Первоначало же потому и Первоначало, что абсолютно едино. И потому никакой Высший Адепт не может передать Абсолюту, Единому то, что в принципе несовместимо с его природой.

Теэтет. Федон, а ты слышал о хлопке от одной ладони, или про железную флейту без отверстия, на которой играют, взяв ее в рот, с обратной стороны70? Слова наши противоречивы, а не бытие. Если Первоначалу, для того чтобы спастись, стать совершенным и не допустить больше такого абсурда как бытие этого нелепейшего мира, надо чтобы в нем вечно сохранялось нечто противоречащее его «принципу», единству, нечто дуальное, то оно там будет, и всё. «Богу все возможно».

Федон. Я понимаю, Теэтет, что ты Высший Адепт и структуры твои просветлены, но все-таки, как ты можешь все это утверждать с такой безаппеляционностью, с такой категоричностью? Ты даже сослагательное наклонение не употребляешь, а если когда и оговоришься, то поправляешься.

Теэтет. Дело в том, Федон, что я там был. Может быть, поэтому именно я сейчас и совершил это открытие. Я это непосредственно почувствовал. До сих пор Высшие Адепты либо растворялись в боге, в Едином (без намерения спасти мир, потому и безрезультатно), либо деградировали. Попытки деперсонализироваться, «индивидуально спастись» обычно удаются в виду их относительной простоты. Я отношусь к тем адептам, кто очень далеко ушел в грань (может, и заглянул за нее), но сумел вернуться и даже сохранил кое-что в памяти (По правде сказать, я даже не знаю, есть такие еще или нет. Может, и нет.). Я как бы понял, постиг Единое, я непосредственно ощутил его безмерную тоску, страдание, порыв к спасению, которые по-настоящему я смог осознать и понять только гораздо позже.

Федон. Да, то, что ты рассказал, впечатляет. Было сразу ясно, к чему ты ведешь. К тому, что Проявленное бытие спит и видит, как бы ему породить Высшего Адепта, который его и спасет. И оно делает это во всех возможных мирах.

Теэтет. «Спит и видит», — это очень хорошо сказано. Строго говоря, о Непроявленном бытии у нас не может быть суждений, так как оно находится за пределами всего проявленного, а мы плоть от плоти последнего. Я уже тебе говорил раньше, что есть мыслители, которые прилагают титанические усилия, чтобы доказать, что Бог никак не причастен к несовершенству мира, что очевидно абсурдно. Что же это за Бог, который непричастен к тому, что сам же создал? И тут выдумываются всякие, более или менее остроумные теодицеи, пытающиеся навести тень на плетень и доказать, что Бог это не Бог, т. е., конечно, Бог, но какой-то не такой Бог, какой есть, а со странностями: сотворив людей, а к ним грех, свободу воли, смерть, страдание, искусителя, короче, весь набор богословской амуниции, он почему-то стал к этому или вообще непричастен, или, только косвенно и т. д. Зачем-то он растролся и послал единородного сына все это спасать, а то, еще раньше, все утопил от огорчения, что у него вышло совсем не то, что он хотел, и т. п. нелепицы. Все теодицеи очень неубедительны, как не пытайся скрыть этот факт под оболочкой мифов.

Федон. А ты не думаешь, Теэтет, что за всеми этими мифами все-таки скрыт некий эзотерический смысл? Что не так уж были просты жрецы, пророки, мудрецы древности?

Теэтет. Есть этот смысл, есть, но на самом деле все они в тупике. Мы отвлеклись. Разумеется, во всем этом есть эзотерический подтекст, и нам с тобой он прекрасно известен. Во всем есть свои тонкости. Более того, то, что в прямом понимании выглядит прямо-таки нелепо, понятое в переносном смысле, в виде аллегории, зачастую, весьма глубокомысленно. Беда в том, что эзотерика по большей части только констатирует наличие тех или иных духовных реалий, забираясь в невообразимые бездны всех возможных пропастей, но конечный-то вывод ее удручающе прост, он в том, что идет «божественная игра» — бесконечная и бессмысленная. В сущности, мудрецы давно догадались, что с бытием что-то не в порядке, но т. к. никто ничего не может предложить другого, то на этом странном факте предпочитают без нужды не заостряться. Я же открыл принципиальную альтернативу. За проявленным бытием следует признать как факт то, что само его возникновение есть некое отпаденье от Абсолюта (Что само по себе признается многими системами умозрения.). И пока не будет признано, что у него нет иного смысла как снова восстановить его целостность, абсолютность (неважно каким даже образом), до тех пор оно будет выглядеть бессмысленной, глупой и злой игрушкой непостижимого божества.

Тот факт, что в Абсолюте существует нечто меняющееся (!), которое, тем не менее, не имеет в себе ничего, что не принадлежало бы Абсолюту, говорит о том, что в момент сотворения мира абсолютный «бог» исчез, «разабсолютился» и превратился в нечто преходящее, неоконченное и в строгом понимании совсем не божественное71. Это состояние закончится тогда, когда цель этих изменений будет достигнута, внутренняя сущность бытия станет такой, какая она должна быть. Первосущность закончит процесс трансформации (можно и так назвать, имеющее теперь место бытие Проявленного бытия) и пребудет в новом качестве вечно.

Федон. Так получается, мы счастливцы? Никогда не было ничего, кроме бессознательного бога, потом появился мир, а в нем мы. Мы своим бытием, жизнью, поиском, совершенствованием, страданиями делаем работу по сотворению, в конечном итоге, уже истинного Бога. В какой-то момент это произойдет, и все закончится. И будет Бог. И никогда больше не будет ни мира, ни нас?

Теэтет. Ты только забыл, что не велико счастье быть таким счастливцем, который очень мало знает о своем счастье и очень много о несчастье. И еще. Ничто не отлично от бога, мы все пребываем в боге, а бог в нас. Это было раньше, есть сейчас, это будет и потом. Просто, каков бог, таково и пребывание. Сейчас бог бессознателен и слеп, а мир несовершенен и полон страданий и горя. По завершении процесса трансформации, мы все по-прежнему будем пребывать в боге, только теперь уже в совершенном и окончательном состоянии, которое никогда не сможет нарушиться. На что-то в этом роде намекает Иисус, когда говорит: «Царство Божие внутрь вас есть».

Сколько людей восклицали: «Остановись мгновение — ты прекрасно!» Но оно не останавливалось, а продолжало нести их от пережитых восторгов к… сам знаешь куда. Ты забавно сказал, что мы счастливцы. Счастливцы наоборот. Но тут уж ничего не поделаешь, и работа должна быть сделана. Со злом можно мириться, но нельзя примириться. В мире зло победить нельзя, оно будет побеждено только вместе со всем миром. Когда Иисус говорит: «Я победил мир. Сегодня князь мира сего будет изгнан вон», — и тому подобное, он говорит правильные и прекрасные вещи, но беда в том, что всего этого так и не произошло. А тогда, что он имел в виду?

Когда Будда говорит, что страдание можно уничтожить, уничтожив желание — он прав как прав автор правильного силлогизма. Только как же уничтожить желание, если весь этот мир до последней песчинки — это и есть желание? Желание… Желание… Абстрактное, суетное, тщетное желание72. И наша задача, как Высших Адептов, объяснить этому желанию, этой внутренней сущности мира, чего же она, сущность, желает по истине. А желает она одного — спастись, спастись навсегда и со всеми нами, такими иллюзорными, но и такими реальными, в своей утробе.

Кстати, зачастую я встречаю у родственных мне мыслителей на удивление близко подходящие к моему открытию прозрения. Я привел тебе «Око» Набокова. Недавно же меня просто потрясло одно место у Сидерского73. Вначале я даже подумал, что мы совершили открытие одновременно и недавно, потому-то я ничего о нем и не знаю. Однако каково же было мое, еще, наверное, большее удивление, когда я увидел, что, начав за здравие, Сидерский кончил за упокой, сведя все свои спекуляции, к старой, как мир, и совершенно бесплодной идее «божественной игры». Прекрасно подтвердив то, о чем я тебе говорил раньше.

Обидный промах. Выстрел его прошел прямо-таки в миллиметре от яблочка. Но чуть-чуть не считается. Я тебе сейчас прочту это удивительное место. Вырванное из контекста, оно вполне соответствует моему открытию. Не требуется даже никаких коррекций вроде той, небольшой, которой я подверг творение Набокова. Контекст же таков, что не оставляет сомнений — порох был израсходован не на боевой залп, а на потешный фейерверк.

«Третье открытие Силы совершает для себя тот, кто постигает полную тождественность внешнего и внутреннего, видя иллюзорность границ, обозначаемых между ними восприятием, и открывая для себя Единый поток Силы. Этот поток пронизывает Пустоту и сворачивает пространство в вихри материи Мира, подчинен же он только Воле, истоком которой является Намерение непроявленного Единого осознать самое себя (Курсив мой. ― Ученик.) и только лишь ради этого создать в себе проявленное — то, что может быть осознанно, и то, в чем воплощается осознание» [14. c.13].

Прочитав это, я сказал себе: «Теэтет, ты опоздал». И, конечно, я накинулся на этот объемистый трактат (540 стр.), как голодный на пищу. Я хотел узнать для чего же, по Сидерскому, непроявленное Единое намеревается осознать себя. Да, ни для чего! Такая у него игра. Ух!

Понятие «божественной игры» впервые ввел в индийскую философию Бадараяна74 в своей «Брахма-сутре», заложившей основу веданты. Понимая, что Брахману как-то не к лицу «играть в человечки75», да и создание мира, такого, каков он есть, необъяснимо с точки зрения обычной теологии (то есть чести Брахману не делает), Бадараяна выдвинул положение, что Брахман создает мир без какой-либо цели — просто от «преизбытка». (Что само по себе, в общем, понятно.) Ну, а коль уж мир создан бессмысленным и бесцельным, то вполне логично интерпретировать его как игру — божественную игру. Вот мнение специалиста: «Отстаивая роль Ишвары в качестве «созидателя» мира, Бадараяна сталкивается с необходимостью защитить это учение от возражений двоякого рода. Во-первых, не предполагает ли «созидание» некоторый «недостаток», а также стремление устранить этот недостаток в виде мотива действия? (Заметь, Федон, как его мысль косвенно подтверждает мое открытие; поскольку создание мира может быть поставлено Брахману в упрек, постольку можно считать, что деятельность его, (как я и считаю), имеет своим мотивом цель устранить этот «недостаток». Выходит, что Веданта это именно попытка избежать такого (верного, замечу в скобках) решения вопроса. ― Теэтет.) Но если это так, то не противоречит ли «созидание» тезису о божественном совершенстве? (Конечно же, говорю я, Теэтет, противоречит.) Во-вторых, не противоречит ли этому совершенству и несовершенство созданного Ишварой мира (наличие в нем страдания, зла и т. д.). Отвечая на эти возражения, Бадараяна выдвигает идею, сыгравшую впоследствии существенную роль в различных вариантах индуистских «теодицей». Это — идея «лилы» (игры). С точки зрения Бадараяны и его позднейших комментаторов, творение есть не подчиненная некоей схеме активность, а, «божественная игра», т. е. нечто, характеризуемое свободой от заранее заданной цели, творческой спонтанностью, легкостью и свидетельствующее не о недостаточности, а о преизбыточности. Эта «игра» в целом оказывается выше полярности добра и зла (существующей на «низшем» уровне и регулируемой законом кармы, который представляет собой «правило», но не жесткую схему «игры»). Ишвара беспристрастен к персонажам, выступающим в ходе «игры» (Что сравнивается комментаторами «Брахма-сутры» с «беспристрастностью» дождя, одинаково проливающегося на разные существа, но воздействующего на них по-разному — в зависимости от их собственной природы). Играя «по правилам», Ишвара создает возможность духовного совершенствования вплоть до возвышения над полярностью добра, и зла и уподобления ему самому абсолютно для всех. Не существует предопределения и предизбрания. «Игра» подразумевает снятие дилеммы «вечное наказание» — «вечное вознаграждение» (и награды, и наказания предстают как нечто временное). Вечны лишь свобода «играющего» божества и возвращение к свободе тех, кто временно «втянут» в игру» [11. c. 91-92].

Как видно из этой цитаты, при всей своей безусловной глубине ведантистская мысль не ставит вопрос о действительно окончательном освобождении. В этом отношении она явно склоняется к конформизму, как бы забывая, существующие в ее недрах великие прозрения упанишад об Атмане равном Брахману, о том, что «все это — ты, ты». Ишвара играет «персонажами», как кошка с мышками, нимало не заботясь об их мнении и желании, как будто бы их не существует. Но они существуют. Для них есть и страдания, и зло. И последние реальны, они внутри, но и вне майи, чтобы там ни врала Веданта.

При такой постановке вопроса все освобожденные, святые, подвижники, герои не более как удачливые игроки, успешно отыгравшие очередной сет божественной игры. Наслаждение и страдание, добро и зло, гибель и спасение, просто, условности, не имеющие никакой реальности в Брахмане. (Да, уже и в Ишваре, как его представителе.) Вот для чего и нужно учение о лиле и майе (т. е. игре и иллюзии). Вот, откуда и учение Шанкары о «высшем» и «профаническом» уровнях понимания истины. Учение это безысходно, хотя и честно пытается сделать все, чтобы показаться чем-то просто стоящим «по ту сторону добра и зла», чем-то положительным, ведущим к спасению. Неужели ж не ясно, что никакая «видья76» не может спасти от божественного произвола, от бесконечного сотворения и разрушения мира в бесконечных кальпах. Брахман сверхсознателен, свободен и блажен изначала, говорит Веданта («Сат», «чит», «ананда» — атрибуты, приписываемые в Веданте Брахману ― бытие, сознание, блаженство. Я считаю, что в наличии из его атрибутов пока имеется только «сат», да еще что-то вроде страдания. Сотворив несовершенный мир, даже если это иллюзорный мир, Брахман не может быть «блажен», не может быть его атрибутом «ананда». Здесь желаемое выдается за действительное.), а вы устраивайтесь, как можете.

Если бы это было так и только так, то ничего не оставалось бы делать (это и подразумевается, по сути, у Бадараяны и Шанкары), как принять с грустью эти условия, навязанные любому из нас бесконечно превосходящей нас силой, и смириться (к чему и приходят, как правило, Высшие Адепты).

Но оно не так! И в недрах самой Веданты, в упанишадах, да и в смрити, а не только в шрути77, содержатся те самые великие прозрения, о которых я упоминал выше. Если Атман есть Брахман, если «Тат твам аси78", то не может не быть истинного просветления и спасения. И просветлеть и спастись должен не какой-нибудь Шанкара, Будда, Теэтет или даже все люди, а сам источник всего — Брахман или Парабрахман т. е. Первоначало. И только тогда он прекратит бессмысленное воспроизводство своих нелепых и жестоких игрищ в якобы бесчисленных кальпах.

 

БЕСЕДА ШЕСТАЯ

 

Федон. Я хочу спросить тебя, Теэтет, как ты относишься к обиходным формам мистики и религии. Имеют ли они в твоих глазах хоть какую-то ценность?

Теэтет. Знаешь ли, Федон, я отношусь положительно ко всему, что облегчает и улучшает жизнь людей. И это мое отношение больше объясняется моими врожденными качествами, нежели моими убеждениями. Обиходная мистика и та или иная религия, на мой взгляд, имеют обычно очень мало отношения к окончательному спасению мира. Однако в основе своей они базируются на простом убеждении об исходной бедственности и безотрадности жизни вообще. Все духовные учения и религии, как правило, начинают с того, что констатируют бренность жизни. Многие просто-таки паразитируют на этом, запугивая своих прозелитов до неприличия. Человек хочет жить, боится смерти, старается забыть о ней, а религия тыкает его в эти ужасы носом. Человек боится несчастий, катастроф — религия постоянно напоминает ему, что все в руке Божьей. А то, что эта рука весьма суровая само собой подразумевается. Религия делает все это для того чтобы облегчить человеку страдание, которое в любом случае для него неизбежно. Она как бы отбрасывает хилые любительские защитные приспособления, а ставит солидные профессиональные. Человек не может уйти от смерти и несчастий, которые неизбежно будут в самой благополучной жизни. И религия призывает признать их во всей их реальности, чтобы она могла дать свое запредельное утешение. Обычный человек не может проверить утверждений религии, и потому его призывают верить. Страдание легче переносится, если человек верит, что оно для чего-нибудь да нужно или заслуженно79. Так же и смерть. Если есть надежда пережить ее, то ожидание будет не так мучительно.

Обиходные формы мистики играют роль религии для людей не склонных к догматизму, но не лишенных мистических способностей. Это как бы более высокий уровень. Здесь уже возможен и личный опыт, в организованных религиях мало приветствуемый. В сущности, и религия, и мистика, пожалуй, и философия — это формы, в которых деградировавший Высший Адепт может стабилизироваться с тем, чтобы начать путь восхождения.

Разумеется, и в недрах религии или тех или иных мистических школах и братствах есть возможность и для деградации. Все зависит от особенностей индивидуального пути. Вот откуда ханжество, мракобесие, обскурантизм, черные мессы и т. п.

Федон. Скажи, Теэтет, но ведь и Высший Адепт должен как-то жить. Он воплощен в материальном теле, имеет материальные потребности. Как ты считаешь, занимаются ли Высшие Адепты обычными мирскими делами, обязателен ли для них аскетизм, целибат80?

Теэтет. Проблемы Высшего Адепта другие, чем у обычного человека. Основная его проблема — прогресс и деградация. Эти две тенденции постоянно владеют Высшим Адептом. Что касается материальной жизни, то тяготы ее для Высшего Адепта тоже другие, что касается материального благосостояния, то могу заметить, что некоторые Высшие Адепты, особенно начавшие деградировать или несколько уже деградировавшие, иногда являют замечательные образцы материального преуспеяния. Экклезиаст, Соломон81, Сальвадор Дали, Билл Гейтс, Набоков, Толстой… Э, да их невозможно перечислить.

Вспомни Джонатана Ливингстона82. Стая дерется за объедки, а Джонатан, благодаря приобретенным им уникальным способностям, никогда не имеет проблем с пищей, отдавая всего себя совершенствованию. Я знал одного человека, основательно деградировавшего адепта, который мог всегда получить достаточно много денег от продавца в виде сдачи с любой самой маленькой купюры. И самое интересное, что он никогда этим не злоупотреблял, сам не зная почему. А я знаю. Он уже остановился на пути деградации, и злоупотребление этой способностью могло его снова на этот путь толкнуть.

Федон. Теэтет, по твоим словам получается, что все талантливые, выдающиеся, гениальные люди сплошь деградировавшие Адепты. Но может, есть просто люди, достигшие высокого положения своими усилиями в результате самосовершенствования, духовного прогресса?

Теэтет. Я думаю, правильно будет считать, что все люди, без исключения — деградировавшие Адепты. Просто степень деградации и срок пребывания в ней у всех разный. Кто-то деградирует незначительно, спохватывается, идет вверх, и, в общем, постоянно находится в верхах. Кто-то деградирует до почти животного уровня, пребывает внизу, не имея возможностей, сил, а зачастую и желания прогрессировать. Это как с движением молекул: одни быстро двигаются, другие медленно, а, в общем, то, что с ними происходит, какова их судьба — это их личное дело.

Федон. То есть ты хочешь сказать, что каждый человек был когда-то Высшим Адептом? Но это же очень странно. С одной стороны непостижима столь невероятная деградация, с другой непостижимо время необходимое для столь длительных процессов.

Теэтет. Это вообще темный вопрос. Все, о чем мы говорим, поневоле некоторое упрощение. Мы вынуждены оперировать, поневоле всё упрощая, понятиями, которые не могут быть бесконечно сложными, но, пожалуй, эти упрощения не влияют на понимание сути дела. Во-первых, наши понятия о времени достаточно условны, во-вторых, понятия о личности. Личность по необходимости во многом условна. Основа ее лежит в Первоначале, а конкретная самоиндетификация зависит от воспоминаний, действий, цепи событий, связываемых с данным конкретным воплощением. Реинкарнация (а ведь это фундаментальное свойство бытия личности в мире) может происходить (да, собственно, так бывает всегда) не в одной личности, а в нескольких. Так же как карма отрабатывается всегда не полностью, а по частям. Видишь, я уже залез в некие дебри, которые для нашей основной темы — окончание мирового процесса, спасение мира — вполне безразличны.

Каждый человек и скот, и Высший Адепт. В скотском состоянии он осуществляет базисную функцию, а, будучи Высшим Адептом, имеет шанс совершить Великое Делание. И вся эта сутолока, вся эта суета, однажды возникнув (это тоже условность: креацианизм и эманационализм83 противостоят друг другу, отражая две противоположные стороны истины, и, существуют в наших умах, из-за явно относительного и условного характера восприятия и трактовки нами временных процессов), продолжается (на самом деле «бытийствует») в сущности уже как бы вне времени (в некоем «втором» времени). И, с одной стороны, для каждой бессмертной монады уже прошла вечность, за которую с ней произошло все, что могло произойти, с другой стороны, непротиворечиво и утверждение, что возникновение мира произошло прямо сей момент уже в готовом виде — с историей, пространством, временем, всеми нами и вечностью84. Тот Высший Адепт, который совершит Великое Делание, совершит его не только для нас или за нас, а по сути дела в его лице это Великое Делание совершим и все мы. Знаешь, Федон, мне кажется, что эта тема уж очень суха и темна для нашей весёлой беседы. Разъяснение ее требует хорошего философского трактата, и я не уверен, что, даже размышляя за своим письменным столом, сумею изложить ее вполне адекватно тому, что знаю непосредственно.

 

БЕСЕДА СЕДЬМАЯ

 

Федон. Давай, Теэтет, проведем экзамен. Я перескажу тебе твое открытие своими словами, и если тебя устроит мой пересказ, то мы сможем обсуждать его уже в тех границах, которые я этим своим рассказом и обозначу.

Теэтет. Приступай.

Федон. Итак, суть твоего открытия — спасение, и не просто спасение, а спасение абсолютно всех, всего мира. Спасение это должно произойти в результате Великого Делания. Понимаешь же ты Великое Делание совсем не так, как понимали его алхимики и оккультисты прошлого, да и настоящего. Собственно, чтобы объяснить, в чем же заключается твоя идея, ты отстаиваешь несколько тезисов, и твое определение Великого Делания только один из них. Постараюсь припомнить остальные. Скажем, такой: говорить можно о спасении только всего мира, и только весь мир в целом может спастись, все великие подвижники, спасшиеся индивидуально или предлагавшие и осуществлявшие другие, чем предложенные тобой, способы спасения, ошибались и ничего не достигли, кроме личной катастрофы и не выполнения той миссии, которую они в действительности должны были осуществить.

Теэтет. Заметь, Федон, я их не осуждаю, скорее, сочувствую. Хотя они и способны были совершить Великое Делание, но не совершили его, т. к. еще не понимали, что это такое. В общем, для всех них день «Д» так и не наступил.

Федон. Что за день « Д»? То есть «день будь с нами85"?

Теэтет. Именно. Продолжай.

Федон. Другой твой тезис в том, что внутренняя сущность мира слепа и бессознательна. Именно этим объясняешь ты несовершенство и зло мира. Теодицеи ты отвергаешь любые как нечто в принципе невозможное. С одной стороны, считаешь ты, будь Бог сознателен, и всемогущ, Он не допустил бы существования в мире несовершенства, просто не стал бы его таким создавать. С другой, само наличие несовершенства (зла, страдания) в мире доказывает, что Первосущность понятия не имеет, что же в нем творится.

Теэтет. Почти. Ты забыл, что творящееся в мире все-таки отражается в Первосущности и, хотя и не осознается ею, (т. к. ей нечем это делать), но, тем не менее, она порождает в мире стремление, воление к устранению этой дисгармонии86, и как уж она устранится, с миром или без него, неважно. Во всяком случае, такой мир, какой он есть сейчас, права на существование не имеет. Это — мой категорический императив.

Федон. Да, да. Ты не дал мне договорить. Я собирался сделать это рассуждение следующим тезисом. Далее. Ты утверждаешь, что Первосущность не Бог, но стремится (подспудно, бессознательно) им стать. Я, разумеется, выбираю произвольный порядок перечисления тезисов, а не по важности, Вообще-то они все равно важны… (Федон крутит головой.) Ну и мозаику ты выложил…

Следующий тезис: наш мир, Проявленное бытие в твоей терминологии, дуален. В нем борются: свет и тьма, свобода и необходимость, дух и материя, добро и зло и т. д. (Это распространенная теория.) И цель всей этой борьбы, всего этого манихейства87 в том, чтобы в одной из составляющих, а именно в той, которая определяется положительно, в конечном итоге появился такой совершенный духом индивидуум, который сможет совершить Великое Делание. Пятый тезис. Пятый? Это само Великое Делание. Это апофеоз движения, развития, деятельности Проявленного бытия. Это то, во имя чего оно и боролось, и страдало. Это перенос выпестованного, взлелеянного, в муках выращенного усилиями самой Первосущности некоего Высшего Сверхсознания (в той или иной форме присущего любому Высшему Адепту) в самое ядро Первосущности. Тут же упомяну и шестое, очень важное, положение в твоей мозаике то, что для такого переноса необходим «пробой грани, разделяющей проявленное от непроявленного», т. е. успешный прыжок через «пропасть». По твоим словам, все, кто прежде думал, что осуществляет Великое Делание, сливается с Богом, уходит в нирвану, на самом деле не пробивали эту грань, а просто сливались с ней.

Я пока не понял, в чем разница. Дай, я закончу — твои разъяснения потом.

Еще парочка тезисов. Мир спасется одни раз. После спасения, произведенного Великим Деланием, Первосущность на вечные времена обретет божественное сверхсознание, и никакое новое падение ее в становление станет невозможно. И ещё один тезис гласит, что не произошло это Спасение, Великое Делание, завершение Мирового процесса (всё твои термины), из-за того, что Высшие Адепты, т. е. те, кто уже способен совершить Великое Делание, попросту не знают, что им делать и зачем. Это очень спорный и странный постулат. Если они такие недотёпы то, как же они совершили бы Великое Делание? Высшие Адепты по определению обладают просветленным сверхсознанием («гносисом», «видьей») как они могут не знать и не понимать такой элементарщины?

Теэтет. Браво, Федон, мое открытие уже в твоих глазах — элементарщина. Действительно, я очень рад. Путь любой новации в этом мире именно таков: от «этого не может быть» до «кто же не знает такой банальщины». Только, по всей видимости, мое открытие не успеет сделаться банальщиной.

Федон. Ну, а если? Если твои Высшие Адепты выслушают тебя и начнут биться головой о грань, и все без толку? И мир как стоял, так и будет стоять? Что ты тогда скажешь?

Теэтет. Честно говоря, я такого и представить себе не могу. Конечно, какое-то время для решения чисто технических вопросов понадобится. Может даже оно займет сто лет или около того. Но чтобы открытие мое было неверно? Нет, не допускаю. Я вообще-то хочу об этом поговорить, но вижу, что мы отвлекаемся. Пока я тебе отвечу так: словами и мыслями можно играть как угодно, но лучше не заигрываться. Я слышал про одного сумасшедшего, который бегал вокруг бочки, пытаясь догнать самого себя. Он хотел укусить себя за спину. Когда ты задал свой вопрос, то ты как бы предположил похожий умственный выверт и во мне. Но как узнать, кто из нас бегает вокруг бочки?

Я еще коснусь этой темы после того, как ты закончишь свое изложение, а сейчас, продолжай.

Федон. Чтобы объяснить, почему же Высшие Адепты не совершили Великое Делание, ты вводишь понятие «деградации Высших Адептов». Ты считаешь, что Высший Адепт или сливается с гранью, или начинает деградировать. То, что деградация еще дальше уводит Адепта от выполнения его высшего предназначения, само собой понятно. В общем, по твоим словам, все Высшие Адепты то деградируют, то прогрессируют, а вот в состоянии оптимальном для совершения Великого Делания находятся редко и непродолжительно. И все потому, что они не знакомы с твоим открытием. По такой логике можно даже считать, что и все люди когда-то уже были Высшими Адептами, но потом деградировали до такой степени, что некоторых их них теперь и людьми-то можно назвать только с натяжкой.

Теэтет. Я вполне понимаю твою иронию в отношении этого моего воззрения. Люди, они и есть люди, а не ангелы, а мысль эта верна: без всяких натяжек, можно считать и так.

Федон. Ну, что ж? Я, кажется, заканчиваю. Последний вывод: мы все спасемся, но, кажется, не успеем об этом узнать. Кроули пожалел наш мир и не произнес тайное имя Бога, при произнесении которого, вселенная рассыпается в прах, ты же собираешься такое слово сказать. Уже говоришь. По большему счету я не против этого. Я не боюсь конца света, как не боюсь и жизни. Если ты не прав, и мир не спасется по твоему методу, я готов жить и дальше.

Теэтет. Ну, во-первых, о спасении все узнают немедленно, как только оно произойдет, и будут после него уже всегда находиться в постоянном всеведении. Во-вторых, открытие мое говорит не о конце света и страхе перед жизнью, а о спасении мира и незаконности зла.

Теперь, о твоем изложении. Я понимаю так, что ты произнес свою речь для того, чтобы я возразил тебе на то, с чем не согласен и ответил на возражения. Отлично. С поправкой на стиль ты изложил все верно. Я могу не поправлять мелких неточностей и не отвечать на шпильки. Нам достаточно подождать, и ты убедишься в моей правоте.

И все-таки мне хочется проанализировать твою речь и постараться еще раз, насколько могу ясно, осветить темные или сомнительные для тебя места, на которые ты указал. Я сделаю это, пожалуй, даже, и из чистого удовольствия. Я не сомневаюсь в моем открытии, люблю его; я играю им; я рассматриваю его со всех сторон; я нахожу ему подтверждения в древних и современных трактатах, мыслях и словах мудрецов всех времен; или возражения. Я не фанатик, как ты знаешь. Если бы истина была иной, я принял бы и ее, но я говорил уже тебе, что с несовершенством мира можно мириться, но нельзя смириться. Теперь же я знаю, что отказ от смирения, бунт против существующего положения вещей возможен и нормален.

Я вычленил три пункта, по которым дам тебе ответ. Первый о пробое грани, второй о загадочной непонятливости Высших Адептов в отношении Великого Делания. И третий, о моем догматизме, помнишь, я обещал вернуться еще к тому, почему я не допускаю, хотя бы в принципе, что моя теория спасения мира не верна. Именно в этих трех пунктах ты был наиболее критичен. В целом же ты изложил основные тезисы моего открытия правильно.

Хочу сразу оговориться, что не претендую на то, чтобы объяснить все тонкости, открывшейся мне истины на пальцах и абсолютно доступно. Естественно, что, передавая в словах, увиденные и постигнутые мною непосредственно образы, я поневоле допускаю разговорные упрощения. Постараюсь, когда буду писать, добиться лучшего результата, чем в беседе.

Конечно, «пробой грани», «прыжок через пропасть88» — это только метафоры. Суть вот в чем: мы все дети этого, проявленного мира. Плоть от плоти. Собственно, для нас говорить и думать о запредельном противоестественно. Обычные, нормальные люди об этом и не задумываются. На профаническом уровне понимание трансцендентного подменяется попыткой понять не потустороннее в собственном смысле, а загробное, т. е. находящееся за пределом одной или нескольких конкретных жизней, или находящееся за пределами этого, наиболее очевидного плана бытия. И если трансцендентное непостижимо, то загробное постижимо вполне. Смешно говорить, что «оттуда ни один не возвращался»89. Все мы вернулись оттуда, потом опять уйдем туда и так далее. Простые люди не понимают, что загробное — потустороннее — не какой-то иной мир, а все этот же, только несколько изменивший свои измерения и координаты. Короче, это — все то же Проявленное бытие. Естественно, что те, кто не видит и не помнит ничего за пределами этой одной жизни, как правило, ни во что загробное и не верит. Основная масса людей, в сущности, полубессознательна (вот почему, кстати, большинство людей так легко поддается гипнозу), таково же их состояние и «за гробом». Высший Адепт знает и запредельное и «загробное».

Высшие Адепты могут непосредственно воспринимать то, что я называю «грань». Грань — это Атман. Это то, что принадлежит и запредельному и посюстороннему одновременно. Если не сделать специального анализа, то грань вполне естественно принимается за Первоначало, за само запредельное. Это тем более естественно потому, что грань обращена к нам своей посюсторонней стороной. Эта ошибка становится роковой, когда Высший Адепт подходит к вопросу о том, как же ему совершать Великое Делание. Индивидуальное спасение это — слияние с гранью, превращение в безличный Атман, с уничтожением всего того, что не Атман, всего индивидуального (вспомни Халладжа90).

После того, как я сделал свое открытие, у меня как будто открылись глаза, и я сейчас действительно не понимаю, как можно так заблуждаться и видеть смысл и цель жизни в индивидуальном спасении. При индивидуальном спасении исчезает только индивидуум, ни Первосущности, ни мира это не затрагивает и ничего в них не меняет.

Слияние с гранью — не есть Великое Делание. Великое Делание это — просветление Первосущности, наделение ее сознанием, сверхсознанием и в результате спасение всех. Пробить грань, проникнуть за нее возможно. Я думаю, что Высший Адепт должен, конечно, основательно подготовиться к Великому Деланию. Должен сделаться идеально ему соответствующим, и только тогда оно сможет совершиться. Естественно, что добиться этого можно, только понимая, что делаешь.

Рассуждая о «пробое грани» я незаметно подошел и к «непонятливости» Высших Адептов. Вообще-то это — вопрос праздный. В конце концов, не все ли равно, почему появился наш мир и почему он не спасся до сих пор? Главное узнать, как его спасти, а потом и сделать это. Я хоть и Высший Адепт, но всеведением не обладаю. И потому могу только предполагать, почему наш мир все еще существует. Я считаю a priori, что мое открытие перевернет всю устоявшуюся стратегию Высших Адептов (Вышибет их из считающейся ими безальтернативной дихотомии «игра» – «слияние с Богом».) Все-таки они Высшие Адепты и не могут не оценить и не понять его. Стало быть, в конечном итоге, некий Высший Адепт совершит Великое Делание, и мы все немедленно об этом узнаем, потому что спасемся. Мне сейчас вспомнилось одно место из Евангелия: ученики у Христа спрашивают, как же мы узнаем, что это именно ты, Христос, снова пришел на землю. А он им отвечает: «Если будут вам говорить, что я в пустыне или в какой-нибудь потаённой комнате, не верьте. Молния если сверкнет, так ее видно с востока до самого запада. Так будет и явление Сына Человеческого» [Мф.24,25-27]. Лучше нельзя сказать. Когда мир спасется, мы это узнаем сразу и непосредственно.

Почему же они такие тупые? Конечно, не тупые, но почему до сих пор не дошли до этого не знаю, но знаю, что если бы дошли, мы бы с тобой здесь уже не разговаривали, а пребывали бы «в радости Отца Нашего Небесного», говоря словами Иисуса. Ну, должно же все когда-то произойти в первый раз. Вот я впервые и сделал это открытие (и я вовсе этим не тщеславлюсь, во многом это дело случая). Открытие же это глобальное, и не о частных, игрушечных, «учебных» спасениях идет речь, а о спасении всего мира, и раз и навсегда.

Теперь о моем фанатизме. Я думаю, что одна из причин, уводящих Высших Адептов не то, что от совершения Великого Делания, но даже от правильной постановки вопроса о нем, является их относительная нестабильность. На самом деле Высший Адепт редко и очень непродолжительное время бывает в полном смысле слова Высшим Адептом. Ни один Высший Адепт не свободен от влияния внешнего мира. Сколько усилий прилагается ими чтобы это влияние нейтрализовать: отшельничество, аскетизм, многочасовые медитации, специальные поведенческие техники («сталкинг», например, Тольтеков, описанный у Кастанеды, и прочее). Попросту говоря, Высший Адепт то прогрессирует, то опять деградирует, а когда он попадает в экзальтации на высшую точку бытия, его в этот миг настолько переполняет его собственная самодостаточность, что ему бывает не до Великого Делания. Тем более что это состояние экзальтации обычно быстро заканчивается. Я это видел и вижу постоянно, более того, я это изучил и испытал на себе. Я знаю, почему я не совершил Великого Делания. Потому, что это, мягко говоря, очень не простое дело, а без досконального знания и понимания, что же это такое в принципе, и вовсе невозможное.

Высший Адепт — целостен, мудр, энергичен, да. Он не может быть фанатиком, глупцом, филистером, злодеем, но он может что-то не знать, не понимать и не уметь. Конечно, возникни необходимость, и он все узнает, научится, поймет, но ведь до сих пор не было не только никаких зацепок, не было ничего, «кроме наших страданий и нашего ничтожества91». Но и ничтожеством Высший Адепт себя считать не может, осознавая себя и действительно являясь, вершиной развития Проявленного бытия.

Я, Федон, есть тот, кто я есть, и я знаю то, что я знаю. Я не ученый, который чем больше узнает, тем лучше понимает, насколько он мало знает. Мое знание иного рода. Я не могу сомневаться в своем открытии, потому что я таков. В каком-то смысле мое открытие — это я. Ну, представь, на олимпиаде к олимпийскому чемпиону подходят и говорят: «А вы уверены в том, что это вы сейчас сделали тройное сальто и, что вы это – вы? Может быть, вы какой-нибудь немощный инвалид, сидящий в инвалидной коляске и воображающий себе бог знает что?» Что на это можно сказать? Ничего. Я знаю то, что знаю. Я умею то, что умею. И в этом нет никакого фанатизма. Vale! Я закончил. Ты хотел еще что-то обсудить в обозначенных тобою границах. Можешь приступать.

Федон. Я верно понял, Теэтет, что мое изложение основных постулатов твоего открытия в целом не вызвало твоих возражений?

Теэтет. Оно вполне адекватно, хотя и не развернуто, но ведь ты излагал только принципы. Мне оно понравилось, даже и твои колкости.

Федон. Ну, что ж. На сегодня достаточно.

 

БЕСЕДА ВОСЬМАЯ

 

Федон. Знаешь, Теэтет, я много размышлял последнее время, и все пытался найти в твоей системе ее порок или изъян, который в ней неизбежно должен быть. Не может быть мир создан просто бессмысленной силой, и не может он, просуществовав вечность, вдруг исчезнуть без следа. И, главное, не может жизнь мира, все восторги ее и страдания, нелепицы и мудрость быть совершенно бессмысленны, быть следствием какой-то фатальной, абсурдной и супердиковинной случайности, которая, получается, и возникала только затем, чтобы как можно скорее исчезнуть. Что-то здесь не так. И вот к каким выводам я пришел.

Разумеется, ты во многом прав. Да, и что нового ты сказал? Всё давным-давно известно и обсосано, хоть тем же Шопенгауэром. А до него древними индусами, тибетцами, китайцами и прочими. Положение же твое о Великом Делании совершенно произвольно. Я понимаю, конечно, что ты хочешь решить проблему добра и зла в окончательном виде. Ты мне говорил об этом еще тогда, когда и не помышлял ни о каком Великом Делании. И, как всякий апологет, ты всячески стараешься не замечать того, что может тебя опровергнуть, и подбираешь аргументы так, чтобы они говорили в твою пользу. Главная слабость твоих рассуждений, я, наконец, это понял, в том, что ты попеременно то объявляешь мир субъективным феноменом, то рассматриваешь как вполне объективную реальность. Поверь, мне нелегко было до этого додуматься, и хотя, я уверен, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, позволь мне высказаться полностью и разобрать этот вопрос до конца.

Я знаю, что на самом деле ты не веришь ни в какую объективность мира. Объективный мир, материя существуют только для профанов, а ведь ты Высший Адепт. Сейчас даже профаны читают «Изумрудную скрижаль» или всякие там «Гримуары». Мир, — прежде всего субъективный мистический процесс, глубоко интимный. Уж кто-кто, но ты это знаешь не хуже меня, не мне тебе это объяснять. Если уж принять твою теорию о Великом Делании, то совершить его можешь только ты сам, и никто другой. Да-да. Так же, как его будет совершать каждый для себя, если захочет. Сколько людей, столько вселенных, и каждая рождается и умирает самостоятельно, никто ей в этом помочь не может, и потому никто не совершит Великое Делание за тебя. «По ком звонит колокол? Он звонит по тебе». И потому индивидуальное спасение, как ты его не разоблачал, существует, и это единственное спасение, которое возможно. Нужно ли оно, это другой вопрос.

Самый сильный, на первый взгляд, твой аргумент — несовершенство и зло мира. Ты пытаешься придать ему онтологический характер и при этом совершаешь изрядное передёргивание. Онтологична дуальность мира, а не зло. Нелепо хулить перец за его горький вкус. Да, проявления зла, его воздействие на сознание, скорее даже воздействие не самого зла, а нашего представления о нем (воображаемые ужасы страшней реальных), ужасны. Но это все не более как субъективный феномен. Прав Толстой — зла нет, есть наша ложная точка зрения. Зло в действительности существует, повторю опять, только для профанов. (Теэтет возмущенно хмыкает.) Это профанический уровень понимания реальности. На мой взгляд, прав все-таки Шришанкарачарья, а не ты, хоть ты его и неплохо критиковал. Да, представь себе какой хочешь ужас, хоть то, что всех твоих друзей, родных и близких убили и пропустили через мясорубку. Ну, и что? Ты хочешь сказать, что ты взвоешь от горя? Значит тогда, плохой ты Высший Адепт. Это же все кино, которое ты крутишь сам себе. Да, божественная игра наполнена злом и мерзостью, ну, а чем она, по-твоему, может быть наполнена, чтобы существовать, чтобы продолжаться? Ведь другого ничего не существует. Существует бесконечный водоворот жизни, а мы в нем не больше, чем солнечные зайчики, создаваемые отдельными всплесками отражающих поверхностей. Ты прав в том, что в мире царствуют два начала — они и создают для нас видимость добра и зла. И разность потенциалов, напряжение между ними, могут достигать какой угодно величины. То зло, что мы знаем, которому ужасаемся, для кого-то не более чем детская забава. Каждая душа выбирает тот уровень игры (а значит и зла), который ее в данный момент устраивает, и играет уже на нем. Пожалуй ты прав только в том, что эту игру нельзя закончить, нельзя в ней снять банк. Это действительно невозможно. Та Первосущность, отражением которой являемся и я, и ты, и весь мир не может перестать играть просто потому, что нас для нее, какими мы видим сами себя, просто нет, мы для нее фантомы, и в то же время для нее мы — ее единственная жизнь, ее фундаментальное отличие от небытия. Как же бытие может стать небытием? А вот это даже Богу невозможно (хотя ты, похоже, думаешь иначе).

Я заканчиваю. Ни ты, ни какой-либо другой Адепт никакую грань никогда не пробьет. Такой грани нет, это просто условность, наш способ говорить, способ ходить вокруг, да около, как говорил бедняга Ницше92. Предвечный всегда здесь, вечный и неизменный. Извини, но думать, что бог нуждается в том, чтобы ему открыли глаза на им же творимое зло, просто смешно. Лично ты можешь попытаться совершить то, что ты называешь Великим Деланием. Я заранее могу сказать тебе, что произойдет. Ты просто попадешь в такое место (и состояние), где тебе объяснят или ты сам себе объяснишь (что одно и то же), что ты сделал и в чем суть дела, объяснят лучше, чем смог это сделать я.

Теэтет. Критика твоя хороша и серьезна, многое из того, что ты говорил, я не раз говорил себе сам. В сущности, ты повторил, усилив их, те доводы, которые я по ходу наших бесед опровергал. Я вижу, ты не терял времени зря, пока мы не виделись, и основательно подготовился. Думаю, поэтому мне не стоит отвечать тебе по пунктам, чтобы не получилась дурная бесконечность, — ты опровергаешь меня, я — тебя и т. д. ad infinitum. Сделаю только небольшое резюме. То, что я тебе разъяснял о моем понимании Великого Делания, очень для меня важно, и чем дальше я углубляюсь в этот вопрос, тем важнее делается. Если мы и разные вселенные, то нельзя отрицать, что мы это и одна и та же вселенная тоже. Можно думать, что мы все просто крутим себе кино по сценариям великой иллюзии, но можно так и не думать. Пожалуй, Великое Делание такая вещь, о которой лучше не говорить, а взять и свершить93. Ты считаешь, что Великое Делание невозможно и не нужно, а я считаю наоборот. Кто из нас прав? Разве это имеет какое-нибудь значение? Если оно возможно, я его совершу. А оно возможно. Мне нравится твоя мысль, что мне следует совершить его самому, но я остаюсь при прежнем своем мнении, что совершенное одним адептом, когда и где-либо, оно тем самым совершится для всех и навсегда. Я мог бы пофилософствовать насчет субъективности объекта и объективности субъекта, но пока считаю это излишним. Не думаю, что когда-нибудь кто-нибудь или я сам объяснит мне то, что я сейчас так хорошо знаю, лучше, чем я это знаю уже сейчас…

 

БЕСЕДА ДЕВЯТАЯ

 

Федон. Скажи, Теэтет, не должны ли твои рассуждения и выводы из твоих рассуждений соответствовать тем самым основам, из которых ты исходил, только приступая к своим рассуждениям.

Вопрос риторический.

Тогда позволь мне рассмотреть пути твоих рассуждений.

Начну со столь тобой любимой идеи солипсизма или, если хочешь, теоретического эгоизма, по словам Шопенгауэра. Как я понимаю, ты считаешь ее логически неопровержимой, но в то же время такой, что ее никак невозможно понимать буквально и рассматривать как непосредственное руководство к действию. Тут ты, как мне кажется, вступаешь в такое противоречие сам с собой, которое должно неизбежно погубить идею Великого Делания.

Великое Делание, в любом случае, акт не коллективный, а сугубо индивидуальный. Совершенно неважно для совершающего Великое Делание, каким образом он будет рассматривать свою экзистенцию, как единственную, самобытную, самостоятельным волевым порывом и сотворившую весь воспринимаемый ею мир, или как единственную среди многих, равнозначных ей личностей, из которых Великое Делание суждено выполнить, вполне возможно, именно ей. И в том и в другом случае Великое Делание осуществится. Так рассуждаешь ты.

Ты паразитируешь на двусмысленности понятия, на том, что любое, а значит и это, рассуждение a priori подразумевает того, к кому оно обращено, а значит уже исходит из множественности субъектов, а ведь ты сам признал, что доказать эту множественность никак невозможно (Кант, Витгенштейн), в то время как чистый солипсизм практически очевиден. Так ты утверждаешь. Значит, Великое Делание может совершить только тот субъект, который сам о нем рассуждает и никакой другой. И даже, если каким-то образом верна гипотеза о бесконечном множестве независимых субъектов, то это же самое рассуждение следует провести и для каждого из них (каждому из них), и, значит, Великое Делание каждому из них придется проводить именно каждому для себя. То есть, фактически получится именно то положение, что подразумевается в твоих рассуждениях под индивидуальным спасением, возможность и ценность которого ты столь категорично отрицаешь.

Вообще идея о том, что я, как субъект, могу себе жить и ни о чем не беспокоиться, пока где-то, когда-то какой-то неведомый мне Высший Адепт дозреет до того, что совершит Великое Делание, и таким образом спасет, освободит и себя, и меня, и весь мир (да, да, я помню, а перед этим Брахмана) выглядит довольно странно, и, вообще, не выдерживает ни какой критики.

Теэтет. А ты все-таки покритикуй.

Федон. Покритикую.

Фактически ты утверждаешь, что Брахман (некий Фатум) сотворил меня и весь мир, хоть во мне, хоть вне меня, (а может быть и всё бесконечное множество разнообразных существ с существующими в них (и вне них) мирами) и продолжает и сейчас все сотворять их и сотворять (потому что, что же такое движение во времени как не ежемгновенное и постоянное исчезновение уже существующего и такое же мгновенное тут же возникновение на его месте нового, подобного исчезнувшему, но и несколько отличного от него мира?), но вдруг внезапно почему-то прекратит это делать и опять навечно превратится в нечто непроявленное и единое.

Теэтет. Почему же внезапно?

Федон. Не перебивай!

Ведь для меня как субъекта, сливающегося с первоначалом, не существует никакого Высшего Адепта, совершающего Великое Делание. Для меня есть только я, мое существование, а так же представление во мне о вечном Брахмане, порождающем меня. Это то, что имеется в наличии. И вдруг это очевидное наличное состояние радикальным образом преображается (для меня совершенно беспричинно) и я превращаюсь в самого изначального Брахмана и теперь уже на веки вечные. С чего бы это вдруг? Если уж Брахман «сотворил» меня, то есть создал эту таинственную дихотомию «Я & Брахман», то с какой стати эта вечная, онтологическая, кстати, конструкция должна исчезнуть?

Я не хотел спасения, не просил о нем, не стремился к нему…

Теэтет. (бормочет под нос) Ну, ты уж ври, да не завирайся…

Федон. Мне было хорошо, во всяком случае, вполне сносно, и вдруг все должно закончиться?

Согласись, такой «конец» еще более удивителен и маловразумителен, чем даже сам факт появления Проявленного бытия. Собственно, достаточно очевидно, что никакого «первого мгновения» проявленного бытия никогда и не было, ─ оно было всегда. Теперь же получается, оно исчезнет? Очень сомневаюсь.

Мне представляется так, что мир будет существовать вечно. Зло и страдания тоже вечны. Если ты не будешь очень возражать, то можно признать даже их онтологический статус. Однако каждому деятелю этого мира дана возможность личными усилиями добиться такого своего положения, такой силы духа, когда они сделаются для него совершенно не существенны. Я никак не могу согласиться с тобой и в том, что чужие страдания могут стать для субъекта столь же значимы, как и свои собственные. Чепуха. Мои страдания ─ это мои страдания, и я борюсь с ними как с таковыми. Чужие же страдания, какими бы ужасными они ни были, все-таки страдания чужие и борьба против них, деятельность моя при виде них, будет совсем иной. Не говоря уж о том, что большинство так называемых страданий просто кармическое вполне справедливое воздаяние (следствие делишек, которые индивидуум в свое время наворотил) и в целом для личности вполне благотворно, т.к. в конечном итоге приведет ее туда, где для нее не будет страданий, или они будут вполне преодолимы и потому несущественны.

Я, пожалуй, соглашусь с тобой в том одном пункте, что индивидуальное спасение, то, что ты называешь слиянием с богом, самоуничтожением в «боге», действительно бессмысленно. Впрочем, я не верю, что оно действительно возможно. Такой Высший Адепт как Будда, Халладж или Ангелус Силезий видимо доходят до какой-то очень высокой степени экзальтации и просветления, на которой они просто непосредственно постигают, усматривают все высшие истины бытия и тем самым переходят в какое-то иное качество и состояние, о котором нам сейчас говорить бессмысленно, а когда мы сами его достигнем, будет и незачем. И говорить о каких-то страданиях в этом состоянии совершенно бессмысленно.

Сюда же примыкает и твоя идея о деградации Высших Адептов, которая якобы может низвергнуть такового в сколь угодно глубокую пучину. Ни на чем не основанный постулат. Разумеется, в этом мире многое возможно, но, очевидно, что не кардинальное изменение всеобщих законов. Я согласен с тобой, что Высший Адепт это ─ качественно иной уровень существования личности. И вот мой категорический императив: однажды став Высшим Адептом, невозможно перестать им быть. Бабочка не может вернуться в выпустивший ее кокон, это невозможно и противоестественно. Видимо, есть какой-то предел, какой-то качественный предел, который разделяет все-таки разные существа на лестнице эволюции…

Теэтет. Притормози немного на этом месте, хорошо?

Видишь ли, Федон, ты проигнорировал одно важное положение, на котором и строится вся моя аргументация. Это положение о единственности первоначала и вытекающее из этого положения следствие об иллюзорности появившегося из него и по необходимости вторичного ― обусловленного бытия (майи).

Первоначало единственно не тем, что оно где-то там первоначально и единственно, а мы здесь такие самостоятельные и от него независимые его первоначальность обсуждаем и можем признать ее, а можем не признать. Первоначало единственно воистину. Эта единственность ― есть суть, это не просто постулат, это непосредственное мистическое откровение, которое открывается всем абсолютно мистикам, погружающим свое буддхи в Атмана. Ничего другого не говорили ни Великие Риши, ни Будда.

Понимаешь ли, ситуация на самом деле проста до отвращения. Либо мир множественен и множественность его есть трансцендентное и иррациональное свойство, неподлежащее никакому познанию и обсуждению (Все Великие Мистики отдыхают.), либо эта множественность сводится к некоему Единому. Постулирование абсолютности множественности (что я категорически отрицаю), по сути дела, постулирует некий тупик, из которого выхода, как не ищи, не найдешь. То есть, можно сказать, есть майя, майя вечна и ничего понять здесь и поделать невозможно. Позиция эта, собственно, уничтожает на самом деле ценность всякой мистики, духовных достижений, уничтожает критерии и уровни, тщательно выпестованные теми, кто интуитивно не признавал этого, а искал именно Единого. На самом деле, та позиция, которую ты отстаиваешь, есть ― только утонченное учение чарваков. Абсолютный духовный нигилизм. Как ни смешно, но ты и с тобой все продвинутые мистики и духовные деятели, если не явно, то фактически, являетесь последовательными и убежденными дуалистами, то есть союзниками того, с чем вы якобы категорически не согласны. Я показал суть ошибки.

Вы же воспринимаете свой дуализм как высшую и окончательную истину, а фактически просто хорохоритесь, делаете хорошую мину при плохой игре. Ведь видно, как тонко вы это чувствуете и понимаете.

Самая лучшая такая мина это дзен-буддизм. Что ж, на хорошем навозе вырастают иногда удивительной красоты цветы. К тому же дзен-буддизм ведь вовсе не конец, а просто временное заблуждение. Несколько воплощений в его традициях и человек становится черным магом, уничтожает свои, пораженные вирусом нигилизма, высшие структуры и становится отличнейшим образом сначала мирным обывателем (не чуждым, возможно, неких духовных порывов), потом мистиком средней руки, а там, смотришь, и снова Высшим Адептом.

Рассуждение твое именно и есть предпосылка устремленности в эту гибельную область. Ты уже ее любишь, уже стремишься к ней94. Нет, Федон, мир не загадочен до такой степени, какую предполагает духовный нигилизм. Ты забыл, что и мир, и Брахман, и все мысли, и все истины, на самом деле, ты и есть. Ты ― истина в последней инстанции! И когда такая истина начинает сомневаться в своей истинности и склоняться к нигилизму, т.е. начинает примысливать к своей собственной сути еще что-то невообразимое и неопределимое, то тогда и происходят в ней деградирующие ее изменения.

Бытие мира ― есть незаконная или, лучше сказать, исключительная возможность, смысл которой в том только и состоит, чтобы единожды осуществившись (потому что единожды может произойти что угодно, даже самое нелепое или невообразимое), побыв миром и нами, исчезнуть навсегда. В этом его смысл, в этом его суть. И даже устремление всех нигилистов мира увековечить это бытие не смогут ни к чему привести. Миру придет конец… И это вовсе не трагедия, как это выглядит для непонимающих, а его апофеоз. Итог. Окончательная черта.

Федон. И ты пророк Конца? Единственный и неповторимый. Может это у тебя все-таки мания величия?

Теэтет. Какая у Будды, у Высшего Адепта, может быть мания величия? Теэтет, Федон, всё это просто нечто пребывающее, нечто «тковое», а что такое величие? Величие Теэтета? Величие Человека? Да… Хорошая шутка: величие Теэтета, человека всех времен и народов! О чем это ты?

Вообще-то, я думаю, ты меня так и не понял.

Федон. Я пошутил, конечно. Но идея о конце мира, какая провозглашена тобой и почему-то именно тобой, даже для меня выглядит уж как-то…

Теэтет. Это совершенно неважно как выглядит какая-то идея, и кто конкретно ее высказал. Главное, сама идея. Идея моя несет знание. Она есть Существенное дополнение к известному и признанному мистическому знанию. На самом деле это и есть та самая загадочная «видья», при помощи которой только и можно осознать свое единство с Парабрахманом и перестать обманываться майей. О видье знают все. И говорят все, кому не лень. Веды, Упанишады, Бадараяна, Гаудапада, Шанкара все категорически заявляют, что, якобы, для избранных майя при постижении или достижении видьи исчезает. А кто это видел, кто знает? Кто знает познавших это знание?..

Нет. Исчезнуть майя может только для всех. Потому что избранные мы все (и званые тоже мы все), все те, в кого превратился Единый Брахман при помощи своей майи.

Федон. Но я не хочу никуда возвращаться, мне и в этом мире хорошо. Нет. Пойми, я понимаю, что очень многим людям может быть очень и очень плохо. Но ведь, совсем не обязательно абсолютизировать это плохо, как это делаешь ты. «Плохо» ─ это частность. Да, это существенная часть бытия, но почему не предположить, что возможно…

Теэтет. Опять за рыбу деньги? Ты цепляешься за общепринятое, цепляешься за свою волю к жизни, а потому принимаешь свое частное за всеобщее. Нет никакого тебя, которому так хорошо в этом мире. Это ― иллюзия. И ты иллюзия, и мир. И все «хорошо» и «плохо» тоже иллюзия. Есть ненормальность. Брахман, играющийся в бирюльки, т.е. впавший в детство или идиотизм. Эта ненормальность должна исчезнуть, и она исчезнет. О чем еще говорить?

Федон. Нет, все-таки поговорить еще есть о чем…

Теэтет. Что ж, тогда с твоего разрешения, мы поговорим об этом, возможно, как-нибудь в другой раз, а на сегодня наше время истекло.

 

 

Приложение I. В. В. НАБОКОВ (1899-1977)

 

«…Из фургона выгружали параллелепипед белого ослепительного неба, зеркальный шкап, по которому, как по экрану, прошло безупречно-ясное отражение ветвей, скользя и качаясь не по-древесному, а с человеческим колебанием, обусловленным природой тех, кто нес это небо, эти ветви, этот скользкий фасад».

Так писал Набоков. Не видно никакого труда. Герой бросает взгляд и отводит его. И в нас, и в нем на некоторое время остается запечатленной мгновенно отсканированная картинка. Чудо, тройное чудо, в том, что эта картинка начинает (первое) светиться в нас; второе чудо в том, что мы видим ее глазами молодого гения, свежо и в неожиданном ракурсе; и, третье, что созданы все эти чудеса человеком, сидящем за письменным столом (или за чемоданом, положенным на биде, ибо именно в таких, далеких от идеала условиях, писал свой последний русскоязычный шедевр В. В. Набоков), и ничего из представленного нам, не видящий воочию. Память, воображение, гений. Всем этим Владимир Владимирович обладал в превосходной степени.

О писателе Набокове много написано. Я держал в руках книгу, в которой на основе всех текстов Набокова было показано, что он не был тем филистерствующим виртуозом пера, эстетствующим снобом, каким зачастую представляли его, первые его критики. В этой книге были подобраны цитаты, показывающие В. В. Набокова как глубокого, сложного мыслителя, отнюдь не чуждого неких тонких, даже изощренных мистических прозрений, которые он почитал своим долгом скрывать и всячески их маскировал, но, все-таки, не настолько, чтобы их нельзя было обнаружить. Ранним критикам Набокова (а среди них были и очень умные люди) нельзя, наверное, бросить упрека в близорукости — в ранних вещах своих Набоков виртуозен, странен, не похож на русского писателя, что от него ожидалось, да и ни на кого вообще, хотя, казалось бы, пишет по-русски, просто и ясно. Общим местом у набоковедов стало утверждение, вполне справедливое, что Набоков мастер намека, мистификации, розыгрыша. В их описаниях некоторые романы Набокова выглядят каким-то набором шарад, загадок, сложных литературных и иных реминисценций, которые, кстати, без всякого ущерба для смысла и содержания произведения, можно и не принимать во внимание. Без всяких же экивоков, Набоков с насмешкой, когда с издевкой и всегда со скепсисом отзывается о магах, мистиках, теософах, религиях, а заодно и фрейдистах (к последним он был особенно беспощаден).

Набоков подает нам себя в качестве не мистика, не визионера, а, скорее философа, в смысле мудрого человека, а не создателя тоскливых спекулятивных трудов. В Набокове соединяются как бы две тенденции, постоянно противостоящие друг другу. Одна, Набоков-скептик, почти позитивист, хоть и с печалью, но довольствующийся человеческим жребием, каков он ни есть. Другой, поэт, интуит, плетущий фантазии и кружева слов, в которых увидеть можно, ох, многое… При всем, при том, обе ипостаси, подчас, присутствуют одновременно, чудесно переплетаясь.

Вот Набоков, философ и септик, казалось бы изо всех сил старающийся проникнуть в суть вещей: «Я готов был стать единоверцем последнего шамана, только бы не отказаться от внутреннего убеждения, что себя я не вижу в вечности лишь из-за земного времени, глухой стеной окружающего жизнь. Я забирался мыслью в серую от звезд даль — но ладонь скользила все по той же совершенно непроницаемой глади. Кажется, кроме самоубийства, я перепробовал все выходы. Я отказывался от своего лица, чтобы проникнуть заурядным приведением в мир, существовавший до меня. Я мирился с унизительным соседством романисток лепечущих о разных йогах и атлантидах. Я терпел даже отчеты о медиумистических переживаниях каких-то полковников индийской службы, довольно ясно помнящих свои прежние воплощения под ивами Лхасы. В поисках ключей и разгадок я рылся в своих самых ранних снах — и раз уж я заговорил о снах, прошу заметить, что безоговорочно отметаю фрейдовщину и всю ее темную средневековую подоплеку, с ее маниакальной погоней за половой символикой, с ее угрюмыми эмбриончиками, подглядывающими из природных засад угрюмое родительское соитие» [23, т. 4, с.136]. Набоков осознанно или неосознанно лукавит. Я никогда не слышал, чтобы он занимался медитацией, йогой (о которой он отзывается с насмешкой), он никогда, насколько мне известно, не употреблял наркотиков и галлюциногенов. При его гигантской эрудиции, он не мог не знать о действенности этих методов (при всей их сомнительности) в деле получения мистического опыта. Без этого нельзя говорить, что «перепробовал все выходы», кстати, и факта общения с каким-никаким шаманом я в биографии Набокова не припоминаю. Конечно, про единоверие с шаманом сказано было для красного словца, сам был такой, что позавидуешь. Это к слову. С самоубийством тоже все ясно. Зачем приближать то, что и само произойдет (И вот тогда-то все станет ясно, а куда торопиться?), если можно отложить эксперимент и тем временем получить от жизни все, что положено.

Набоков прожил яркую и счастливую жизнь. В ней были и богатство, и нищета, и достаток, и снова богатство. Безвестность и слава. Когда на Набокова обрушилась слава (в 58 лет), он сказал, что не очень-то удивлен, потому что произошло только то, что должно было произойти 30 лет назад. И это не преувеличение, а простой факт.

В юности он не был излишне религиозен, и, вполне в духе своего окружения, верил, видимо, в некоего Бога, вне каких-либо конфессий и был этим, видимо, удовлетворен. В 23 года Набокова потрясла смерть горячо любимого отца, героически закрывшего грудью своего друга от пули убийцы. После этого наивная вера у Набокова, видимо, исчезла, а возобладал здоровый и активный скепсис.

По части скепсиса Набоков вообще был силен. После того, как он так убедительно заверял нас в начале « Других берегов», что никакого выхода, ни даже намека на него он в своих исследованиях не нашел, чуть дальше он рассказывает о, правда, единственном, но зато очень ярком и убедительном мистическом переживании его жизни, а именно, сочетании ясновидения с астральным выходом. Это, собственно, очень известное место из «Других берегов», которое в качестве переживания героя описано в романе «Дар» и, видимо, в англоязычной версии мемуаров «Память говори».

Ослабший после болезни, но уже почти выздоровевший мальчик-Набоков, лежа в кровати, видит мать, купившую ему подарок и направляющуюся домой. И подарок (карандаш-великан), и другие детали видения (достаточно непредсказуемые) впоследствии подтвердились. (Это напомнило мне случай из жизни Жана-Поля Сартра, рассказанный им тоже в автобиографии. Никогда не веровавший в Бога Сартр, подростком, находясь один в ванной, вдруг с ужасом почувствовал на себе взгляд Бога. И больше никогда и ничего.)

Плоды своих размышлений, созерцаний, поисков Набоков отдает персонажам своих книг. При помощи этого приема он может их перемежать с шутками и нелепицами, такими мнениями, которые потом легко списать на характер, глупость или невменяемость героя. В романе «Отчаяние» мысли о бытии божьем вложены в уста экзальтированного и не вполне нормального главного героя, отсюда их несколько ерничающий тон:

«Небытие Божье доказывается просто. Невозможно допустить, например, что некий серьезный Сый, всемогущий и всемудрый, занимался бы таким пустым делом, как игра в человечки, — да притом — и это, может быть самое несуразное, — ограничивая свою игру пошлейшими законами механики, химии, математики, — и никогда — заметьте, никогда! — не показывая своего лица, а разве только исподтишка, обиняками по-воровски — какие уж тут откровения! — высказывая спорные истины из-за спины нежного истерика. Все это божественное является, полагаю я, великой мистификацией, в которой, разумеется, уж отнюдь неповинны попы: они сами ее жертвы. Идею Бога изобрел в утро мира талантливый шалопай, — как-то слишком отдает человечиной эта самая идея, чтобы можно было верить в ее лазурное происхождение, — но это не значит, что она порождена невежеством, шалопай мой знал толк в горних делах — и право не знаю, какой вариант небес мудрее: — ослепительный плеск многоочитых ангелов или кривое зеркало, в которое уходит, бесконечно уменьшаясь, самодовольный профессор физики. Я не могу, не хочу в Бога верить еще и потому, что сказка о нем — не моя, чужая, всеобщая сказка, — она пропитана неблаговонными испарениями миллионов других людских душ, повертевшихся в мире и лопнувших: в ней кишат древние страхи, в ней звучат, мешаясь и стараясь друг друга перекричать, неисчислимые голоса, в ней — глубокая одышка органа, рев дьякона, рулады кантора, негритянский вой, пафос речистого пастора гонги, громы, клокотание кликуш, в ней просвечивают бледные страницы всех философий, как пена давно разбившиеся волн, она мне чужда и противна, и совершенно не нужна.

Если я не хозяин своей жизни, не деспот своего бытия, то никакая логика и ничьи экстазы не разубедят меня в глупости моего положения, — положения раба божьего, — даже не раба, а какой-то спички, которую зря зажигает и потом гасит любознательный ребенок — гроза своих игрушек. Но беспокоиться не о чем. Бога нет, как нет и бессмертия, — это второе чудище можно также легко уничтожить, как и первое. В самом дела, представьте себе, что вы умерли и вот очнулись в раю, где с улыбками вас ветречают дорогие покойники. Так вот, скажите на милость, какая у вас гарантия что это покойники подлинные, что это действительно ваша покойная матушка, а не какой-нибудь мелкий демон-мистификатор, изображающий, играющий вашу матушку с большим искусством и правдоподобием. Вот в чем затор, вот в чем ужас, и ведь игра-то будет долгая, бесконечная, никогда, никогда, никогда душа на том свете не будет уверена, что ласковые, родные души, окружившие ее, не ряженые демоны, — и вечно, вечно, вечно душа будет пребывать в сомнении, ждать страшной, издевательской перемены в любимом лице, наклонившемся к ней» [23, т. 3. с. 393—394].

 

Забавно, не правда ли? Сам Набоков, мне кажется, склонялся к тому, что не после смерти, а уже сейчас, и не покойная матушка, а все окружающие его «персонажи» (он любил это слово) суть гениально играющие свои роли демоны. Разумеется, истину эту говорить в лицо демонам бессмысленно.

В другом романе — «Дар» — он вкладывает, видимо заветные, тщательно продуманные мысли в голову умирающего и полусумасшедшего Александра Яковлевича Чернышевского. (Знаменательно, что в 4-ой главе «Дара» содержится трактат, написанный в жанре провокации, о реальном Николае Гавриловиче Чернышевском, авторе знаменитого «Что делать?», в котором Николай Гаврилович показан как человек философски и литературно бездарный, достаточно смешной, житейски нелепый, но с удивительной и трагический судьбой. Мастерством Набокова переживания и мысли вымышленного Чернышевского, он сам, значительнее жившего реально.) Забавно, что в своих очень глубоких рассуждениях умирающий Чернышевский цитирует философа Delalande, (вымышленного Набоковым и появляющегося и в других его произведениях), которому Набоков приписывает свои, разумеется, находки. Я сначала хотел дать цитату в выдержках, но не удержался и даю ее полностью, уж больно она хороша:

«Когда однажды французского мыслителя Delalande на чьих-то похоронах спросили, почему он не обнажает головы, он отвечал: я жду, чтобы смерть начала первая. В этом есть метафизическая негалантность, но смерть большего не стоит. Боязнь рождает благоговение, благоговение ставит жертвенник, его дым восходит к небу, там принимает образ крыл, и склоненная боязнь к нему обращает молитву. (Красивая догадка. Я подробно разберу этот вопрос в разделе об эгрегорах, которые создаются людьми, и которым они в конечном итоге начинают поклоняться. Ученик.) Религия имеет такое же отношение к загробному состоянию человека, какое имеет математика к его состоянию земному: то и другое только условия игры. Вера в Бога и вера в Цифру: местная истина, истина места. Я знаю, что смерть сама по себе никак не связана с внежизненной областью, ибо дверь есть лишь выход из дома, а не часть его окрестности, какой является дерево или холм. Выйти как-нибудь нужно, «но я отказываюсь видеть в двери больше, чем дыру, да то, что сделали столяр и плотник». [Delalande, Discours sur les ombres p.45 etante.] Опять же: несчастная маршрутная мысль, с которой давно свыкся человеческий разум (жизнь в виде некоего пути) есть глупая иллюзия: мы никуда не идём, мы сидим дома. Загробное окружает нас всегда, а вовсе не лежит в конце какого-то путешествия. В земном доме вместо окна — зеркало: дверь до поры до времени затворена, но воздух входит сквозь щели. «Наиболее доступный для наших домоседных чувств образ будущего постижения окрестности, долженствующей раскрыться нам по распаде тела, это — освобождение духа из глазниц плоти и превращение наше в одно свободнее сплошное око (см. стихотворение Набокова «Око»), зараз видящее все стороны света, или, иначе говоря: сверхчувственное прозрение мира при нашем внутреннем участии» [там же, стр. 64] Но все это только символы, символы, которые становятся обузой для мысли в то мгновение, как она приглядится к ним…

Нельзя ли как-нибудь понять проще, духовно удовлетворительнее, без помощи сего изящного афея, как и без помощи популярных верований? Ибо в религии кроется какая-то подозрительная общедоступность, уничтожающая ценность ее откровений. Если в небесное царство входят нищие духом, представляю себе, как там весело. Достаточно я их перевидал на земле. Кто еще составляет небесное население? Тьма кликуш, грязных монахов, много розовых близоруких душ протестантского что ли производства, — какая смертная скука!.. …Как-нибудь проще. Как-нибудь проще. Как-нибудь сразу! Одно усилие—и все пойму, искание Бога: тоска всякого пса по хозяину; дайте мне начальника, и я поклонюсь ему в огромные ноги. Все это земное. Отец, директор гимназии, ректор, хозяин предприятия, царь, Бог. Цифры, цифры, — и ужасно хочется найти самое-самое большое число, дабы все другие что-нибудь значили, куда-нибудь лезли. Нет, этим путем упираешься в ватные тупики, — и все становится неинтересным» [23, т, 3, е.277-278].

Это «одно усилие — и все пойму» встречается у Набокова еще в нескольких местах. Это ни что иное, как описание состояния, предшествующего просветлению (может и не всегда в него переходящего). Само же просветление, намекает Набоков, невозможно ни описать, ни пересказать («Истинная жизнь Себастьяна Найта», «Ultima Thule»).

Набоков очень искусно оставляет у читателя впечатление, что все то, что он пишет не более чем литература, художественная выдумка. Когда дотошные простецы доставали Набокова расспросами, он говаривал: «Такой уж я выдумщик». Слышится за этим ехидный смешок, хе-хе-хе.

Как многозначительно окончание этой сцены смерти; перед концом Александр Яковлевич приходит в себя и, видимо, вспоминает о своих мучительных мыслях предыдущих дней: о боге, о смерти и бессмертии.

 

«”Какие глупости. Конечно, ничего потом нет”. Он вздохнул, прислушался к плеску и журчанию за окном и повторил необыкновенно отчетливо: «Ничего нет. Это так же ясно, как то, что идет дождь.

А между тем за окном играло на черепицах крыш весеннее солнце, небо было задумчиво и безоблачно, и верхняя квартирантка поливала цветы по краю своего балкона, и вода с журчаньем стекала вниз» [там же, с. 279].

Смысл ясен. Набоков говорит: «Я ничего не утверждаю, но и не отрицаю». И, зная его манеру, можно увидеть и чуть больше, вчувствовавшись в это небо, солнце и цветы.

Это отсутствие категоричности, видимо, и давало критикам повод подозревать Набокова в верхоглядстве, потому что, собственно, даже беглый взгляд на творчество Набокова не дает возможности его в этом заподозрить, а, наоборот, поражает постоянство, с которым он обращается к вечным вопросам. «Смерть» — пьеса — в сущности трактат о солипсизме95, к которому молодой Набоков был особенно неравнодушен. (Отголоском этого увлечения является следующее чудесное стихотворение Набокова:

 

Что за ночь с памятью случилось?

Снег выпал, что ли? Тишина.

Душа забвенью зря училась:

во сне задача решена.

 

Решенье чистое, простое

(о чем я думал столько лет?)

Пожалуй и вставать не стоит:

ни тела, ни постели нет.

Ментона, 1938.

 

«Ultima Thule» — рассказ о просветлении, о тайной сути мира и о возможности человека уразуметь, что же может быть за гранью жизни и смерти. И можно найти много иных примеров.

Отделываясь шутками, Набоков часто утверждал, что вечных тем не может избежать ни один большой художник, и для него они не больше, чем объект изображения, некий антураж, в который он погружает свою творческую волю и воображение. В общем, это правда.

В системе моего миропонимания Набоков — Высший Адепт, умудренный и просветленный веками и тысячелетиями восходящего пути (он есть этот путь, хотя прав и Набоков, что это «глупая иллюзия: мы никуда не идем, мы сидим дома. Загробное окружает нас всегда, а вовсе не лежит в конце какого-то путешествия». Загробное-то окружает, да вот дома ли мы находимся? Ох, не дома!), но надо сказать в известном нам состоянии не до конца и не вполне отчетливо это осознающий. Здравый смысл, при дневном свете, говорит: «Ничего нет», но чуть начни углубляться в темноту самого себя и видишь: «Есть, что-то есть». Блестки мистических прозрений особенно отчетливо видны в поэзии Набокова, в ней он и более откровенен. Я приведу только три его стихотворения: «Смерть» 1924 года; более позднее и крайне примечательное» Око», услышав которое, Федон подумал, что это я написал его и в нем изложил свое открытие, а потом, что я плагиатор и свою идею украл у Набокова, пока я не объяснил ему, что прочитал ему это стихотворение с измененным мною окончанием (об этом речь дальше); и, написанное 66-летним гением, чрезвычайно проникновенное стихотворение, редкой для Набокова откровенности.

 

Смерть

 

Утихнет жизни рокот жадный,

и станет музыкою тишь,

гость босоногий, гость прохладный,

ты и за мною прилетишь.

 

И душу из земного мрака

поднимешь, как письмо, на свет,

ища в ней водяного знака

сквозь тени суетные лет.

 

И просияет то, что сонно

в себе я чую и таю,

знак нестираемый, исконный,

узор, придуманный в раю.

 

О смерть моя! С землей уснувшей

разлука плавная светла:

полет страницы, соскользнувшей

при дуновенье со стола.

(13 июня) 1924

 

Dictum sapienti sat. Речь просветленного мудреца, наполненная энергией и жизнерадостностью юноши. Набоков в 1924 году молод, но уже вполне зрел. В 1965 году энергия его высока и остается такой у него до самой смерти, но в самом стихотворении мудрость отдает явственной горечью. Возраст дает глубину.

 

Средь этих листвиниц и сосен,

Под горностаем этих гор,

Мне был бы менее несносен

Существования позор:

 

Однообразнее, быть может,

Но без сомнения честней

Здесь бедный век мой был бы прожит

Вдали от вечности моей.

10. 07. 1965

 

Я теряюсь в догадках, в какой бесчестности упрекает себя этот безупречный аристократ духа. Я не знаю за ним ничего такого. Может это самоупрек в духе Д. Андреева, так объяснявшего «падение» А. Блока: «Блок всю жизнь оставался благородным, глубоко порядочным, отзывчивым, добрым человеком. Ничего непоправимого, непрощаемого, преступного он не совершил. Падение выражалось во внешнем слое его жизни, в плане деяний только цепью хмельных вечеров, страстных ночей да угаром цыганщины. Людям, скользящим по жизни, даже непонятно: в сущности, какое тут такое будто бы ужасное падение, о какой гибели можно говорить? — Но понять чужое падение как падение могут только те, кому самим есть откуда падать. Те же, кто сидит в болоте жизни, воображают, что это в порядке вещей и для всех смертных» [29, c.200].

И вот, наконец «Око», написанное Набоковым в 40 лет, в виде спокойней философской или мистический фантазии (мотив ее есть в цитате из Делаланда, которую я выше цитировал), и на которую такой закоренелый скептик, каким Владимир Владимирович себя подчас рисовал, вряд ли имел право. Впрочем, возразил бы Набоков, любой имеет право на любые фантазии.

 

 

 

Око

 

К одному исполинскому оку

без лица, без чела и без век,

без телесного марева сбоку

наконец-то сведен человек

 

И на землю без ужаса глянув

(совершенно не схожую с той,

что вся пегая от океанов

улыбалась одною щекой),

 

он не горы там видит, не волны,

не какой-нибудь яркий залив,

и не кинематограф безмолвный

облаков, виноградников, нив;

 

и, конечно, не угол столовой

и свинцовые лица родных,

ничего он не видит такого

в тишине обращений своих.

 

Дело в том, что исчезла граница

между вечностью и веществом,

и на что неземная зеница,

если вензеля нет ни на чем?

Париж, 1939

 

Я взял на себя смелость и дерзость сочинить вместо последнего четверостишия свое, более соответствующее моему пониманию мифа об ОКЕ.

Я считаю, что поскольку все теодицеи ложны, то «существования позор» не может быть более иди менее «несносен», он просто несносен, то есть не имеет права на существование. Эта мысль не могла бы появиться у меня, или у кого угодно, без того, чтобы этот «позор», это «существование» не могли бы быть каким-нибудь образом устранены. Целью Мирового процесса, в сущности, и является само его завершение или устранение. Набоков не дочувствовал картину до конца. Око, сожалеющее о вензелях, сомневающееся в необходимости и нужности самого себя, не сможет и возникнуть. (Идея Делаланда о том, что такое око — это только то, во что превращается после смерти любой человек, совершенно не состоятельна. Это забавное выдавание желаемого за действительное. Она опровергается армией мистиков и визионеров. Однажды попав в зависимость к ограниченности, к фатальности бытия в мире, так просто, всего лишь умерев, от них не освободиться.) Я вижу, что уже почти дописав стихотворение, Набоков огорчился, что нет бога, что смерть все уничтожит, око, не око, зачем оно нужно, если нет живой жизни, совершенства, если все закончилось… То есть его собственное прозрение вступило в противоречие с его же (не вполне все-таки отчетливым) пониманием сути вопроса. И потому это глубочайшее прозрение выглядит у него как просто фантазия, как изящная безделушка, на которые Владимир Владимирович был такой мастер.

Внимательно изучив творение Набокова, я увидел, что до последнего четверостишия оно безупречно. Все портит конец; и тогда я переписал его, вложив в него иной смысл. В этом виде оно соответствует моей доктрине.

 

Потому что исчезла граница

между вечностью и веществом,

неземная прозрела зеница,

в вечность заперта вечным ключом.

 

Я доволен, что в моем варианте осталось так много слов из Набоковского. «Дело в том» — полуканцеляризм и как бы желает дать иную интерпретацию тому, что уже сказано. Мое «Потому что» — однозначный вывод и следствие, сделанные со всей возможной энергией.

У Набокова никак не подразумевается, что оку необходимо прозрение, по моему же пониманию это именно так. Пока еще, мы знаем, око не прозрело, но должно прозреть, и только тогда человек к нему «сведется».

Я убрал так же сомнения в желательности свести человека «к одному исполинскому оку» и сожаления о вензеле, потому что считаю, что все возможные вензеля сольются в «Оке», которое, в каком-то смысле, и станет тем вензелем, о котором, об отсутствии которого горюет Набоков. Именно на то оно и нужно.

И последняя строка моего варианта «Ока» выражает один из основных постулатов моего открытия. Спасение всего мира наступит один раз и навсегда. Нет иных богов, иных миров, иных вселенных кроме той, в которой все сейчас и происходит, весь Мировой Процесс. Я не признаю всех этих благоглупостей Лейбница или Бердяева в том духе, что зло де необходимо, «чтобы лучше оттенять добро» или «для того, чтобы в мире без него (не дай бог!) не возникло пустоты». Мир возник однажды (Как? Почему? Неизвестно, и нет нужды знать.), и закончится точно так же — однажды, в одночасье, или еще лучше в одномоментье. Не для того он возникал, страдал, а потом исчезал — спасался, чтобы повторить когда-нибудь снова эту нелепую экспансию. (Я слышу такие возражения: «Но ведь мир прекрасен, чудесен. Именно непредсказуемость впечатлений, постоянная новизна их, очаровывает и привлекает нас в нем. Какое-то неподвижное, вечное, непонятное Око — это ужасно. Это все равно, что оказаться замурованным в скалу на вечные времена». Нет ничего превратнее такого толкования «Ока». Все то прекрасное, чудесное, что мы видим, ощущаем в мире, только слабый образ того восторга и блаженства, которые неизбежно может и должно испытывать само в себе то необъятное всё, что только и порождает эти впечатления. Сейчас мы получаем толику радостей этого мира по крупицам, случайно, редко и платим за это мимолетностью их, мимолетностью всего мира, да и нас самих. А помимо мимолетности, бытие, мир берут и еще более суровую плату. Это неисчислимые муки, бедствия и страдания, которыми все живые существа расплачиваются за мгновения радости. В не многих словах я не могу осветить эту проблему основательно, со всех сторон. Желающих отсылаю к Шопенгауэру, к «О суетности и страданиях жизни» и иным его произведениям, где этот вопрос разобран со всей возможной полнотой и убедительностью96.)

Превратиться из мошки, земного червя, в Бога — значит слиться своим малым и ограниченным с безграничным и всеобъемлющим. И Бог не может нуждаться для своей абсолютной полноты ни в чем ином, кроме себя самого. Но прежде так должно стать.

Набоков относится к тем, кого я называю Высшими Адептами. Если последние и не сподабливаются земной славы как Набоков, все равно роль их в жизни мира очень велика. Они художники, мыслители, философы, мудрецы, законодатели и мудрые правители (Марк Аврелий). Они основатели религий, мистических орденов, зачинатели духовных революций. И, главное, они содержат в себе ядро, ради которого они и образовались в мире.

В лучшем своем русскоязычном романе «Дар» Набоков описывает отца героя через мысли, воспоминания сына о нем. Сын преклоняется перед отцом, от которого, по-видимому, и унаследовал гениальность.

Характеристика отца в одном месте романа это—характеристика Высшего Адепта, тихо и скромно живущего в мире, в сознании своей тайны97. Говоря об отце героя, Набоков говорит, собственно, о себе, о своем качестве, намекает на свою тайну, которую он всю жизнь, хоть и не ясно, но к концу жизни все яснее прозревал: «Я еще не все сказал; я подхожу к самому может быть главному. В моем отце и вокруг него, вокруг этой ясной и прямой силы было что-то, трудно передаваемое словами, дымка, тайна, загадочная недоговоренность, которая чувствовалась мной то больше, то меньше. Это было так, словно этот настоящий, очень настоящий человек, был овеян чем-то, еще неизвестным, но что может быть было в нем самым-самым настоящим. Оно не имело прямого отношения ни к нам, ни к моей матери, ни к внешности жизни, ни даже к бабочкам (ближе всего к ним, пожалуй); это была и не задумчивость, и не печаль, — и нет у меня способа объяснить то впечатление, которое производило на меня его лицо, когда я извне подсматривал, сквозь окно кабинета, как, забыв вдруг работу (я в себе чувствовал, как он ее забыл, — словно провалилось или затихло что-то), слегка отвернув большую, умную голову от письменного стола и подперев ее кулаком, так что от щеки к виску поднималась широкая складка, он сидел с минуту неподвижно. Мне иногда кажется теперь, что, как знать, может быть, удаляясь в свои путешествия, он не столько чего-то искал, сколько бежал от чего-то, а затем, возвратившись, понимал, что оно все еще с ним, в нем, неизбывное, неисчерпаемое. Тайне его я не могу подыскать имени, но только знаю, что оттого-то и получалось то особое — и не радостное, и не угрюмое, вообще никак не относящееся к видимости жизненных чувств, — одиночество, в которое ни мать моя, ни все энтомологи мира не были вхожи. И странно: может быть наш усадебный сторож, корявый старик, дважды опаленный ночной молнией, единственный из людей нашего деревенского окружения научившийся без помощи отца научившего этому целый полк азиатских охотников поймать и убить бабочку, не обратив ее в кашу (что, конечно, не мешало ему деловито советовать мне не торопиться весной ловить мелких бабочек, «малявок», как он выражался, а дожидаться лета, когда они подрастут), именно он искренне и без всякого страха считавший, что мой отец знает кое-что такое, чего не знает никто, был по-своему прав» [23, т. 3, с. 103-104].

Мне не нравится слово «деградация». Очень уж от него дурно пахнет Максом Нордау и Чезаре Ломброзо, но что делать? Когда нечто, достигшее пика своего развития, начинает двигаться вспять, искажается, замутняется — это и есть деградация. Высший Адепт — вершина и венец деятельности Проявленного бытия. Оно создает его для Великого Делания. Когда это Делание не происходит, Высший Адепт начинает деградировать, постепенно снижая свой уровень. Есть еще другая возможность, которая часто по ошибке и считается Великим Деланием. Высший Адепт деперсонализируется (сливается с богом, уходит в нирвану и т. п.). В разных традициях это называется по-разному. Суть одна. Физически Высший Адепт сжигает свои низшие структуры и исчезает. Мир же остается там, где и был. Потому, что делал Набоков, что говорил и что писал, видно, что это — Высший Адепт. Что он думал о себе сам и куда ушел, неизвестно. Мне хочется думать, что Набоков не далеко ушел от вершины, на которой время от времени появляется каждый Высший Адепт и, я надеюсь, сейчас опять поднимается к ней.

Не могу удержаться под конец, чтобы не привести еще одно прямо-таки дзеновской силы стихотворение молодого Набокова.

 

На годовщину смерти Достоевского

 

Садом шел Христос с учениками…

Меж кустов на солнечном песке,

вытканом павлиньими глазками,

песий труп лежал невдалеке.

 

И резцы белели из под черной

складки, и зловонным торжеством

смерти ― заглушен был ладан сладкий

теплых миртов, млеющих кругом.

 

Труп гниющий, трескаясь раздулся,

полный слизких, слипшихся червей…

Иоанн, как дева, отвернулся,

сгорбленный поморщился Матвей.

 

Говорил апостолу апостол:

«Злой был пес; и смерть его нага,

мерзостна…»

 

Христос же молвил просто:

«Зубы у него как жемчуга…»

(1921)

 

 

Приложение II. ЭССЕ О РАССКАЗЕ Х. Л. БОРХЕСА «ПИСЬМЕНА БОГА»

 

У Х. Л. Борхеса есть чудесный и очень знаменитый рассказ «Письмена Бога» [39, c. 166]. Сам Борхес был, прежде всего, литератор, обладавший колоссальной эрудицией и изощреннейшим воображением. К тому же это был, видимо, и очень умный человек. Кое-кто видит в нем чуть ли не пророка, чуть ли не мистического деятеля, однако, то, что заставляет выносить о нем такое суждение – это только его литературная манера, его стиль. Не думаю, что он бы смог обмануть меня и скрыть свои мистические прозрения под изощренной художественной формой, что я ошибаюсь, считая его скептиком, обожающим фантастические и мистические выдумки, на которые он просто непревзойденный мастер. А, впрочем, кто его знает?

Вернусь к рассказу «Письмена Бога». В нем вскользь высказана очень важная мысль, о которой я и хочу поговорить. И, именно, потому, что когда-то она представлялась мне бесспорной, а потом с опровержения ее, с отчетливого уяснения себе ложности этой мысли и началось мое открытие, я вспомнил этот рассказ. В рассказе эта мысль высказывается походя, как нечто само собой разумеющееся, и так она обычно всеми и воспринимается.

Напомню вкратце содержание рассказа. Некто Тсинакан, верховный жрец сурового индейского божества, многие годы сидит в темнице. Завоеватели-испанцы уничтожили святилище, низвергли статую Бога, пытками хотели вырвать у Тсинакана местонахождение сокровища, но жрец тайны не выдал, и уже многие-многие годы находится в заточении. И каждый день, во время передачи пищи, в течение нескольких секунд он видит ягуара, находящегося в соседнем помещении и отделенного от него решеткой. Долгие годы размышлений приводят Тсинакана к тому, что в окраске ягуара, в сочетании пятен, полос, других узоров на его шкуре, Богом закодирована фраза, произнесение которой, по древнему завету может изменить (а может и спасти) мир. Но все попытки разгадать ее Тсинакану не удаются. В конце концов, окончательно отчаявшегося Тсинакана, как божья милость, постигает своего рода просветление: «свершилось мое слияние с божеством и вселенной», «я видел вселенную и постиг сокровенные помыслы вселенной». Тсинакан в великом озарении, в состоянии слияния со вселенной и Богом познал все тайны бытия. В том числе открылся ему и «смысл письмен на шкуре тигра». «То было изречение из четырнадцати бессвязных…слов. Мне достаточно было произнести его, чтобы стать всемогущим. Мне достаточно было произнести его, чтобы исчезла эта каменная темница; чтобы день вошел в мою ночь, чтобы ко мне вернулась молодость, чтобы тигр растерзал Альварадо (испанец, уничтоживший священную пирамиду и пытавший Тсинакана), чтобы священный нож вонзился в грудь испанцев, чтобы восстала из пепла пирамида, чтобы воскресла империя. Сорок слогов, четырнадцать слов – и я, Тсинакан, буду властвовать над землями, которыми некогда владел Моктесума. Но я знаю, что ни за что не произнесу этих слов, ибо тогда забуду про Тсинакана» [39, c. 170].

Вот так вывод. Согласитесь, что мотивация может и благородна, но слабовата. Тсинакан в рассказе немощный старик, которому не долго осталось жить («когда-то длинным кремневым ножом я вспарывал грудь людей, приносимых в жертву; теперь без помощи магии я не сумел бы подняться с пыльного пола»). Что ж такого ценного в этой личности, в этом имени, чтобы отказаться не только от власти, могущества и молодости, но и от мести и от своего жреческого долга?

Борхес тоже видит, что сказанного недостаточно. И вот как он завершает рассказ: «И да умрет со мной тайна, запечатленная на шкуре тигров. Кто видел всю вселенную, кто постиг пламенные помыслы вселенной, не станет думать о человеке, о жалких его радостях и горестях, даже если он и есть тот самый человек. Вернее сказать – был им (курсив Борхеса), но теперь это ему безразлично. Ему безразличен тот, другой, безразлично, к какому племени тот принадлежит, – ведь сам он стал теперь никем. Вот почему я не произнес изречения, вот почему я коротаю дни, лежа в темноте» (Кроме оговоренного, курсив Теэтета.).

Ничего не скажешь, с художественной точки зрения эффектно и впечатляет. Некоторая психологическая неубедительность совершенно скрыта мастерской словесной формой. Разумеется, не может быть такого Тсинакана, жреца индейского божества, который бы не плюнул на свое тсинаканство и не воспользовался возможностью восстановить справедливость и поквитаться с обидчиками, да еще при этом стать Богом. Кстати из всего контекста рассказа видно, что Бог этих индейцев отнюдь не некое безразличное к своим подопечным ничто, и потому Тсинакан лукавит, говоря, что станет «никем». Вернее Борхес лукавит в том, что якобы не понимает, какую подтасовку делает. Зато в финале рассказа он получает удивительный по накалу пафос. Это прямо-таки какая-то апология личности, индивидуации98 (не в юнгианском смысле). На этом-то и построен весь художественный эффект. Читатель-то далек от проблем Тсинакана, и потому радуется, что Тсинакан, ни мало не сомневаясь, ставит свою личность выше какого-то абстрактного бога и его абстрактного всемогущества. Читателю это сочувственно, и потому радостно.

(Совершенно из тех же соображений В. Набоков в стихотворении «Око» ставит «вензеля», под которыми он понимает все личное, индивидуальное, над «Оком», т. е. абстрактным и высшим божеством. Это стихотворение подробно разобрано в тексте «Бесед…» и в Приложении I в эссе «В. В. Набоков». Ученик.)

Теперь обращу ваше внимание на выделенные мною в цитате места. Как само собой разумеющееся постулируется Тсинаканом-Борхесом уничижительная малость человека и полное безразличие к нему Верховного Божества. И опять, с художественной точки зрения это и оправдано, и верно. Не верно же с мистической и философской, и даже религиозной. Бог в рассказе Борхеса отнюдь не холодный отстраненный наблюдатель, безразличный к копошению у его ног ничтожных тварей. Ему приносятся жертвы; он начертал письмена на шкуре ягуара (в рассказе фигурирует почему-то в начале ягуар, а в конце – тигр), «предвидя, что в конце времен случится множество бед и несчастий»; благодарный Тсинакан говорит, что «Бог не оставил меня и помог промолчать под пыткой». Это противоречие не нарушает художественности произведения, потому что читатель верит и знает вместе с Борхесом, что он мошка, и тот бог, который есть (то есть пребывает не в ткани рассказа, а в реальности), действительно если не жесток, то вполне безразличен к судьбе своих созданий, и что находится он вполне «по ту сторону добра и зла». А вот читатель находится совсем не по ту сторону добра и зла, как раз наоборот; и потому ему очень обидно такое к нему отношение, он вполне понимает Тсинакана и сочувствует его пафосу.

Я тоже когда-то был таким читателем. Теперь же я знаю, что любая песчинка, любой комар также близок к богу, как он сам к себе. Нет для бога ничего далекого и безразличного: все близко, все важно. «Две малые птички продаются на рынке за ассарий, а и те на счету у Бога, у вас же на голове и каждый волос сосчитан», – говорит Иисус ученикам. Глубочайшая мысль. Борхес игнорирует в своем рассказе эту мысль, эту истину, и что касается Борхеса, то он имеет на это право как художник. Он имеет право на любую фантазию, и бог с ним. Для людей, наслаждающихся искусством, вполне безразлично, что собой представляет Первоначало и каковы его отношения с сотворенным им бытием. Не может же это быть безразлично тем Высшим Адептам, цель которых совершить Великое Делание. И Первосущности вовсе не безразлично то, что творится с ней и в ней. Доброму она «радуется», от дурного, злого «страдает». Это не принижает ее и не возвеличивает нас. Таково положение вещей. Причина же, по которой всесильная, всемогущая Первосущность не устраняет того, что ее мучает, та, что она бессознательна. В ней нет того, что могло бы осознать положение вещей, и потому изменить его. Первосущность не безразлична, не инертна, она действует, идет к цели, но очень сложным, очень непрямым путем. Она порождает в себе все более совершенные структуры: разумных, сознательных и сверхсознательных существ, которые, в конце концов, и совершат прорыв (я называю его «Великое Делание»), трансформируют, просветлят ее сущность, и тем освободят ее. (Разумеется, это сделает кто-то один. Ученик.)

Если бы Тсинакан понимал, знал это, он именно это и сделал бы. Он же остался умирать в своей темнице.

 

 

Приложение III. АРТУР ШОПЕНГАУЭР (1788-1860)

 

Этот набросок о Шопенгауэре я взял на себя смелость опубликовать, сделав в нем минимальные, но необходимые поправки. Без этого, имеющийся у меня материал, просто нельзя было печатать из-за бесконечных ремарок, помарок, повторений и исправлений. Мнение же Теэтета о Шопенгауэре и его доктрине, хоть и в несовершенном виде, мне все-таки хотелось представить в Приложениях в виду того, что Теэтет очень ценил Шопенгауэра и считал его наиболее близким себе по духу мыслителем. Даже не зная работ Шопенгауэра, уже по этому отрывку, по приведенным в нем цитатам, можно видеть сходство строя мысли Шопенгауэра и Теэтета. Я, конечно, понимаю, что представляемый очерк, далек от совершенства и потому приношу свои извинения читателю.

Ученик.

 

<О Шопенгауэре>

Шопенгауэр говорил, что человека можно сравнить с могучим слепым, несущим на своих плечах зрячего паралитика. Это слепая и бессознательная «воля», которой разъясняет и указывает путь интеллект, этот «посредник мотивов». Впрочем, задача интеллекта на самом деле гораздо шире, фундаментальнее даже. Интеллект и создает, собственно, весь мир как представление. На мой взгляд, философию Шопенгауэра вполне справедливо относят к субъективному идеализму. Сам Шопенгауэр, правда, говорил, что «субъект» и «объект» корреляты, предполагают друг друга и друг без друга немыслимы, но, тем не менее, добавлял, что

«Истинная философия, во всяком случае, должна быть идеалистическою. Да, она должна быть такою, если только хочет быть честною, ибо нет ничего несомненнее того факта, что никто и никогда не может вылезть из себя, чтобы непосредственно отождествиться с предметами, отличными от него» [1, с. 5].

Интеллект, в свойственных ему формах99, представляет самому себе, но в первую очередь, конечно, «воле» весь внешний мир. Сам интеллект вполне пассивен, и не понуждай его воля, он не то, что ничего не стал бы представлять, но и вообще бы не появился. Субстанциональна только ВОЛЯ, а интеллект, как и мир, им создаваемый, вполне вторичны. Доказывать здесь, собственно, нечего, на определенном уровне развития и понимания это достаточно очевидно. Тому же, чей интеллект порабощен практическими задачами на службе у воли и не имеет никакого резерва или избытка для возможности незапятнанного практицизмом суждения100, никакие доказательства помочь не могут.

«…философия, нового времени, благодаря трудам Беркли и Канта, додумалась до того, что весь этот мир прежде всего только мозговой феномен, что все познание его сопровождается такими многочисленными, важными и различными субъективными условиями, при которых мнимая абсолютная реальность мира исчезает и очищает место для совершенно другого мировоззрения, где этот субъективный феномен ложится в основу всего, т. е. становится в такое же отношение к миру, в каком находится вещь в себе к простому явлению» [1, с. 4].

«После того, как в течение тысячелетий ставили опыты чисто объективного философствования, в конце концов открыли, что в числе многих факторов, которые делают мир таким загадочным и полным сомнений, самый главный и самый первый это тот, что существование мира, при всей его неизмеримости и массивности, все-таки висит на одной единственной ниточке, и эта ниточка, — каждое отдельное сознание, в котором этот мир существует» [1, с. 4].

««Мир — это мое представление», — вот истина, которую, подобно аксиомам Эвклида, должен признавать, как такую, каждый, кто только ее поймет, хотя она вовсе не принадлежит к разряду тех истин, которые понимает каждый, как только их слышит. Ввести этот закон в сознание и соединить его с проблемой об отношении между идеальным и реальным, т. е. между миром в голове познающего существа и миром вне этой головы, — вот та задача, которая вместе с проблемою о моральной свободе придает такой своеобразный характер философии нового времени» [1, с. 4].

 

То, что предлагает воле интеллект, она или одобряет или отторгает, причем интеллекту предоставляется угадывать самому, что же воля желает поистине. Это, собственно, касается только непосредственной деятельности в уже существующем мире. Сам же мир настолько фундаментально представляет саму волю (хоть и силой интеллекта), что воспринимается интеллектом, отнюдь не как его собственное произведение, а как нечто чуждое и, даже, враждебно противостоящее ему.

Всякая субъективно-идеалистическая философия сталкивается с проблемой солипсизма101. Шопенгауэр уклонился от разбора этого вопроса, отшутившись тем, что «солипсизм не столько нуждается в опровержении, сколько в лечении». (Да и что он мог сказать, если даже такой недалекий ортодокс как Ленин, еще до Витгенштейна, сказал, что невозможно опровергнуть последовательного субъективного идеалиста (читай солипсиста) «если он последовательно проводит свой взгляд» (В. И. Ленин. «Материализм и эмпириокритицизм»).) Вообще это проблема философии, но не мистики, которая мгновенно исчезла бы без этого крайне субъективистского элемента102.

Философская судьба Шопенгауэра знаменательна. Настоящая слава пришла к нему только после смерти. В конце жизни он только-только начинал становиться известным. Однако сам Шопенгауэр на свой счет никогда не заблуждался, он знал, что он великий гений. Своему издателю Брокгаузу, сообщающему Шопенгауэру, как плохо расходятся его книги, тот написал 3 сентября 1850 года (за 10 лет до смерти): «Думайте обо мне, что хотите, но я говорю Вам, что мои произведения — это лучшее создание века…» Посмертная слава Шопенгауэра доказала это.

Шопенгауэр не только великий философ, он еще и признанный мастер немецкого языка. (Это признавали даже те, кто не разделял его философских воззрений.) Вот, что пишет его переводчик на русский язык Н. М. Соколов (все оговоренные цитаты здесь даны в его переводе): «В 1844 году появился второй том «Мира как воля и представление» — через 25 лет после первого. За это время Шопенгауэр собрал удивительный запас доказательств в защиту основных положений своей доктрины. С поразительной эрудицией он освещает смысл и сущность своих воззрений и дает самую понятную и ясную формулу своего учения. Громадное содержание философемы, сжатое в тесных рамках первого тома, подавляло внимание читателя и требовало от него больших усилий вдумчивости и воображения. Во втором томе Шопенгауэр дает более простые, — а иногда и более определенные, — формулы своих воззрений. Отвлеченные положения первого тома здесь часто переведены в образ и доведены почти до наглядности. Абстрактные понятия, — по терминологии Шопенгауэра, — здесь «реализуются». Меткий и образный язык дает новую жизнь теоретическим выводам. Шопенгауэр делает все, чтобы логическую убедительность превратить в интуитивное убеждение» [1, с. V].

Я считаю, что, несмотря на всю славу, по-настоящему Шопенгауэр не оценён и до сих пор. Забавно, что мысли и идеи Шопенгауэра постоянно крадут у него те, кто рассуждает и философствует так, как будто Шопенгауэра никогда и не существовало. И началось это еще при жизни философа, в его трудах и письмах встречаются упоминания об этом. Это, между прочим. Ситуация ясна. Слишком уж Шопенгауэр бескомпромиссен и честен, и потому никак не потакает любимым суевериям и заблуждениям людей. Оцените это гордое заявление: «Я ни к чему не стремлюсь, кроме истины, и пишу, как писали древние, с единственным намерением сохранить свои мысли, чтобы некогда они послужили во благо тем, кто сумеет продумать их снова и оценить их» [1, c. II].

Воля Шопенгауэра не Бог, а слепой и бессознательный фатум; спасение же возможно по Шопенгауэру только как результат неимоверных страданий, невольных или добровольно возложенных на себя, да и скорее всего не за одну жизнь, а за множество. Подразумевается, что ряд последовательных возрождений выработает, у постоянно возрождающегося индивидуума такую изощренную интеллигенцию, что она непременно обратится к возможности спасения103. Что ж, в этом много верного.

 

«…Мы не имеем никакого основания предполагать, будто бы существует более высокая интеллигенция, чем человеческая. Мы видим, что достаточно уже человеческого интеллекта, чтобы дать воле столько познания, сколько нужно, чтобы она могла отречься от себя и прекратить свое существование, с которым гибнет индивидуальность и, следовательно, интеллигенция, как простое орудие индивидуальной, т. е. животной природы104. Это покажется нам менее сомнительным, если мы вспомним при этом, что даже до последних пределов возможного совершенную интеллигенцию, какую мы только могли бы допустить в виде предположения, мы не можем мыслить существующею в течение бесконечного времени; и это время, как такое, оказалось бы слишком скудным, чтобы давать этой интеллигенции всегда новые и достойные ее объекты. Именно потому, что сущность всех вещей в своей последней основе есть нечто единое, — всякое познание ее неизбежно должно быть тавтологичным. А раз она постигнута до конца, — а такая, в высокой степени совершенная интеллигенция должна была бы постигнуть ее очень скоро, — что оставалось бы тогда для познания, кроме постоянного повторения одного и того же? — Следовательно, что оставалось бы, кроме скуки в течение бесконечного времени? И с этой точки зрения, значит, мы приходим к тому выводу, что целью всякой интеллигенции может быть только реакция на волю. А так как всякая воля есть заблуждение105, то последним делом интеллигенции является прекращение воли, целям которой она до сих пор служила. Поэтому, даже возможно совершеннейшая интеллигенция может быть только переходною ступенью к тому, куда не может достигнуть уже никакое познание; такая интеллигенция может занимать в сущности вещей только место мгновения полного и все проникающего прозрения» [1, c. 737-738].

 

Основной труд Шопенгауэра 2-х томный «Мир как воля и представление» поистине представляет собой энциклопедию человеческих умствований. В нем с поразительной эрудицией, проницательностью и ясностью показаны Шопенгауэром все стороны жизни духа, да и тела в приложении к его доктрине, все, что Шопенгауэр считал необходимым и полезным осветить. «Талант, — говорил Шопенгауэр, — это факел, который человек несет перед собой, а гений это солнце, освещающее всю вселенную». Вот он и освещал вселенную. Шопенгауэр гордился, что в своих выводах его философия совпадает с «самыми продуманными и благородными религиями, каковы буддизм и брахманизм». Создавая свою философию, Шопенгауэр еще не имел о них понятия как, впрочем, и весь почти европейский мир тогда.

Во втором томе «Мира как воля и представление» есть глава «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа в себе». Шопенгауэр полагал, что истинно существует только воля, которая вечна, все же индивидуумы, а к ним он относил, собственно, любые ограниченные объекты, существующие в нашем представлении, существуют только благодаря принципу индивидуации106 и потому достаточно эфемерны. Индивидуумы это — только феномен, нечто временное, разрушающееся и мимолетное. Воля же, прежде всего, — ноумен, то есть внутренняя и фундаментальная суть мира. Умирает, исчезает, разрушается только феномен, то, что проявляется в природе, в явлении, суть же сама для себя остается вечной и неизменной. Ни времени, ни пространства для этой «вещи в себе» не существует, т. к. первые только условия существования феномена, явления.

Конечно, пессимисты были и до Шопенгауэра, но он, безусловно, самый выдающийся из них. Сам Шопенгауэр считал, что оптимизм «поистине безнравственное учение, утверждения которого есть ни что иное как бесстыдная насмешка над несказанными страданиями человечества». Сотни страниц в произведениях Шопенгауэра посвящены блистательному анализу именно этой стороны человеческого, да, и любого бытия.

 

«Великие, оживленные радости мы можем представить себе только как результат великих прежних страданий, ибо к состоянию продолжительного довольства нельзя прибавить ничего, кроме какой-либо забавы или удовлетворения суетности» [1, c. 696].

«Прежде чем так уверенно говорить, что жизнь благо, достойное желанья и благодарности, — пусть хоть раз сравнят сумму всех возможных радостей, которые человек может встретить в своей жизни, с суммою всех возможных страданий, которые только могут поразить его. Я думаю, итог было бы подвести не трудно. Но в сущности совершенно излишне спорить чего больше на свете, благ или зол, ибо простое существование зла решает вопрос, так как благо, которое существует рядом с ним или после него, не в силах его уничтожить, а поэтому никогда и не может вознаградить за него».

«То, что тысячи жили в счастьи и наслаждении, никогда не прекращает страдания и смертных мук одного; точно так же мое настоящее наслаждение не уничтожает моих прежних страданий. Поэтому, если бы зла в мире было в сто раз меньше, чем его существует, — одного факта его существования было бы достаточно, чтобы обосновать истину, — которую можно выразить самым различным образом, хотя всегда не прямо, — именно ту, что по поводу существования мира нет причины радоваться, а скорее есть основание скорбеть; — что он есть нечто такое, что в сущности не должно было бы существовать и т. д.» [1, c. 697 – 698]

«Если бы мир и жизнь были своей конечной целью и поэтому с теоретической точки зрения не нуждались ни в каком оправдании, а в практическом в никаком извинении, но существовали бы так, как представляют их Спиноза и современные спинозисты, — т. е. как единственная манифестация высшего существа, которое anima causa или ради собственного отображения предприняло такую эволюцию самого себя, — следовательно, такое существование не нуждалось бы в оправдании из его причин или в объяснении из его следствий; — тогда не только горести и муки жизни должны были бы в нем совершенно сглаживаться наслаждениями и благополучием (а это, — как сказано, — невозможно, ибо мое настоящее страдание не уничтожается всеми грядущими радостями, так как оно так же наполняет свое время, как радости наполнят свое); — но совершенно не должно было бы существовать в нем никаких страданий, — не должно было бы существовать и смерти или смерть не должна была бы представлять для нас ничего страшного. Только в таком случае жизнь бы оплачивала себя» [1, c. 698].

«И этот мир, — этот шумный рынок измученных и истомленных существ, которые живут только тем, что пожирают друг друга, — этот рынок где каждый хищный зверь — живая могила тысячи других, а его самосохранение — результат длинного ряда мученических смертей, — где с познанием возрастает восприимчивость и впечатлительность к страданию, что достигает в человеке своей высшей степени и тем высшей, чем человек интеллигентнее, — этот мир хотят подогнать под систему оптимизма и демонстрировать перед нами как лучший из возможных миров! Вопиющая нелепость! Но оптимист приглашает меня открыть глаза и посмотреть на мир, как он прекрасен, озаренный солнцем, с его горами, долинами, потоками, растениями, животными и т. п. — Но разве этот мир панорама? — С виду он, конечно, прекрасен, но по сущности он нечто совершенно иное»107 [1, с. 703].

 

Шопенгауэр никогда не менял не только своих воззрений, но даже терминологии.

«Замечательно, — говорит он, — что уже в 1814 году (на 27 году моей жизни) у меня вполне определились все, даже второстепенные, догмы моей системы».

«Под моими руками или, лучше, в моем сознании слагается новое произведение; это философия, этика и метафизика вместе, как нечто единое и целое; до сих пор их так же ошибочно обособляли, как ошибочно делить человека на душу и тело. Мой труд растет, развивается медленно и постепенно, как дитя в теле матери, — и я не знаю, что возникло прежде и что потом. Я замечаю один член, один орган вслед за другим, — т. е. пишу, не думая о том, как это подойдет к целому, ибо я знаю, что все возникает из одной основы. Так возникает органическое целое, а только такое и может жить».

«Я, который сижу здесь и которого знают мои друзья, не понимаю возникновения моего произведения, как мать не понимает возникновения в ее теле ребенка. Я только вижу это и говорю, как мать: «во мне зреет плод». Мой дух через интеллект и органы внешних чувств получает пищу из мира; эта пища дает тело моему труду; но я не знаю, как и почему он слагается именно во мне, а не в других, которые имеют ту же самую пищу» [1, с. III].

 

Чрезвычайно ценное признание. Сам Шопенгауэр никак это не объяснял. Он вообще остерегался заходить в запретную для него область мистики (но все-таки иногда заходил) и любил подчеркивать, что он именно философ, т. е. говорит, исходя из общего для всех опыта. Желающих узнать больше, чем может дать философия, он отсылал к мистическим авторам, по-видимому, к тем, что нравились ему самому.

Вот, его определение мистики:

«Мистика в самом широком смысле слова — это руководство к непосредственному восприятию данных из той области, куда не проникают ни восприятия, ни понятия, — следовательно, никакое познание. Таким образом мистики представляют противоположность философам, так как они идут извнутри, а философия извне. Мистик исходит из своего внутреннего, позитивного, индивидуального опыта, в котором он видит себя, как вечное и единственное существо в мире и т. д. Но из этого познания он не может ничего передать другим, кроме утверждений, в которых ему надо верить на слово, — следовательно, он не может никого убедить. А философ исходит из общего всем, объективного, всем предлежащего явления и из фактов самосознания, как они даются в сознании каждого» [1, с. 739].

 

Мне нравится весь Шопенгауэр. Даже и то, с чем я не согласен. И такого совсем не много. Главное же мое несогласие с ним в вопросе спасения. На этом я сейчас и остановлюсь.

Как все у Шопенгауэра, теория спасения у него глубоко продумана и органична для всего учения в целом (и тем удивительнее для меня ее несостоятельность). Оправдания для бытия мира Шопенгауэр не находит никакого. Познание, чистое познание, ясно говорит: небытие предпочтительнее бытия. То, что все живое так боится смерти не результат познания и размышления, у животных и вообще невозможных, а действие все той же силы, что создала нас и вынуждает продолжать жить и жить вопреки любым невзгодам. Хорошего ничего в этом нет, отрадно в жизни только то, что, в ней всё-таки есть возможность от этой фатальности освободиться, и тем спастись.

Будучи субъективным идеалистом, Шопенгауэр совершенно последовательно утверждает, что та воля, что проявляется абсолютно во всех явлениях мира и, собственно, создает мир, это наша собственная воля (Слово «наша» употреблено здесь только в угоду грамматике, но по смыслу не верно, потому что воля одна (едина)). Так понятая, моя конкретная жизнь, со всеми ее особенностями, это строго мой выбор и ни чей иной. Я сам выбрал бытие, и тем, собственно, предопределил, можно сказать «вызвал» именно такое бытие мира, это мое решение, правда, в качестве самой воли, а не мимолетного феномена, порожденного интеллектом, каким я являюсь на самом деле по отношению к ней. А раз я сам это выбрал, то и сам могу это закончить (Вот с этим-то я не вполне согласен108.). Индивид, возникший в мире на некоторое, не очень продолжительное время, полностью порабощен целями и задачами воли к жизни. Попросту говоря, он беззаветно и даже яростно любит жизнь. Разлюбить же жизнь (а это и будет первым шагом к спасению), как декларирует Шопенгауэр, можно только после долгого и тяжкого пути познания (по большей части отнюдь не дискурсивного), т. е. горького жизненного опыта.

«…Воля в своей объективации, чем бы она не была, доходит до самопознания, в силу чего возможно ее уничтожение — полный поворот и спасение» [1, c. 775]. Не этими словами, но в принципе я мог бы сказать тоже самое. Именно в объективации воли (т. е. Проявленном бытии) и возникают Высшие Адепты, один из которых и победит, в конце концов, объективацию. Но я полагаю, что это произойдет только в том случае, если при этом будет преобразована сама воля, и именно воля в себе. Шопенгауэр путает тут индивидуальное решение и решение самой воли. Индивиды, разумеется, отказываются от воли к жизни постоянно (в старости ли, в горе ли, после тяжких страданий, или даже после углубленных размышлений109), но так же постоянно воля продолжает порождать все новых и новых индивидов. Об этом прекрасно говорит сам Шопенгауэр:

 

«…если мы постараемся представить себе грядущие поколения с миллионами их представителей, в чуждой для нас форме их нравов и костюмов, и затем снова поставим для себя вопрос: «откуда пришли все они? Где они теперь? Где то богатое лоно чреватого мирами ничто, несущее в себе их, грядущие поколения?» — то не будет ли смешным и в то же время верным ответом на эти вопросы: — «Где же иначе, как не там, где только и было все реальное и где оно будет? — В настоящем его содержании, — следовательно и в тебе, безумном совопроснике. — Ты в неведении своего собственного существа похож на древесные листья, которые блекнут осенью и, готовые упасть, жалуются на свою погибель и не хотят утешиться представлением о свежей зелени, которая весной оденет дерево. И этот лист жалобно говорит: “Но ведь это не я! Это совершенно другие листья!» — О, глупый лист! Куда пойдешь ты и откуда должны прийти все другие? Где то ничто, пасти которого ты боишься? — Познай же свое собственное существо, — познай его наконец — во внутренней, таинственной, зиждительной силе дерева, которая всегда одна и та же во всех генерациях листьев, — которая всегда недоступна возникновению и уничтожению”» [1, c. 581].

Моя претензия к Шопенгауэру проста и очевидна. Спасение, освобождение происходит по Шопенгауэру в индивидууме, после того как он, потрясенный ужасом и злом мира от всей души отказывается продолжать это безумное «утверждение воли к жизни». Каждая «смерть индивидуума — это постоянный и без устали повторяемый вопрос, который природа предлагает воле к жизни: «Довольно ли тебе? Не хочешь ли ты выйти из меня?»

Да, индивидууму может быть и довольно, да и то не всякому, а только «прозревшему», «отвернувшемуся от воли к жизни», но причем тут сама воля? Шопенгауэр неоднократно подчеркивает, что смерть это конец индивидуальности. Ну, положим в момент смерти некий индивидуум от всей души и проклянет эту жизнь, это несовершенное бытие (это и происходит постоянно, ведь мало кто умирает счастливо), но волю-то саму по себе это мало трогает, а если и трогает, то, что она может поделать, если она слепа и бессознательна, да и вообще находится вне форм явления, т. е. вне пространства и времени. Получается, что спасается то, что, собственно, ни в каком спасении не нуждается т. к. все равно исчезнет (Да и что это за спасение — умереть, сполна отмучавшись и оставив остальной мир продолжать страдать?), а сама воля, сам принцип, производящий жизнь, бытие, а стало быть, и все страдания и ужасы остается нетронутым.

Обосновывая свою теорию спасения, всегда безупречный Шопенгауэр впервые начинает допускать очень странные для него погрешности. С одной стороны он категорически заявляет, что спасение возможно, с другой не менее определенно дает понять, что спасается не вся воля, не воля вообще, а конкретный индивидуум, тот в ком воля смогла «отвернуться от себя». Так в чем же спасение?

В оккультизме, да и в восточных религиях индивидуум реинкарнирует, его личность продолжается в других его же жизнях. Под спасением или освобождением понимается прекращение перерождений110. И хотя я считаю, что это только иллюзия освобождения, но с позиции индивидуума такое освобождение понятно. Но у Шопенгауэра индивидуум ― конечен (так можно понять его многочисленные на этот счет высказывания).

 

«Требовать бессмертия для индивидуальности — это собственно значит пытаться повторять одну и ту же ошибку до бесконечности, ибо в сущности каждая индивидуальность все-таки только ошибка специализации, только промах, только нечто такое, чему лучше было бы не существовать, — и даже нечто такое, отрешиться от чего является целью жизни111» [1, c. 597].

 

Оно-то может и так, но проблема-то в том и заключается — как же устранить эту «ошибку специализации»? Шопенгауэр здесь солидаризируется с некоторыми мистическими школами, видевшими корень зла в «Эго», в крайнем индивидуализме и эгоизме людей, что в принципе не верно, так как это вторичные феномены, порожденные изначальным фактом превращения «воли в себе» в Проявленное бытие, в «мир как представление». Вся и беда-то в том, что «Единое стало многим», повторю я вслед за неоплатониками.

Видимо Шопенгауэр чувствовал своим сверхестественным нюхом, что спасение конечно же должно быть, и что его концепция спасения слаба, но ничего лучшего, как предложить идею своего особенного индивидуального спасения, он сделать не смог. То, что его теория спасения не вполне корректна, замаскировал он отлично. Главы его основного труда, посвященные «отказу от воли к жизни» и «пути спасения» написаны великолепно. Трудно найти хоть какие-то некорректности, но, тем не менее, они есть. И я сомневаюсь, чтобы сам Шопенгауэр этого не понимал.

«В час смерти решается вопрос, вернется ли человек снова в недра природы или будет уже принадлежать не ей, а — — — для этой противоположности у нас не хватает ни образа, ни понятия, ни слова, — именно потому, что и образ, и понятие, и слово взяты из объективации воли и поэтому относятся только к ней и, следовательно, никоим образом не могут выразить абсолютную противоположность ее, так что эта противоположность стоит перед нами только в форме простого отрицания. Смерть индивидуума — это постоянный и без устали повторяемый вопрос, который природа предлагает воле к жизни: «Довольно ли тебе? Не хочешь ли ты выйти из меня?» — И индивидуальная жизнь коротка — именно для того, чтобы это бывало почаще» [1, c. 735-736].

 

Последнее замечание прямо забавно, собственно, шутка. Относительно чего почаще? Вечности? Или может быть самой воли, для которой, как известно, время не существует112. Шопенгауэр, конечно, шутит, понимая, что подошел вплотную к самому слабому месту своей философии. Страницей ниже он, практически, это признает:

«Здесь именно тот пункт, относительно которого только мистики дают положительные откровения и за которым не остается ничего, кроме мистики. Кто хочет иметь, — в виде некоторого дополнения к этому отрицательному познанию, до которого только и могла довести его философия (опять немного лукавства: на тот момент «философия» его наговорила уже достаточно мистического), положительные выводы, тот лучше всего и полнее всего найдет их в Oupnekhat, затем в Эннеадах Плотина, у Скота Эриугены, по местам у Якова Беме, особенно же в удивительном произведении Гюйон Les torrens и у Ангелиуса Силезия; наконец в стихотворениях Суфи, сборник которых дал нам Толук, а так же в других произведениях».

«Теизм, рассчитанный на восприимчивость толпы, полагает первоисточник нашего бытия вне нас, как объект; вся мистика, а так же суфизм, снова и постепенно — по мере неодинакового посвящения в тайну — вбирает этот первоисточник бытия в нас, как субъект; и адепт в конце концов с удивлением и радостью узнает, что этот первоисточник бытия — сам он 113» [1, c. 739-740].

Перечисленные Шопенгауэром писатели, действительно, великие мистики и, что характерно, почти сплошь стоящие на позициях «индивидуального спасения». В последней цитате, мне кажется, Шопенгауэр намекает на свое посвящение в некую тайну, и делает он это, возможно, для того, чтобы придать дополнительный вес своей концепции. Это, правда, только мои предположения.

Да, это великое открытие узнать, что ты сам источник всего бытия. Но, что же дальше? Уход в нирвану или «служение людям»114, с неизбежной перспективой последующей деградации? Печальный финал. Тот индивидуальный поворот воли, который описывает Шопенгауэр как спасение и который действительно у некоторых адептов происходит, никого, включая и самих адептов, не спас и спасти не может. Если даже они и испарились из этого мира, воля продолжает создавать и пускать в мир все новые и новые миры как представление, все новых и новых страдальцев.

 

Приложение IV. Тайна тайн Юрия Мамлеева

 

Выдающийся мистик, эзотерик (и, кстати, выдающийся мастер слова) Юрий Мамлеев сделал странное и ни с чем несообразное открытие. Он открыл, что есть нечто трансцендентное Абсолюту115. Некая великая бездна, великая тьма. Это не дьявол, не Сатана, традиционный противник Бога (обезьяна Бога), нет, это что-то принципиально иное и противостоящее Богу как некий Анти-Абсолют. Вообще-то это открытие можно было бы рассматривать как просто некий выпендреж со стороны Мамлеева, если бы не очевидная серьезность его и как мыслителя, и как художника. Всё же его незаурядное литературное творчество посвящено в основном иллюстрации этой его генеральной идеи.

В понятиях, на словах эта концепция крайне уязвима. Абсолюту по определению ничто не может быть трансцендентно. Мамлеев же говорит не для жонглирования понятиями, а из какого-то своего глубоко интимного мистического опыта. Может быть, в чем-то сходного с опытом Бёме116. Тот тоже постоянно упоминает о какой-то неисследимой бездне. Правда, он ее никогда не трансцендирует Абсолюту. Такое до Мамлеева еще никому в голову не приходило.

Как известно наш интеллект, хоть и является чудом природы, весьма склонен ко всяческим заблуждениям и извращениям. И каждый волен выдумывать всё, что ему заблагорассудится, давать любую интерпретацию своему внутреннему опыту. И, в конце концов, это личное и интимное дело каждого. Мамлеев мне интересен и важен тем, что я совершенно неожиданно (сначала он показался мне хоть и глубок, но сравнительно традиционен) нашел в нем мыслителя, чей ход мысли парадоксальным образом подтверждает и укрепляет мои собственные воззрения и открытия, которые, в отличие от мамлеевских (он-то свою концепцию до конца не довел), неизбежно вызовут ясный практический результат для всего мира.

Открытие Мамлеева затрагивает как и большинство мистических систем только его самого, затрагивает только того адепта которому открылась истина, кто способен ее воспринять. Кстати, по описаниям Мамлеева, проникновение адепта в эту его окончательную бездну не очень-то привлекательно. По правде сказать, меня туда и калачом бы не заманили. Помнится, я долго не мог понять для чего надо йогу добиваться состояния асампраджнята самадхи, когда ему так хорошо в просто сампраджнята117. Зачем отказываться от состояния чистого блаженства и переходить в состояние чистого безразличия ко всему? Потом я объяснил это себе так, что из сампраджнята самадхи возможен возврат в относительное состояние, а из асампраджнята самадхи — нет. Это, как оказалось, не совсем так, и потому я и сейчас считаю, что теория йоги содержит внутреннее противоречие. Похожее противоречие я вижу и у Мамлеева. Зачем оно ему нужно, зачем ему этот окончательный выход за пределы всего? Когда Адепт сливается с Абсолютом, достигает полной богореализации – это понятно, он освобождается, т. е. достигает максимально возможного блага для ограниченного существа, собственно, преодолевает свою ограниченность. Мамлеев же зачем-то растворяется в своем непостижимом Антиабсолюте, но всё не так просто. Всё это каким-то образом связанно с преодолением зла, несовершенства и т. п. мира. Вот тут-то мы с ним и сходимся (при всех расхождениях). Мое открытие тоже говорит о бездне, в которую придется проникнуть, чтобы разрешить в окончательном виде проблему мирового несовершенства и зла. Только «моя» бездна и есть тот Абсолют, с которым мы все постоянно имеем дело, и которым, в сущности, являемся, и я считаю, что другого никакого Абсолюта нет и быть не может. Мистическое же открытие, созерцание, которое заставляет Мамлеева говорить об «трансцендировании за Абсолют» это собственно констатация факта «неабсолютности абсолюта». Я иногда еще говорю, что абсолют «разабсолютился». Эта проблема хорошо известна в Веданте, и была поставлена еще Бадараяной в его Брахма-сутре:

 

«Отстаивая роль Ишвары в качестве «созидателя» мира, Бадараяна сталкивается с необходимостью защитить это учение от возражений двоякого рода. Во-первых, не предполагает ли «созидание» некоторый «недостаток», а также стремление устранить этот недостаток в виде мотива действия? Но если это так, то не противоречит ли «созидание» тезису о божественном совершенстве? Во-вторых, не противоречит ли этому совершенству и несовершенство созданного Ишварой мира (наличие в нем страдания, зла и т. д.). Отвечая на эти возражения, Бадараяна выдвигает идею, сыгравшую впоследствии существенную роль в различных вариантах индуистских «теодицей». Это — идея «лилы» (игры). С точки зрения Бадараяны и его позднейших комментаторов, творение есть не подчиненная некоей схеме активность, а, «божественная игра», т. е. нечто, характеризуемое свободой от заранее заданной цели, творческой спонтанностью, легкостью и свидетельствующее не о недостаточности, а о преизбыточности. Эта «игра» в целом оказывается выше полярности добра и зла (существующей на «низшем» уровне и регулируемой законом кармы, который представляет собой «правило», но не жесткую схему «игры»). Ишвара беспристрастен к персонажам, выступающим в ходе «игры» (Что сравнивается комментаторами «Брахма-сутры» с «беспристрастностью» дождя, одинаково проливающегося на разные существа, но воздействующего на них по-разному — в зависимости от их собственной природы). Играя «по правилам», Ишвара создает возможность духовного совершенствования вплоть до возвышения над полярностью добра, и зла и уподобления ему самому абсолютно для всех. Не существует предопределения и предизбрания. «Игра» подразумевает снятие дилеммы «вечное наказание» — «вечное вознаграждение» (и награды, и наказания предстают как нечто временное). Вечны лишь свобода «играющего» божества и возвращение к свободе тех, кто временно «втянут» в игру» [11. c.91-92].

 

В высшей мистике есть одно общее место, которое как-то повторяет и Мамлеев, место об относительности наших, слишком человеческих представлений о зле и страдании. Якобы есть высшая точка зрения, божественная или неких высших сил, с которой зло и оправдано и необходимо. Я это отрицаю и считаю «разабсолютизацию» (а именно она производит всё явление, а, стало быть, и всё зло) фундаментальным, онтологическим принципом мира. Преодолеть этот принцип можно только, преодолев бездну. Вот потому-то в неё и тянет самых глубоких и самых возвышенных адептов (а на самом деле всех). Тянет практически бессознательно и вопреки стандартной и безупречной логике общепринятой (если это возможно) эзотерики. Открытие Мамлеева уникально, а вот логика его действий совершенно закономерна. В моей терминологии это означает стремление «заабсолютить абсолют» с тем, чтобы окончательно и навсегда завершить мировой процесс.

Мое открытие касается всех нас, всех, и адептов, и не адептов, собственно всех, кто осознает свое бытие, а значит, существует (повторю я за Мамлеевым). Касается потому, что «каждый человек, как и каждый атом во вселенной, стремится стать богочеловеком, а потом богом» (Блаватская), то есть спастись. Очень многие Высшие Адепты, да собственно почти все, не понимают, что невозможно никакое приватное спасение или освобождение, что все их индивидуальные достижения, освобождения ― ничто. Бытие спасется только тогда, когда спасется сам «бог», сама эта неисследимая бездна. По Мамлееву же, к сожалению, в его трансцендентальную Абсолюту бездну смогут попасть и попадут только избранные и призванные, лично для себя тем самым разгадавшие тайну зла и бытия.

 

Приложение V. Жан-Поль Сартр и парадигма Великого Делания

 

Философы иногда дают удивительные откровения, при том, что могут сколько угодно заблуждаться. Некоторые прямо-таки купаются в своих фантасмагориях, упиваются своими произвольными и почти всегда ложными измышлениями. И, тем не менее, проблески истины их посещают.

А. М. Руткевич в «От Фрейда к Хайдеггеру», вот как описывает взгляды Сартра:

«Он (Сартр) пишет о «в-себе-бытии» как существующем независимо от человеческого сознания, но фактически это статичный, завершенный, неподвижный полюс сознания, обладающий, за исключением шарообразности, всеми характеристиками парменидовского бытия. Тождественность, равенство самому себе — такова характеристика «в-себе-бытия»» [45].

Очевидно, что здесь говорится о внутренней сущности мира, о Непроявленном бытии. И дальше.

«Человеческое существование определяется Сартром как изначальное отрицание этого «в-себе-бытие», как «для-себя-бытие», которому совершенно не свойственна самотождественность и статичность. Это ― негативность, отсутствие какой-либо определенности, непрестанный выход за собственные пределы. «Для-себя-бытие» определяется как «нехватка», «недостаточность», неравенство самому себе. В данном смысле оно является «небытием», «ничто» (Вот, уж, не «ничто», хорошо кабы «ничто», нет, самое, что ни на есть мерзкое и отвратительное «что». Общая и частая ошибка даже выдающихся мыслителей. ― Теэтет.), вечно неудовлетворенным желанием, экстатическим становлением, вожделением слиться с бытием, дабы обрести полноту и самодостаточность (стать богом). Но это вожделение всегда неудовлетворенное, ибо слияние «в-себе-бытия» и «для-себя-бытия» означает, по Сартру, смерть «для-себя-бытия», поэтому человек есть «бесполезная страсть»» [45].

 

Очень верно! Так и есть! Внутренняя сущность самодостаточна, а Проявленное бытие всегда неудовлетворительно, несовершенно, страдает и погибает. Не понимает Сартр только самую малость. Именно «в-себе-бытие» и есть настоящий и вечный «он-сам», а «для-себя-бытие» есть излишний, нелепый и мучающий излишек. Консервная банка, привязанная к хвосту несчастного пса.

Философия Сартра — безысходный пессимизм. Выхода нет. Как мыслитель Сартр с большой точностью разглядел положение дел в мире. Признал это положение вечным и неизменным и на этом остановился. Нигилизм, отрицание в учении Сартра очень сильны. Позитива же нет никакого. Да, и какой, уж, тут позитив? Собственно, единственным разумным следствием из сартровской философии был бы вывод о том, что любому следует как можно быстрее покончить жизнь самоубийством (Побыстрее уничтожить это бессмысленное и само себя мучающее «для-себя-бытие». Благо, никакого бессмертия души, Бога, кармы и т. п. учение Сартра не предусматривает.) Поскольку ни сам Сартр, ни его последователи этого не делают, то ясно, что они сами не верят в свои теории (точнее, не осознают их до конца), хотя и считают их верными. И правильно. Бытие-то «знает», что выход есть, и потому (хотя и подспудно) внушает эту благую весть своим несчастным созданиям. Вот, только, что это за выход, и как им выйти, они должны узнать сами, потому что у них, а не у бытия, есть глаза, разум, сознание, а, главное, гносис — просветление — и возможность совершить Великое Делание.




1 … изменению жизни людей в настоящем. — Я написал это, подразумевая, что парадигма Теэтета не затрагивает деятельности обычных людей. Она не предписывает никаких правил поведения, никаких упражнений, которые могли бы способствовать самосовершенствованию или хотя бы оздоровлению. Таких систем в мире и так предостаточно. Она предлагает новую и совершенно неожиданную трактовку тех принципов, на которых базируется весь идеализм, вся мистика.

Гедонист хочет получить от этого мира те наслаждения, которые он может дать, христианин жертвует радостями настоящего, радостями мирскими ради грядущего Царства Божия, но это только стратегия, обусловленная исходными данными и предполагаемыми выгодами. Во все времена наиблагороднейшие умы устремлялись к истине, к истоку, к первоначалу. И то, что они находили для себя, то было хорошо и для всех.

2 …даже противоречит его философии. — Подразумевается, что по воззрениям Шопенгауэра индивидуум иллюзорен, эфемерен, и потому говорить о его «спасении» бессмысленно.

3 …перебить их всех до одного. – реминисценция из Анатоля Франса.

4 «Они рождались, страдали и умирали»? — Федон имеет в виду известную восточную притчу. Молодой правитель некоего восточного государства приказал своим мудрецам составить для него свод знаний о жизни людей и мира, чтобы лучше ими управлять. Через двадцать лет ему был представлен караван верблюдов, нагруженный созданной мудрецами энциклопедией. Правитель, обремененный государственными делами, приказал отобрать все только самое важное. Еще через двадцать лет ему был представлен один верблюд. Правитель приказал свести все к одной книге.

И вот, еще через десять лет старый мудрец принес больному умирающему правителю огромную книгу. Правитель понял, что у него уже нет ни сил, ни времени прочесть ее. Тогда он подозвал мудреца и шепотом попросил выразить суть книги, суть жизни людей и мира одной фразой. И мудрец сказал: «Они рождались, страдали и умирали».

 

5я сейчас пока не готов и буду готов, видимо, еще не скоро. – Теэтет считает, что может быть некогда ему придется самому реализовывать свое открытие, если никто не воспользуется им до него (что он сейчас и пытается делать). Однако он считает, что для этого лично ему может понадобиться довольно много времени.

6 …пока окончательно от них не отказался. – Теэтет считает, что самосовершенствование и переустройство себя ― вещи достойные и, собственно, предусмотренные природой вещей. «Отказался» же он от того, чтобы считать это самодостаточным смыслом нашего существования. По Теэтету смысл Проявленного бытия в реализации в нем, в конечном итоге, Великого Делания. Совершенствование ведет к нему и в этом его смысл. Удовлетворение же от самосовершенствования не цель его, а только ближайший мотив.

7 …«Розы мира» Д. Андреева… — Даниил Андреев (1906—1959) — выдающийся русский мистик и визионер. Строго говоря, хороший мистик должен быть и визионером, т. е. непосредственно видеть, узревать свои мистические откровения. Но это не обязательно. Скажем, Ангелус Силезиус или Халладж вполне вероятно обходились без этого. Точнее их созерцание было более ментальным и духовным.

Даниил Андреев еще в молодые годы увидел в результате мгновенного мистического прозрения всю оккультную метаисторию Земли. Всю остальную жизнь он изучал и осмысливал это откровение. Результатом этого была книга «Роза мира», большая часть которой была создана им в заключении, где он отбывал десятилетний срок по 58-й статье. Вскоре после освобождения он умер, а книга была сохранена до лучших времен преданной женой и верными друзьями. Даниил Андреев, будучи сыном выдающегося писателя Леонида Андреева, сам был талантливым писателем, и его книга шедевр не только мистический, но и литературный. По большому счету то, что говорит Андреев очень близко тому, что говорит Блаватская, Штайнер, Элифас Леви, да и весь западный оккультизм. Сила книги в том, что она написана фактически очевидцем, непосредственно видевшем то, о чем пишет.

Теэтет считал, что ценность «Розы мира» в основном просветительская и художественная. Что же касается освобождения и спасения, то в этом вопросе Д. Андреев довольствовался расхожими догматическими представлениями. Стремись к свету и добру, а мудрый, добрый Бог увидит твое рвение, оценит его по достоинству и вознаградит так, как сочтет нужным.

8но в прощальном письме. – Теэтет немного не точен. Фальтер сказал это герою во время самой беседы, в конце её. В письме же он, видимо, открыл все-таки адресату саму тайну прямо, но потом одумался и тщательно вымарал соответствующие строки из письма.

9 Алистер Кроули… — Алистер Кроули (1875-1947) – выдающийся маг, мистик и поэт XX века. Его деятельность и творчество были столь незаурядны, с обывательской точки зрения настолько безумны, что он получил у современников прозвище «самого испорченного человека своего времени». Большая часть, порочащей Кроули информации, или неверно интерпретируется, или не соответствует истине.

10 …как Ипсиссимус… ― Ипсиссимус — высший уровень посвящения, в созданном Кроули тайном мистическом ордене «A. A.». Вот, что говорит об Ипсиссимусе сам Кроули:

 

«Ипсиссимус полностью свободен от любых ограничений и живет самой сутью вещей, не делая ни количественных, ни качественных различий между ними. Он отождествляет Бытие с Небытием и Становлением, действие с бездействием и склонностью к действию. Так обстоит дело со всеми подобными троицами, и никакие условия не могут служить основанием для различения их членов; ни одна вещь не отличается от другой вещи наличием или отсутствием каких-либо условий.

В присутствии одного свидетеля Он клянется принять эту Ступень и выражать ее сущность в словах и поступках, но сразу же возвращаться под покров своего естественного проявления в облике человека и в течение всей своей человеческой жизни не проговориться о том, чего Он достиг — даже ближайшим членам своего Ордена.

Ипсиссимус превосходит всех прочих во Владении всеми разновидностями существования; а это значит, что его существо совершенно свободно ото всех внешних и внутренних необходимостей. Он — Мастер Закона Нереальности (Анатты).

Ипсиссимус не имеет никаких отношений ни с одним Существом, никакого желания, направленного куда бы то ни было, никакого сознания, включающего в себя двойственность; ибо в Нем все уже завершено — «вне Мира и Глупца, о да, вне Мира и Глупца»» 38, кн. 2, c. 56-57.

 

Кроули любил придавать своим писаниям нарочито странную, а то и нелепую форму, скрывать под шутовством и насмешками действительно глубокое содержание, что видно и по приведенной цитате. О процитированном месте Теэтет мне как-то сказал, что Ипсиссимус Кроули семантически то же, что Бог после осуществления Великого Делания в его парадигме.

 

11моим представлениям о промысле и благодати Божией. ― Федон, видимо несколько иронизируя, разыгрывает из себя чуть ли не ортодоксального христианина, что не соответствует истине, как это выяснится из следующих бесед.

12ты, человек, безусловно, мудрый… — вот, что известно о Теэтете и Федоне из работ Платона: «Теэтет, сын Эвфрония, — здесь (в диалоге Платона «Теэтет») ещё совсем мальчик, удививший Сократа своими способностями и оправдавший в последствии похвалы проницательного старика, став человеком не только ученым, но благородным и мужественным. Теэтет по традиции считается философом, астрономом и математиком, учеником Феодора Кириенского и Сократа. Деятельность его протекала в Гераклее Понтийской после Пелопонесской войны».

«Федон из Элиды, проданный в рабство в Афины во время спартано-элидской войны, при содействии Сократа выкупленный из рабства и ставший его ближайшим другом и учеником, — основатель элидской философской школы. Федон вместе с ближайшими учениками присутствовал при кончине Сократа» 26. Т.2.

13приводишь слова Эриугены… — Иоанн Скот Эриугена (ок. 810-ок. 877), средневековый философ, безусловно, сыгравший значительную роль в уяснении Теэтетом его открытия. Связь открытия Теэтета с воззрениями Эриугены очевидна.

 

«Иоанн Скот Эриугена полагал, что бог и мир объединяются в едином понятии «сущего», «проходящего четыре стадии диалектического самодвижения: 1) «природа творящая и не сотворенная», т. е. бог как предвечная причина всех вещей; 2) «природа сотворенная и творящая», т. е. платоновский мир идей, локализованный в интеллекте бога; 3) «природа сотворенная и не творящая», т. е. мир единичных вещей; 4) «природа не сотворенная и не творящая», т. е. снова бог, но уже как конечная цель всех вещей, вбирающая их обратно на исходе мирового процесса» 4, c. 219.

 

Особенно мне нравится «природа сотворенная и творящая». Ведь это Демиург гностиков или Ишвара индуизма. Теэтет очень часто называл этот «платоновский мир идей, локализованный в интеллекте бога» просто регулятивным принципом. Это собственно, личный бог всех догматических верований (в Иудаизме и Христианстве – Иегова).

В приведенной цитате из БФС фигурируют по Теэтету целых три бога: первоначальный бог, тот самый, который не знает о себе, что он есть; второй, демиург, творящий наш мир, но сам сотворенный первым богом, и содержащий в себе актуально и потенциально все Проявленное бытие со всеми определяющими его законами; и, наконец, третий, тот, который вберет в себя «все вещи» по окончании мирового процесса. Эриугена констатирует факт и высказывает предположение (мир существует, а окончание мирового процесса предполагается). Он не объясняет, зачем же бог предпринял это «диалектическое самодвижение». Возможно, подобно ведантистам он считал, что этот процесс, – зарождение, пребывание, сворачивание – постоянно циклически повторяемый богом, есть его какой-то неотъемлемый и таинственный, чисто мистический атрибут. Эриугена, очевидно, считал, что в конце мирового процесса бог так же бессознателен как и всегда. Но в любом случае, его видение сущности бога впечатляет: «Иоанн Скот Эриугена понимает бога не как личность, описываемую по аналогии с человеческой личностью, но как присутствующее во всем и одновременно запредельное бытие, не поддающееся предметному постижению даже для самого себя: «Бог не знает о себе, что он есть, ибо он не есть никакое «что»» 4, c. 219.

14правильнее говорить не о Боге, а о Первоначале… — И в «Беседах…», и в своих записях Теэтет не придерживается единого термина, говоря о Первоначале. Он называет его самыми разными словами: Абсолют, Фатум, Единое, Первосущность, Начало Начал и т. п. Теэтет не хотел, остановившись на одном каком-то обозначении, тем самым как бы ограничить и определить то, что по сути своей не может быть ни ограниченно, ни определено.

15… и им нет дела до нас. — Обсуждению этого воззрения посвящено эссе Теэтета в Приложении II «О рассказе Х. Л. Борхеса «Письмена бога»».

16 Я, знаешь ли, монист… — Как-то Теэтет сказал мне, что всё зло мира от двойки. И, что это не нумерология, а строгая констатация факта. Двойка – это суть и символ Проявленного бытия. Все, что существует, с необходимостью предполагает разнообразные множества. А любая множественность начинается тогда, когда Единое превращается в двойное. После завершения Великого Делания всякая двойственность исчезнет и останется только Единое. Теэтет монист потому, что признает онтологичным только Единое.

17подпитывающиеся эгрегориальными энергиями — Эгрегор — энергоинформационная сущность тонкого плана, созданная мыслями, чаяниями, верованиями людей. Эгрегор аккумулирует гигантскую энергию и, после окончания образования и стабилизации, живет самостоятельной жизнью, напоминающей жизнь живого существа. Эгрегор энергетически подпитывает, активно работающих на него людей (пассионариев); влияя через тонкий план на плотный, эгрегор может создавать на материальном плане необходимые для себя ситуации, поощрять определенную деятельность; эгрегоры бывают молодые, старые, могучие и не очень, могут обновляться, укрепляться, а также ослабевать и погибать.

Великие святые, подвижники и чудотворцы, чудеса, исцеления, религиозная экзальтация всех видов существуют и происходят не по воле Бога, а по воле эгрегора. Этим и объясняется, в частности, то, что Бог как бы не может договориться сам с собой и создать единую религию вместо множества разных, претендующих каждая на свою, но абсолютную истинность. Эгрегор же включает в себя чувства, представления, чаяния, мифологию и т. п., характерные для определенного общества и определенной эпохи.

18 …что ответил Лао-Цзы… — Лао-Цзы, древне-китайский легендарный основатель даосизма. По преданию, родился в 604 году до н. э., жил якобы 160 или 200 лет. Автор «Дао де дзин». В своих философских построениях разрабатывал три основные концепции: дао, дэ и у-вэй. Дао — естественный путь возникновения, развития и исчезновения всех вещей и одновременно материальная основа их существования. Дэ — качество, атрибут, постоянное свойство вещей, то, через что обнаруживается незримое и неслышимое дао, благодаря чему оно проявляется в мире вещей. У-вэй (буквально — недеяние, бездействие) означает подчинение естественному процессу, гармонию с дао, отсутствие всякого действия, идущего в разрез с ним 4, c. 301.

19 …невзирая ни на какие теодицеи… — Теодицея – «оправдание бога», попытка объяснить и оправдать явное и непримиримое противоречие между господством в мире зла и несправедливости с «благостью» и «всемогуществом», приписываемыми религией богу. 33. C. 683

20 …это Первоначало голографично… — Современные исследователи, авторы книги «Физика веры» утверждают, что современная физика эмпирическим путем пришла к необходимости постулировать существование Бога, а так же к научному обоснованию духовных феноменов. В этой части книга хороша и содержит удивительные констатации: «Мир — колоссальная голограмма. Каждая его точка обладает полнотой информации о мире в целом. Основа мира — Сознание, носителем которого выступают спин-торсионные поля. Слова и мысли — торсионы, творящие явления мира. Мысль рождается, и о ней сразу знает весь мир. Человек проецируется на Вселенную в пропорциях, несравнимых с величиной его физического тела. Чудовищная ответственность ложится с пониманием этого на человека. Объективно мы пришли к выводу, что Мир имеет в своей основе Сознание как единое мировое начало. Сегодня, в свете последних открытий, существование мира, как универсального Сознания, проявляющего себя различным образом — научная реальность. Поле Сознания порождает все, и наше сознание — часть его» Газета «Чистый мир». 1996. № 4. 41, c.95. Эти ученые радуются, как дети, что открыли в мире нечто большее, чем мертвая бездушная материя (что, вообще-то, известно испокон веков), зло и несовершенство мира для них или не существуют, или несущественны.

21 наш милый Бёме. — Бёме (1575-1624) — великий немецкий мистик, творчество которого представляет собой результат удивительных и уникальных прозрений (Теэтет утверждал, что лично знал Бёме). («Подобно как глаз человека видит вплоть до того светила, откуда он имеет свое первоначальное происхождение, так и душа видит до того Божественного существа, в котором она живет».7. с.22) В книгах Бёме невозможное многословие и путаница сочетаются с глубокими и отточенными формулировками, нелепые и наивные представления с поистине потрясающими видениями. Учение Бёме считается близким к гностицизму.

Теэтета в Бёме подкупала его безупречная мистическая честность. Вот цитата из Бёме, одна из выписанных Теэтетом, содержание которой подтверждает тезис Теэтета о бессознательности Первоначала:

«53. Теперь заметь: когда ты размышляешь и думаешь о том, что есть в сем мирe и вне сего мира, или что есть существо всех существ, то ты размышляешь и думаешь во всем теле Божием, которое есть существо всех существ: и оно есть безначальное существо.

54. Но в собственном своем престоле, оно не имеет никакой подвижности, разумности, постижимости, но есть темная глубина, не имеющая ни начала, ни конца; и в нем ни густо, ни жидко, но оно есть темный дом смерти, где ничего нельзя ощутить, где ни холодно, ни тепло, но конец всех вещей.

55. Это и есть теперь тело глубины, или истинная темница смерти».7. c.394

 

22 …и мы будем об этом говорить. — Теэтет имеет в виду телеологию, в вопросе о которой он является единомышленником Шопенгауэра, и, разъясняя свое понимание её, постоянно ссылается на него. Телеология т. е. учение о целесообразности бытия до Канта смело использовалась для доказательства бытия божия (да и сейчас дает невежам не мало возможностей очень глубокомысленно толковать об оном). Это, так называемое, телеологическое (теологическое в неправильном переводе) доказательство. Кантом оно было опровергнуто. Он показал, что телеология равно как не доказывает бытия божия, так и не опровергает его. Шопенгауэр в XXVI главе «К телеологии» 2-го тома «Мира как воля и представление» 1, с.399 показал, что телеология не нуждается для своего обоснования ни в божественности, ни в разумности бытия.

 

23 …экзотерике… — Экзотерка, экзотерическийпредназначенный для непосвященных, для всех 33, с. 795.

24 …сознание имманентно… — Имманентный внутренне присущий какому-либо явлению, проистекающий из его природы 33, с. 263.

 

25 …время и пространство. – Кант показал, что за миром явлений лежит непознаваемая разумом «вещь в себе». Время и пространство субъективны и являются условием восприятия явлений. Именно поэтому Канту часто делался упрек в субъективном идеализме. Теэтет «вещь в себе» обычно называет «Непроявленным бытием», а «Проявленным бытием» ― мир явлений, к которому он относит не только мир обыденного опыта, но и мир любых явлений вообще («Многообразное содержание синтетического единства апперцепции» Канта.).

26 Слово «апофатика» надо понимать здесь в том же смысле, в каком понимал его Дионисий Ареопагит. Он говорил, что есть два пути Богопознания — катафатический и апофатический. Первый путь — отнесение к Богу некоторых положительных определений, наделение Его кажущимися нам подобающими Ему предикатами, вроде «Всемогущий», «Вездесущия», «Благой» и так далее. Это — ответ на вопрос «Что есть Бог?". Второй путь — осознание всех относимых к Богу предикатов как неточных или ложных и их последовательное отбрасывание с целью получении все более полного ответа на вопрос «Что Бог не есть?» и погружения в конце концов в «Божественный мрак», из которого затем таинственным образом выступит подлинный образ Бога, невыразимый в человеческом языке. Апофатический метод, по Дионисию, гораздо выше катафатического, только эта интеллектуальная аскеза подобная экзистенциальной аскезе преподобных, может открыть нам Истину. (Виктор Тростников. АПОФАТИКА — ОСНОВНОЙ МЕТОД НАУКИ XXI ВЕКА URL: https://pravoslavie.ru/736.html)

 

27 …с понятием «воли» Шопенгауэра… — Артур Шопенгауэр (1788-1860) — великий немецкий философ. Смотрите о нем эссе в Приложении III.

28расходимся. ― При всей своей глубине и мудрости Шопенгауэр не смог предложить никакого иного варианта спасения как «индивидуальное спасение» в духе Будды или веданты. Теэтет считает, что в «индивидуальном спасении» происходит просто исчезновение личности (деперсонализация) Адепта, что не может считаться спасением, потому что мир, как явление, «индивидуальным спасением» никак не затрагивается, а деперсонализировавшийся Адепт, тем не менее, все-таки продолжает пребывать в нем в качестве всех остальных существ мира.

29чем бы оно было способно это осознать. ― Разумеется, Теэтет только пытается передать в словах, в наших ограниченных понятиях, один из основных тезисов своего открытия. Развернувшись в Проявленное бытие, внутренняя сущность мира пытается свернуть его, но только тем самым, косвенным образом, который и описывает Теэтет, потому что никакой иной способ для неё невозможен из-за её бессознательности.

 

30 …только выражается через неё. – Самые выдающиеся мыслители, художники нередко отмечали, что мысли, открытия, идеи, образы ими создаваемые, ими как бы творимые, на самом деле существуют не в них, а являются как бы через них как неких проводников. Это истинно только наполовину. Стремление к совершенству, как и сами стремящиеся, изначально исходит, конечно, от Первосущности, но только в самих деятелях это стремление освещается светом сознания и приобретает форму тех или иных действий, достижений, переживаемых страданий. Первоначалу совершенно не нужно самосовершенствование чад этого мира самих по себе. Ему, в конечном итоге, нужно только одно ― породить то, что его спасет, освободит, наконец, от обузы Проявленного бытия.

 

31 из «Фауста» Гёте. – «Остановись мгновение – ты прекрасно!» – должен был от души воскликнуть Фауст, чтобы Мефистофель получил право забрать его душу. Фауст заключил беспроигрышную сделку, а Мефистофель был в этом случае плохой психолог. Ведь самое прекрасное мгновение не может не содержать в себе знания о собственном конце. Потому и хочется его остановить. Но сообщать об этом желании Мефистофелю точно не следует.

32 свое Великое Делание не совершила. – Теэтет считает, что мир давно готов к спасению. Высшие Адепты не совершили Великое Делание только потому, что не направляли свои силы и способности в нужном направлении. По мнению Теэтета этих сил и способностей у них для совершения Великого Делания зачастую бывает вполне достаточно, но… Достигнув, пика развития, Высший адепт либо деперсонализируется, либо деградирует.

33бесчисленных свидетельств божественного присутствия… — Теэтет сознательно оттягивает момент объяснения Федону несостоятельности телеологического доказательства бытия божия из-за его сложности и отвлеченности. Он не хочет слишком далеко уклоняться в сторону, понимая, что этот вопрос должен и может проясниться постепенно.

34тот к нему приходит. – Одна из тех самоуспокоительных деклараций, которая ничего не доказывает и не объясняет. Федон же высказывает ее как окончательную истину. (И весьма самодовольно.) Потому-то Теэтет так резко и реагирует на нее в следующей реплике. Тема «прихождения к богу» будет обсуждена Теэтетом позднее. Здесь для нее еще не наступило время.

35положительной этики. — Теэтет зачастую позволяет себе некорректные или противоречивые декларации, считая, что дальнейшее обсуждение все поставит на свое место. В системе воззрений Теэтета нет не только «положительной этики», а вообще любая этика самостоятельного значения не имеет. По Теэтету все происходящее в мире фатально, а потому те поступки людей, которые принято называть плохими или злыми, определяются не их «злой волей», как это обычно понимается, а, собственно, недолжным устройством самого мира.

36 Имеется в виду Ф. М. Достоевский.

37 совсем не пессимист. – Теэтет иногда называл свое открытие преодолением пессимизма. В то время как последовательный пессимист не открывает в мире ничего отрадного и считает, что горести его не окупаются ни в какой мере его радостями, по Теэтету в мире хорошо то, что он неизбежно спасется, после чего каждый вечно пребудет как бы в «царстве божием», а это отрадно сознавать уже сейчас. Правда, тогда и Шопенгауэра нельзя считать безупречным пессимистом, потому что в его учении есть теория спасения, и всякий, кто желает, может спастись. Теэтет, правда, считает теорию спасения Шопенгауэра такой же несостоятельной, как и все прочие теории спасения до его открытия.

38чтобы этим тенденциям противостоять. — Лао-Цзы говорит, что когда в поднебесной рождается великий святой, то в тот же момент в ней рождается и великий негодяй.

39 …и пребудут в пралайе… – В индуизме после дня Брамы наступает ночь Брамы, то есть весь проявленный мир переходит в непроявленное состояние – «пралайю» (период «день – ночь» называется «кальпа»). С наступлением дня Брамы «божественная игра» – «лила» – начинается снова, и так до бесконечности. Сама по себе последовательность кальп не имеет никакого смысла и происходит от божественного преизбытка и по божественному произволу (Смотрите «Беседу шестую»). Мы, все участники игры, никакой прибыли от неё не имеем, для нас она вполне бессмысленна. Теэтет оспаривает ортодоксальную ведическую точку зрения, отрицает взгляд на бытие, мир как на игру и считает, что смыслом, действительно, бессмысленной и хаотической суеты мира является его спасение и завершение.

 

40мир в целом и не может спастись. – Федон высказывает очень распространенное воззрение, давно ставшее общим местом. В сниженном виде и довольно забавно его выразил как-то известный музыкант Б. Гребенщиков. В одном интервью он сказал, что Россия не может стать нормальной, процветающей, благополучной страной потому, что она самим Богом предназначена, для того чтобы в ней воплощались люди с дурной кармой и таким образом в ней страдали. То есть Россия, получается у него, некий постоянный и локальный буддистский ад, пожалуй, что и не очень суровый, т. к. буддизм вообще религия не суровая. Сходным образом смотрят Высшие Адепты (большинство из них) и на все бытие в целом, представляя его, как некий питомник или горнило, из которого мы должны выйти закаленными и преображенными для каких-нибудь новых еще более суровых испытаний. Кажется, еще и Чжуан-Цзы говорит, что кузнец раскаляет железо в горне и бьет его не для того чтобы наказать за что-либо, а чтобы улучшить его качество. Предположения такого рода встречаются и у Л. Толстого.

41Ангелус Силезиус. – Ангелус Силезиус (1624-1677) – выдающийся немецкий поэт-мистик. Произведение Силезиуса, снискавшее автору посмертную славу, «Ангельский паломник» оказало сильное влияние на многих немецких поэтов, и даже на Шопенгауэра, и было признано одним из самых замечательных проявлений свободного от каких бы то ни было условностей мистицизма. 2, c. 18 Вот два образца его прозрений: «Я знаю, что без меня Бог не сможет прожить и мгновения. Уйди я в небытие, и он перестанет сушествовать». «Я сам – Вечность, когда я покидаю время и пребываю в Боге, а Бог – во мне» там же.

42 Будда, Христос, Тиртханкары, Миларепа, Атиша, Ошо… — Тиртханкары — двадцать четыре великих учителя, основавших религию джайнизма. Джайны не верят в бога. Они чтут основателей своей религии, которых считают освобожденными душами, пребывавшими когда-то в зависимом состоянии, но затем, благодаря собственным усилиям, ставшие свободными, совершенными, всеведущими, всемогущими и всеблаженными 21. c. 72.

Миларепа, Атиша – великие йогины, просветленные, выдающиеся деятели тибетского буддизма начала второго тысячелетия нашей эры.

Ошо – Бхагаван Шри Раджниш (1931-1990) – выдающийся мистик и учитель XX века, просветленный.

43 …в совершении Великого Делания – Великое Делание – по Теэтету это некий мистический акт, в результате которого произойдет спасение мира. Делание это должно быть совершено специально подготовившим себя к этому Высшим адептом, особым образом настроившим свое намерение на его совершение. Просветляющий принцип, воплощенный в Высшем Адепте, должен проникнуть за грань, разделяющую Проявленное бытие от Непроявленного, и произвести просветление в самом Высшем Первоначале. Теэтет считал, что это только кажется абсурдным и невозможным. На самом же деле всё Проявленное бытие пронизано очевидными знаками, указывающими на желание этой «неисследимой бездны» просветлеть и спастись.

44 он использовал свои сиддхи. – Теэтет часто использует термины, взятые из разнообразных мистических учений востока и запада, справедливо полагая, что они прочно вошли в обиход современного мира. Федон, разумеется, тоже отлично их знает. Сиддхи (санскрит.) – успех, способность, приобретенная йогической или, шире, любой духовной практикой. Наиболее распространенными сиддхи являются: ясновидение, телепатия, телекинез, способность влиять на других, способность к астральной проекции и другие магические способности. В йоге считается, что надо избегать использовать свои сиддхи, которые уводят йогина с его прямого пути к цели – освобождению. В случае Парацельса и других, которых упомянул Теэтет, то их творчество, познания – следствие, чаще всего, ясновидения.

45 безупречные воины… — термин взят из книг К. Кастанеды, в которых не исключается гибель или неудача «безупречных воинов», то есть тех же Высших Адептов. Некоторые же из них, пройдя мимо «орла» попадают в царство «абсолютной свободы», в каковом, по-видимому, вечно и пребывают. В учении Кастанеды (точнее, излагаемом Кастанедой) легко прослеживаются элементы характерные для большинства мистико-философских систем: совершенствование Адепта, совершение им Великого Делания в виде акта индивидуального спасения, благоволение бога – «дар орла» – в награду за усилия, индивидуальное окончательное освобождение в виде обретения вечного бытия в «царстве абсолютной свободы». Книги Кастанеды действительно глубоки и хорошо написаны. Они, безусловно, являются прекрасным подспорьем и инструкцией для тех, кто стал на путь совершенствования и мудрости тольтекских магов. У Теэтета есть в бумагах черновик статьи о Карлосе Кастанеде, в котором он, отдав ему должное, подвергает критике сам его метод спасения как недейственный.

 

46 Халладж… — великий мистик исламского мира, Абу Абдаллах Хусейн ибн Мансур (857-922) прозванный аль-Халладж –«чесальщик». Был официально обвинен в богохульстве за свое знаменитое утверждение: «Я есть истинный, мое я – бог!». Он творил чудеса и дошел до того, что потребовал предать смерти «этого смутьяна, провозгласившего себя единым с Аллахом», имея в виду себя самого. В конечном итоге с ним и произошло то, к чему он призывал. 26 марта 922 г. Халладж был публично высечен, подвергнут пыткам и повешен, а на следующий день обезглавлен. Его тело было сожжено, а пепел брошен в Тигр. 2. c.293 Халладж ярчайший пример Высшего Адепта пошедшего до конца, но не в ту сторону. Эти бы силы, да в нужное русло. Истина проста. Халладж безгранично и беззаветно верит в Аллаха, как единственный принцип высшего смысла и разумности, и ради него уничтожает себя. «Когда Аллах берет сердце, Он изымает из него все, что не есть Он Сам» там же, — в этом весь Халладж, и ведь он не понимает, что этими словами он утверждает, что в мире существует нечто такое, что не есть Аллах. Но, что же это такое? Откуда оно взялось? И может ли вообще в мире быть что-то кроме Аллаха? Халладж безмолвствует, а Теэтет стоит на своем: всё есть Единое, всё берется из Единого, ничего, что не принадлежало бы Единому Первоначалу, в мире нет.

47 …«как пламя светильника, в котором иссякло масло»… — фраза из жизнеописания Будды, описывающая его переход в нирвану.

48 …представлялось, скажем, Шопенгауэру. — Смотрите Приложение III о Шопенгауэре.

49 …каждый атом во вселенной стремится стать Богом. – У Блаватской сказано: «Человек, как и каждый атом во Вселенной, стремится стать Богочеловеком и затем Богом» 20, т. 1, с. 200. Осмеянная миром Елена Петровна Блаватская была Высшим Адептом высокого уровня. Именно с неё начинается современный мистический ренессанс. Такой же причудливый, какова была и она сама.

50Иоанн Скот Эриугена… — см. примечание 13.

51 Айн Соф Аур… — В Каббале последний из трех покровов непроявленного. «Каббалисты выделяют четыре уровня явного и три уровня непроявленного, или Скрытого Бытия. Первый из трех назван Айн, Скрытый; второй – Айн Соф, Скрытый Безграничный; третий – Айн Соф Аур, Скрытый Безграничный Свет»34, c. 45. (Дион Форчун, «Мистическая Каббала».)

52регулятивный принцип… — Регулятивный принцип явно стоит за пределами добра и зла, то есть практически определяет и то, и другое, как и все в мире. В догматических религиях этот принцип обожествляется в виде Творца, Бога-Отца, Троицы и т. п. и наделяется приверженностью к «добру». В противоположность этому Гностики возлагают на Демиурга (т. е.  тоже регулятивный принцип) ответственность за все зло мира. Последовательнее всего в этом вопросе, видимо Зораастрийцы, откровенные дуалисты, признающие два абсолютно первые начала – доброе и злое. На самом деле регулятивный принцип порожден Единым Первоначалом, и потому вторичен.

 

53религиозных эгрегорах… — Об эгрегорах см. примечание 15.

54 …убеждать своих пассионариев… — Пассионарий — термин, введенный Львом Гумилевым. Означает человека, получающего особую поддержку со стороны эгрегора и потому особенно активно работающего в его интересах. Великие полководцы, великие государственные деятели, великие ученые, подвижники разнообразных учений и религий, все они являются пассионариями тех или иных эгрегоров.

55насколько мы существуем в ней. – В европейской философии наиболее полно и глубоко разобрал этот вопрос Шопенгауэр. См. Приложение III.

56жестко обусловленные внешним миром. — Зло помещается не только в материи, оно пронизывает все Проявленное бытие. Материя и дух мучают сами себя и во всех формах, от примитивных до сложных. Это не чье-то конкретное зло, а, так сказать, наиболее общая форма, в которой проявляется дуальность мира. В одном английском фильме Дьявол, совершая очередное злодеяние, оправдывается перед жертвой: «Это моя работа, поверь, ничего личного» («Семь соблазнов»). В нашем лице Первосущность мучает сама себя, не в силах постичь, что же с нею происходит, по своей бессознательности.

 

Всесилен я и вместе слаб,

Властитель я и вместе раб,

Добро иль зло творю — о том не рассуждаю,

Я много отдаю, но мало получаю,

И в имя же свое собой повелеваю,

И если бить хочу кого,

То бью себя я самого.

 

По-моему не может быть никаких сомнений в том, что именно об этом говорит и именно это имеет в виду Ф. Тютчев.

 

57о вечном блаженстве и конце страданий. — Говоря о различии между эзотерикой и экзотерикой, Теэтет как-то привел мне весьма любопытную притчу, рассказанную Яшей А.: «Однажды к Седьмому Патриарху подошел ученик и спросил:

― Учитель, чем отличаются Великие учения от малых?

― С точки зрения малых учений, Бог и Дьявол сидят по разные стороны доски, а мы на ней лишь фигуры. С точки зрения Великих учений, Бог и Дьявол сидят по одну сторону доски, — ответил Седьмой Патриарх» 40, c. 046.

58в своей сотериологии… — Сотериологияучение о конечных судьбах мира.

59 Короче, Эмпедоклом. — Эмпедокл (ок. 490 — ок. 430 до н. э.), древнегреческий философ, врач, поэт и чудотворец. В поэме «Очищения» изложил орфико-пифагорейское учение о грехопадении души, ее перевоплощении в тела растений, животных и людей, как наказании и освобождении от «круга рождений» после очищения от скверны 4, c. 796. Считая себя равным богам, Эмпедокл бросился в кратер вулкана, дабы воссоединиться с ними. Теэтет говорил мне, что такой поступок Эмпедокла не являлся попыткой спастись индивидуально, а, наоборот, споспешествовал его развитию как Высшего Адепта. Вообще, личность и учение Эмпедокла весьма привлекали Теэтета.

В этом месте беседы Федон дает понять Теэтету, что узнал в словах Теэтета цитату из поэмы Эмпедокла 35, c. 307, и намекает, что может быть до того как стать Теэтетом, тот был Эмпедоклом. Кстати, по времени это вполне возможно.

60 Мейстер Экхарт — Мейстер Экхарт (ок. 1260-1327 или 1328) — великий немецкий мистик. Экхарт считал, что за «богом» в трех лицах стоит безличный и бескачественный абсолют. Человек способен познавать бога благодаря тому, что в самом человеке есть несотворенная «искорка», единосущная богу 4, c. 793. Для того времени, в которое жил Экхарт, это были очень смелые мысли. Экхарт очень смел и глубок в своих мистических прозрениях, но все-таки он был далек от того чтобы усомниться в извечной божественной мудрости и фатальной неизбежности существующего мироустройства. «Отрешаясь от своего «Я», соединяясь с божественным «ничто», человеческая душа становится орудием вечного порождения богом самого себя» 4, c. 793. Это действительно так и происходит, но не пора ли всей этой суете наконец уже и закончиться?

61но, увы, тщетная. ― Скорее всего, Теэтет имеет в виду тольтекские магические техники, описанные К. Кастанедой.

62 …этого не понимает пока весь мир. — Величайшей мудростью Веданты считаются Упанишады. Признаны они и мировой мистической мыслью как потрясающей глубины откровение. И по праву — это в них все есть. Но вот, что говорится, скажем, в Катха-упанишаде: «Отверстия (уши, глаза и т. д.) наружу просверлил Самосущий, поэтому видят то, что снаружи, а не внутреннее Я. Мудрый, жаждущий бессмертия, обращает взор внутрь и зрит атмана». Разумеется, — это великие слова. Какой гигантский путь должен пройти Адепт, что бы это понять и так выразить? Однако в них же заключено и великое заблуждение. Ведь последние слова показывают, что речь идет об освобождении, которое здесь названо «бессмертием». «Мудрый», то есть Высший Адепт, «обращает взор внутрь и зрит атмана». Иначе говоря, осуществляет индивидуальное освобождение.

 

63 Пустомеля Ницше… — Теэтет не плохо относился к Ницше, и пренебрежительный отзыв его относится скорее к этим конкретным словам, чем к самому философу.

64ему существовать незачем. — Интересно, что даже в такой, безусловно, ориентированной на частное благополучие индивидуумов, системе как Рейки встречается утверждение, что в пределе эгрегор Рейки стремится сжать вселенную в точку. Вероятно это дань буддистским и индуистским корням. В бумагах Теэтета есть любопытные заметки о Рейки. Вот отрывок из них (в начале идет выдержка из какой-то рейкистской книги):

«В основе создания Эгрегора Рейки лежит идея уничтожения перегородок между Вселенными, сжатие в одну Точку и ее исчезновение. Всё подчиняется Единому и через Единое превращается в Точку. Взрыв к новой идее!» (Рейки «Ченнелинг с вознесенными учителями»)

Несмотря на такое радикальное заявление, доктрина и сущность эгрегора Рейки так же далеки от понимания, что такое действительное спасение, как и все другие духовные и мистические учения. Во-первых, этот эгрегор строится на идее Всеблагого и Всемудрого Господа, покорными и преданными слугами которого и должны быть все вовлеченные в него. Во-вторых, совершенно не понятно, как же все вселенные сожмутся в точку, и каким образом и куда они исчезнут. Никакой техники и вразумительного объяснения в литературе по рейки нет. Я уж не говорю о том, что большинство рейкистов никуда исчезать не хотят и не собираются. И, что это за «Взрыв к новой идее»? Уж не новое ли, очередное возникновение все того же Проявленного бытия.

65В. Набоков. ― В.В. Набоков (1899-1977) ― великий русский писатель. О нём смотрите в Приложении I.

66постараюсь там не оказаться… — Аллюзия на знаменитое место из К. Кастанеды. На наивный вопрос Карлоса, не может ли маг погибнуть оттого, что ему упадет на голову кирпич, дон Хуан отвечает не без лукавства, что в том месте, где на него будет падать кирпич, он не сможет оказаться.

67 …и я ее выполню… — В то время Теэтет видимо еще работал над изложением своей концепции и не строил планов заняться самому осуществлением Великого Делания.

68 Злодеи, разумеется, совсем не любят, когда зло причиняется им.

69 …«Живая жизнь» В.В. Вересаева. – Вересаев В.В. (1867-1945)русский и советский писатель. Я не мог удержаться, чтобы не привести выдержки из записей Теэтета, касающиеся этой книги. Теэтет внимательно изучил ее и сделал из нее выписки, сопроводив их своими замечаниями. Получился весьма любопытный текст.

«Обливаясь глупыми слезами своими, — говорит Великий Инквизитор, — люди сознаются, наконец, что создавший их бунтовщиками, без сомнения, хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства и, в конце концов, сама же себе всегда и отмстит за него».

Бунт, протест против бога и его мира понят был Достоевским очень мощно, но никакого настоящего выхода он не нашел. То есть сам-то Федор Михайлович, вероятно, думал иначе.

«И вот на дальнейшем пути исканий Достоевского мы наталкиваемся на странную психологическую загадку — совсем ту же, которая поражает в исканиях библейского Иова. Обрыв на пути. Непереходимая пропасть. На дне пропасти — не разрешенные, а только задушенные вопросы. По ту же сторону пропасти — гимн и осанна.

Мир там совсем другой. Люди не извиваются, как перерезанные заступом земляные черви. Не слышно воплей и проклятий. Медленно и благообразно движутся безжизненные силуэты святых старцев Макара Ивановича и Зосимы, сидит на террасе своей дачи святой эпилептик Мышкин. Трепетные, нежнейшие мечты Достоевского о невозможном и недостижимом носятся над этими образами. Нездешние отсветы падают на них и озаряют весь мир вокруг. И от нездешнего этого света слабо начинает оживать мертвая здешняя жизнь.

«Красота везде неизреченная,— умиленно говорит старец Макар Иванович. — Травка растет,— расти, травка божия! птичка поет,— пой, птичка божия; ребеночек у женщины на руках пискнул,— господь с тобой, маленький человечек; расти на счастье, младенчик!.. Хорошо на свете, милый!»

И учит отец Зосима:

«Все создания и вся тварь, каждый листик устремляется к слову, богу славу поет, Христу плачет... Всё — как океан, всё течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается... Ты для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная радость твоя... Знай меру, знай сроки, научись сему... Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби...»

Чуждо стоят по другую сторону пропасти Раскольников, Иван Карамазов и прочие дьяволовы подвижники. Усмехаются Свидригайлов и Версилов. Недоуменно простирает руки Дмитрий Карамазов...»

Так движется мысль не у одного Достоевского. Во все времена самые мудрые, самые просветленные, самые сострадательные не придумали ничего лучшего как то, что бог истязает свои создания, чтобы они уверовали в него и пришли к нему, возлюбили его и стали блаженны. Воистину странно.

«И однако путь есть в эту заветную страну благообразия и сердечного «веселия». Какой же? Да все тот же. Человек еще недостаточно несчастен, нужно навалить на него новые страдания, забить его этими страданиями на самое дно пропасти, и вот тогда...

«Тогда, в великом горе нашем, мы вновь воскреснем в радость, без которой жить человеку невозможно, а богу быть, ибо бог дает радость. Как я буду там под землей без бога? Если бога с земли изгонят, мы под землей его встретим. И тогда мы, подземные человеки, запоем из недр земли трагический гимн богу, у которого радость! Да здравствует бог и его радость!» (Дмитрий Карамазов). Отвернемся от негодующе усмехающегося Ипполита («Неужели нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело?»), забудем про «неутоленное негодование» Ивана Карамазова. Напомнить о них теперь — это значит выбить из-под человека последнюю опору, за которую он цепляется. К другому нужно прислушиваться:

«Горе узришь великое,— учит отец Зосима,— и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь и жизнь благословишь».

Если же мы все еще не понимаем спасительности и, главное, возвышенности указуемого пути, то послушаем Дмитрия Карамазова. Он понял и объяснит нам это с тою нелепо-голою, невыразимо-милою откровенностью, которая для него так характерна.

«Понимаю теперь, что на таких, как я, нужен удар, удар судьбы, чтоб захватить его, как на аркан, и скрутить внешней силой. Никогда, никогда не поднялся бы я сам собой! Но гром грянул. Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!»

Там, высоко над пропастью, благообразно расхаживают и радуются спасенные... Да полно, не вытащены ли они на свою высоту из пропасти как раз на этом аркане? Слишком уж они забыли те вопросы, которые остались на дне пропасти, слишком устали от трудного подъема, слишком безмятежны. Против буйных и неистовых вопрошателей слишком «знают меру и сроки».

«Осанна, прошедшая через горнило сомнений»... Каким бы ясным, твердым блеском должна сверкать такая осанна, как страстно должна бы устремляться навстречу сомнениям, как бурно рваться к покорению человеческих душ! Но одна лишь усталость и задушенное отчаяние слышны в спокойной осанне благообразных праведников Достоевского.

И как в жизни они мягки, как покладисты! «Знай меру»,— учит Зосима. О, сам он ее знает!

«Учитель, что мне делать, чтоб наследовать жизнь вечную?» — спрашивает шут Федор Павлович Карамазов.

«Не предавайтесь пьянству и сладострастию, а особенно обожанию денег, да закройте ваши питейные дома, если не можете всех, то хоть два или три...»

Уж не смеется ли втайне Достоевский над своим Зосимой, заставляя его так ядовито пародировать евангельский ответ на тот же вопрос?

«Мечтаю видеть и как будто уже вижу ясно наше грядущее,— говорит все тот же святой старец.— Ибо будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего перед бедным, а бедный, видя смирение его, поймет (что поймет?!) и уступит ему, с радостью и лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим, на то идет».

Вот она, желанная будущая гармония, та гармония, о которой так безнадежно тоскует Иван Карамазов! Бедный что-то такое поймет, уступит богатому, предоставит своим ребятам по-прежнему чахнуть с голоду, а дочь свою пошлет дорогою Сонечки Мармеладовой. Богатый же останется при своем богатстве да получит в придачу «благолепный стыд»... Хорошо, что святой старец говорит хоть проникновенно, но тихо. А то бы с другого берега пропасти его услышал Иван Карамазов и расхохотался бы так, что святой старец покраснел бы от стыда, весьма мало благолепного» 18. c.51-53.

Страдания мира посылаются не богом и ведут не к богу в объятья, а имеют совсем другой смысл. А, впрочем, при желании можно и так это увидеть. Страдания, безысходность человеческого бытия корень свой имеют в Первосущности. Я принципиально не называю ее Богом. Именно потому, что против Несправедливого Бога можно и даже благородно бунтовать, а против Первосущности (даже не имеющей  предикатов) — смешно и бессмысленно. И как-то странно думать о том, чтобы придти в объятия к Первосущности. Страдания мира обосновывают бунт против существующего положения вещей – это одна сторона; но они же и вынуждают двигаться вперед. Всё это благолепие, описанное старцем Зосимой и Макаром Ивановичем, да и предчувствуемое Дм. Карамазовым есть, действительно есть. Оно прекрасно, да беда в том, что оно ничего не стоит, пока есть несовершенство бытия, и нет Бога. А Бога-то нет. Вот в чем трагедия всей мировой мудрости. Сколько не ври себе, а всё не вдолбишь, что Бог есть, когда весь мир, всё бытие вопит о том, что его нет. Должен быть, а нет, как нет. Ну, а у меня есть для исстрадавшегося мира благая весть: Он будет.

Забавно ещё говорит в «Бесах» Шатов, цитирую дальше Вересаева: «Я…я буду верить в бога». Хочет верить и сам Достоевский, но не верит, сам себе боится признаться: «…публицист не смеет произнести последнего слова (т. е. сам Достоевский), он старается скрыть его даже от себя («Я верую в православие, верую, что новое пришествие Христа совершится в России»). И со страшной, нечеловеческой правдивостью это слово договаривает художник: а в бога – в бога я буду верить…»

Никто никогда не будет верить в бога. В него верят сейчас, чтобы найти хоть какую-то опору перед лицом безжалостного мира. А усомнись в вере (А как не усомниться: «ведь речь идет о том, быть безумным или нет» (Эпиктет).) и увидишь, что верить не в кого. (А, впрочем, «блаженны верующие».) Когда же осуществится Великое Делание и прекратятся все проявления, то исчезнет и вера, и безверие, а все всё просто будут знать. И не все, а ОНО.

70 разъяснить, что такое мондо.

71 …в строгом понимании совсем не божественное. ― Бытие проявленного мира противоречит понятию о безотносительной сущности его творца. Строго говоря, после сотворения мира уже никакого абсолюта не существует. Теэтет говорит: «Абсолют «разабсолютился»». Эта концепция встречается в индийской философии в виде такого рассуждения (выписываю из Теэтета цитату, взятую им из «Введения в индийскую философию» (См. «Список использованной литературы».), и его к ней комментарии): «Если бог есть творец вселенной и созданный им мир исключает наличие какой-либо другой субстанции, скажем, материи, то в добавление к богу должно быть признано наличие другой реальности, а бог перестает считаться единственной, всеобъемлющей реальностью; его бесконечность утрачивается. Но если материя признается чем-то реальным, существующим внутри бога, а мир рассматривается как его реальное воплощение, то перед нами возникает дилемма («Brahma-sutra», 2,1. 26-28): либо материя есть часть бога, либо она в целом тождественна ему. Если принять первую альтернативу (как у Рамануджи), мы приходим к абсурдному положению, что бог — духовная субстанция — подобно материальной субстанции состоит из частей и, следовательно, подвержен разрушению, подобно другим объектам. Если же принимается вторая альтернатива (утверждающая, что первичная материя целиком тождественна богу), то, образуя материю, бог полностью сводится к ней и после сотворения мира не остается никакого бога…   …Если изменение бога возможно, то независимо от того, изменяется он частично или полностью, он так или иначе не является в этом случае постоянной, неизменной реальностью и перестает быть богом (и в первом, и во втором случае курсив Теэтета)» 21, c. 310. Именно из этих соображений, для того чтобы спасти абсолютность брахмана, Шанкара делает вывод об абсолютной нереальности, иллюзорности существующего мира. Приведенное выше рассуждение вполне совпадает с моей концепцией, с тем только добавлением, что то, что «перестает быть богом» снова им станет, станет Богом воистину. «Разабсолютизация» закончится, и Абсолют утвердится уже как бы в «новом качестве». (Я говорю «как бы» т. к. об Абсолюте совершено справедливо утверждается, что он лишен качеств, что верно теоретически, но противоречит опыту.)

Итак, под Абсолютом я понимаю некое Верховное Первоначало, существующее изначально и вечно, которое, сотворив мир, как бы отступило от своей абсолютности, но, которое неизбежно вернется к ней (и уже навсегда), по завершении Мирового Процесса и, соответственно, в иной уже модальности.

72суетное, тщетное желание. – сравни у Шопенгауэра - «Нет в мире такого удовлетворения, которое могло бы погасить желания, поставить последнюю цель стремлениям и наполнить бездонную бездну сердца. При этом надо обратить внимание и на то, в чем обыкновенно состоит удовлетворение всевозможных человеческих желаний; - в большинстве случаев это только скудное сохранение жизни, которое каждый день надо завоевать неустанным трудом, постоянной заботой, в борьбе с нуждою, - сохранение жизни, со смертью в перспективе». А. Шопенгауэр «О суетности и страданиях жизни» 1, c. 693.

73 . …место у Сидерского.Сидерский А. -- Современный писатель и переводчик мистического направления. По поводу книги Сидерского «Третье открытие силы» Теэтет записал следующее: «Просто поражает, как, казалось бы пустая, говорильня Сидерского,постоянно выводит его на самые глубокие и истинные сентенции». Вот некоторые из тех сентенций, которые любезно выписал и прокомментировал для нас Теэтет:

«Устремлением Духа осознать самое себя формируется Его Намерение преобразовать рассеянную в Хаосе изначальной однородности Великой Пустоты потенциальную возможность осознания в упорядоченное концентрированное самоосознание. И руководствуясь именно этим Намерением, Единое — проявленный Дух — формирует в пространстве Мира центры самоосознания — точки, в которых самоосознание накапливается и кристаллизуется в упорядоченные структуры. Все живые существа как раз и есть такие точки концентрации самоосознания Единого. — Но почему так? Зачем нужны точки концентрации самоосознания? Разве без этого Дух не может осознать себя? Если все дело — только в самоосознании Духа, то зачем Ему создавать Мир?» (курсив Теэтета) 14, с. 138  Да, без этого Дух (на самом деле Единое) не может осознать себя. Но Сидерский очевидно смешивает Дух с Единым, а это разные сущности. Проявленный Дух пребывает в уже проявленном мире и по отношению к Единому вполне вторичен. Этот Дух — это Ишвара индуизма, Демиург гностиков, Бог-творец Иудаизма, Христианства и Ислама; это – верховный личный бог, закон, дхарма, регулятивный принцип этого мира. Это он устраивает все дела в мире, равно творя и добро, и зло. И этот Дух как и весь мир порождается Единым – темным, бессознательным, но не таким уж равнодушным… Я думаю, что он не обладает ничем таким, что было бы сходно с человеческим сознанием и не нуждается в нем. Его задача противоположна или скорее лежит в совсем иной плоскости, чем задача человека. Демиург творит мир, соблюдает закон, гонит души к совершенствованию, а, значит и к Великому Деланию, но сам его совершить не может. Это задача для некоего Высшего Адепта, который в свое время непременно явится.

«Дело в том, что изначально Он пребывает в непроявленности однородной беспредельности свернутой в Точку Небытия Абсолютной Пустоты, где нет ни Пространства, ни Времени. Там нет ничего; и осознавать там нечего и нечем... (курсив Теэтета) Для реализации самоосознания Духу необходимо сотворить НЕЧТО, в чем он был бы полноценно проявлен и что содержало бы в себе объекты, которые могут быть осознаны, и инструменты, воплощающие в себе концентрированное осознание». 14, с. 140 О том же зачем духу нужна эта «реализация самосознания» у Сидерского ничего не говорится.

«Пространство и время являются внутренними аспектами Творения, которое есть Все (Всё та же ошибка – творение не есть Все. Наоборот. Образно отношение сотворенного к Единому можно скорее представить как отношение нуля к бесконечности. Но только в качестве сравнения, т. к. мир наш отнюдь не ноль. Дальше он пишет все верно.). Однако в той сфере, где Ничто и Все равновесно сосуществуют в непрерывном мгновенном преобразовании друг в друга. Непроявленное и Проявленное интегрированы в Единое, содержащее внутренние аспекты своих составляющих в свернутом виде». 14, с. 141

«По крайней мере, мы, как осознающие существа, являемся внутренними аспектами Проявленного — Вселенной формального Бытия. И в ней пространство есть первооснова всего сущего, а время — мерило протяженности процессов, вследствие которой делается возможным осознание — то, ради чего, собственно, Все и порождает себя, пристрастно проистекая из пустотной утробы божественно равнодушного Ничто» там же (курсив Теэтета). Это пустотное и пристрастное проистекание из «утробы божественно равнодушного Ничто» прямо-таки гениально.

74 …Бадараяна… ― Бадараяна (2-3 вв. н. э.) – древнеиндийский мыслитель, первый систематизатор веданты. В своем главном труде «Брахма-сутра» Бадараяна систематизирует и защищает идеи, содержащиеся в упанишадах.

75 …играть в человечки ― реминисценция из романа В. Набокова «Отчаяние». См. Приложение I.

 

76 …видья…видья (санскрит) – знание. Основное понятие философии адвайта-веданта (Гаудапада, Шанкара). Видья – некое мистическое знание (весьма сходное с «гносисом» гностиков), обладание которым уничтожает мировую иллюзию («майю») и тем самым делает обладателя видьи Брахманом. Отсутствие видьи – авидья – собственно и есть то, что обеспечивает сушествование нашего, по этой философии, вполне иллюзорного и лишенного истинной реальности, мира. Теэтет не отрицает того, что наш мир подобен сновидению или иллюзорен, однако полагает, что это положение вешей никак не снимает проблемы спасения этого, хоть и иллюзорного, но для нас достаточно реального мира. По сути, все учение Шанкары сводится все к тому же старому доброму «индивидуальному спасению», невозможность которого Теэтет показал, исходя из тех же самых основ.

77шрути… — шрути (санскрит) – буквально услышанное. Веданта отрицает возможность спасения собственными или только собственными силами. Для того чтобы спастись надо знать Веды. Веды изначальны и создаются Брахманом вместе с миром. Мудрецы же не создают их, а только слышат. Потому весь комплекс ведического изначального знания называется «шрути» т. е. услышанное. На Ведах строится вторичное знание смрити – запомненное.

78»Тат, твам, аси» – изречение упанишад, означающее «это все ты». Уяснение глубочайшего смысла этого изречения и медитация над ним по идее упанишад должны привести к просветлению и спасению.

79нужно или заслуженно. – Одна из основных мыслей трактата «О жизни» Л. Толстого (кстати, являющимся и мистиком и мыслителем не менее выдающимся, чем писатель) заключается в том, что люди страдают в основном потому, что не понимают смысла своих страданий. А не понимают они его потому, что неверно интерпретируют жизнь как нечто данное для блага только телесного. По Толстому достаточно переориентировать свое сознание («В чем моя вера», «Исповедь», «Что такое религия и в чем сущность ее», «Царство божие внутри вас»), начать жить для бога, а не для себя, как страдания обретут смысл и, собственно, страдательность их уничтожится. Только в этом, полагал Толстой, истинный, извращенный догматическими религиями, церковью, смысл евангельской проповеди. Отсюда «люби бога», «подставь щеку», «бог есть любовь» и другие истины и заповеди христианства. И христианство, и толстовство ведут человека к тяжелой, но, но наполненной смыслом жизни. Безусловно, те страдания, которые человек добровольно возлагает на себя, еще эффективнее укрепляют его дух и способствуют его продвижению к цели ― состоянию Высшего Адепта. (Хороший пример ― Порфирий Иванов.)

Как половой инстинкт делает привлекательной самку и необоримо влечет к ней самца, так инстинкт, требующий в нас освобождения и спасения, необоримо стремит нас к этому состоянию, самому по себе ни освобождением, ни спасением не являющимся.

 

80обязателен ли для них аскетизм, целибат. – Страдания ведут к совершенству. Именно этим путем и образуются Высшие Адепты. В идеале они сами организуют себе эти страдания (Пример ― йоги, даже наслаждающиеся своим самограничением и суровым воздержанием.) и, благодаря этому, быстро прогрессируют. Печально, но нельзя не признать того, что наслаждения наоборот способствуют деградации. Деградация же приводит снова к страданиям. Поскольку Высший Адепт это именно тот, кто уже вышел за границы обусловленности, прямой необходимости придерживаться каких-то суровых ограничений у него уже нет. Высший Адепт ― конечный итог работы Проявленного бытия. Это ― сперматозоид, готовый к завершению своей миссии. Если миссия не выполняется ― он гибнет, или, как в случае Высшего Адепта ― деградирует. Стремление человека к совершенству, совершенствованию, такой же инстинкт, как инстинкт самосохранения или продолжения рода. Кстати, как и последние подверженный извращениям. Цель его ― создание Высшего Адепта для совершения Великого Делания.

 

81 …Экклезиаст, Соломон… ― Хотя обычно подразумевается, что это один и тот же человек, Теэтет считал их разными личностями.

 

82Джонатана Ливингстона… ― Имеется в виду персонаж сказки-притчи Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».

83креацианолизм и эманационализм. – Воззрения Теэтета апеллируют в основном к учению эманационализма, характерного для восточного мистицизма и неформальных европейских течений мистической мысли таких как неоплатонизм, гностицизм, каббала и других. Эманационализм – понятие означающее переход от высшей и совершенной онтологической ступени универсума к менее совершенным и низшим ступеням. В неоплатонизме разработано даже учение о том, что Высшее не изменяется, порождая низшее. Это проще продекларировать, чем понять. Тайный же мотив этого учения все тот же — теодицея (См. примечание 19). «В монистических системах (платонизм, неоплатонизм) учение об Эманации как о «естественной» продуктивной силе первоначала, «невольно» производящей низшее от преизбытка творческой мощи, объясняет появление зла в мире: зло есть отсутствие блага, и оно неизбежно потому, что уже первое порождение обладает меньшим совершенством по сравнению с первопринципом» 4, c. 794. Очевидно, что в эманационализме первоначало, вполне бессознательный и безличный фатум. И, разумеется, совершенно ошибочно отрывать «сотворенный» мир от вечного первоначала, чтобы «оправдать» его.

Для ортодоксальных, догматических религий, где бог освобождается от обвинений в порождении зла своим высшим авторитетом и другими способами, характерно учение креационизма. «Креационизм, религиозное учение о сотворении богом мира из ничего» 4, c. 282. И, тем не менее, когда дело касается бога, то совершенно неважно сотворил ли он мир из ничего или тот развился из него самого, благодаря «преизбытку творческой мощи», или даже в результате «сознательного акта предвечной дерзости» 4, c. 794 (пифагорейство). Неважно. Предвечное первоначало не может быть далеко ни от чего, потому что всё – это и есть оно само. Без учения о бессознательности Первоначала и слепого его устремления к собственному просветлению и спасению (а именно в этом заключается учение Теэтета) мир может предстоять перед нами только как абсолютная загадка, как многозначительный намек непонятно на что.

84нами и вечностью. — сходная мысль присутствует в книге В. Пелевина «Поколение П»:

«— Ты слышал выражение «Страшный суд»?

— Слышал.

— На самом деле ничего страшного в нем нет. Кроме того, что он уже давно начался, и все, что с нами происходит, — просто фазы следственного эксперимента. Подумай – разве Богу сложно на несколько секунд создать из ничего весь этот мир со всей его вечностью и бесконечностью, чтобы испытать одну-единственную стоящую перед ним душу?

— Андрей, — отвечал Татарский, косясь на его стоптанные тапки в веревочных стременах, — хватит, а? Мне ведь и на работе говна хватает. Хоть ты бы не грузил» 25. с.308-309. Приведенная цитата отражает довольно распространенное воззрение на бытие как на испытание, проводимое Богом над индивидуальной душой. (Чжуан-Цзы, М. Экхарт, Л.Толстой и др.) В общем — это попытка объяснить одно непонятное чем-то еще более непонятным. Бог-испытатель, вместе со своими изуверскими испытаниями, предстает в такой трактовке достаточно нелепым.

85Великий День «Будь с нами»? – Теэтет, конечно, имеет в виду совершение Великого Делания, т. е. окончательное и полное освобождение. Федон тоже вспомнил это довольно известное место из «Тайной Доктрины» Е. П. Блаватской, где и был использован этот термин. И Теэтет, и Федон видимо подзабыли, что точно понимает под ним Блаватская. В истолковании Блаватской Великий День «Будь с нами» означает не совершение Великого Делания, а только окончание очередной кальпы и слияние всего и вся в «пралайе» в нечто единое, слияние с Началом Всего на время «Великой Ночи» 20. c. 202-203.

 

86воление к устранению этой дисгармонии. ― в последствии Теэтет практически всегда, говоря об этом аспекте Великого Делания, станет употреблять в таких случаях термин «намерение».

 

87всего этого манихейства… ― Федон упоминает о манихействе в данном контексте в шутку, но не зря. Манихейство по некоторым внешним признакам действительно напоминает рассуждения Теэтета. Вот, что пишет ФЭС: «Учение М. характеризуется дуализмом и развертывается в системе «трех времен». «Первое время» – существование двух изначальных, вечных и противостоящих принципов: добра и зла, света и тьмы (или материи), отграниченных друг от друга. Пространственно добро занимает север, восток и запад, зло – юг. Каждая из этих первосубстанций обладает пятью эманациями, или ипостасями («жилища», «эоны»). «Второе время» – смешение двух принципов: зло (материя) вторгается в царство света. Благой отец, владыка света, порождает матерь жизни, а та, в свою очередь, — первочеловека, который вступает в борьбу с сынами («архонтами») мрака, терпит поражение и попадает в плен. Для его спасения благой отец порождает духа живого, который, победив архонтов, создает космос для очищения света, поглощенного ими. Весь чувственный Мир есть как бы градация смешанных в различных пропорциях двух субстанций. Солнце и луна – катализаторы божественного света: во время своих увеличений луна принимает души умерших, а во время убываний – отправляет их к солнцу, которое пересылает их дальше к богу. По окончании процесса очищения света от смешения с материей наступит «третье время» – время окончательного торжества добра над злом; остатки материи, лишенные божественного света, погибнут во вселенском пожаре» 4, c.339.

Знаменательны переклички манихейства с парадигмой Теэтета. У Теэтета тоже есть как бы «три времени». «Время» до появления Проявленного бытия, «время», когда Проявленное бытие существует (то, где мы находимся в настоящий момент) и «время», когда произошло спасение ― Великое Делание. Мировой процесс закончился, и зло окончательно исчезло. Манихейство, безусловно, базируется на большой глубины мистическом прозрении, выраженном в мифологической форме. Видение спасения в манихействе наивно и неудовлетворительно: «Для спасения человеческой души благой отец посылает сына своего Иисуса, который обладал лишь видимостью человека и который дарует спасение посредством знания («гносиса»), объемлющего всю совокупность учения Манихейства» там же.

Как видим, здесь все та же идея «Благого Отца», дарующего спасение, и полное отсутствие объяснений того загадочного факта, что «Благой Отец» вполне мог даровать это спасение до того, как оно понадобилось, но почему-то этого не сделал. Вопрос же о Едином Первоначале даже не ставится.

88 …прыжок через пропасть. – это совсем не тот прыжок через пропасть, который описывает в своих трудах А. Кроули.

Теэтет имеет в виду совсем другую пропасть. Образно можно сказать, что соотношение между Проявленным бытием и Непроявленным бытием выглядит как отношение нуля к бесконечности. И, тем не менее, в нашем сознании Проявленное бытие само выглядит как некая бесконечность. Бесконечность временная, пространственная, качественная и т.д. Оно настолько грандиозно, что в обычных глазах оно закрывает полностью весь обзор, и только Высший Адепт в состоянии озарения и просветления непосредственно узревает его относительный (и вторичный относительно Непроявленного бытия) характер. Качественно Проявленное и Непроявленное совершенно несовместимы. Собственно, только в отношении Проявленного можно говорить о каких-то качествах. Для Проявленного бытия Непроявленное как бы и не существует и, тем не менее, именно оно первично, оно основа, оно – суть, оно безотносительно и, безусловно. Невзирая на эту несовместимость, на этот подразумеваемый антагонизм, с необходимостью следует предположить наличие глубочайшей связи между Проявленным и Непроявленным бытием, ведь именно последнее порождает первое. Эта связь и есть та лазейка, та возможность, тот туннель, по которому в Непроявленное бытие проникнет (как это постоянно и происходит) не только бессмысленная и бесполезная (поистине мучительная) для него информация о Проявленном бытии, но наконец-то проникнет и сам просветляющий и трансформирующий его принцип в виде сознательного намерения конкретного Высшего Адепта, осуществляющего Великое Делание. В своих записях Теэтет особенно подчеркнул, что в словах этот процесс объяснить, собственно, невозможно, тогда как, начиная с какого-то этапа Великое Делание, совершится практически само собой.

89«откуда ни один не возвращался». — неточная цитата из знаменитого монолога Гамлета «Быть или не быть»: «Боязнь страны, откуда ни один не возвращался…». Несмотря на прославленную глубокомысленность этого монолога, содержание его довольно плоско: мы ничего не знаем о том, что нас ждет после смерти, и потому не решаемся убить себя и покорно терпим все невзгоды, из которых собственно и состоит жизнь. «Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться». «Кто бы согласился, кряхтя под ношей жизненной плестись, когда бы неизвестность перед смертью, боязнь страны, откуда ни один не возвращался не склоняла воли». Мне кажется, что этот монолог не имеет никакого отношения к личным обстоятельствам принца Гамлета и его нерешительности в плане мести дяде, убийце отца. Скорее он просто настраивает нас, зрителей, на мрачный лад и подготавливает к печальному концу, где гибнут все персонажи. Шекспир был хороший поэт, но в то время отнюдь не Высший Адепт.

90 . (вспомни Халладжа) – см. примечание 46. Теэтет имеет в виду слова Халладжа: «Когда Аллах берет сердце, Он изымает из него все, что не есть Он Сам».

91 …«кроме наших страданий и нашего ничтожества». – неполная цитата из Шопенгауэра: «…если есть что-либо в этом мире достойное желания, — было бы желательно, чтобы даже грубая и глупая толпа в минуты некоторого просветления ценила людей серьезной мысли выше серебра и золота, так как здесь в потемки нашего существования падает солнечный луч, — здесь дается тот или другой вывод относительно нашего загадочного существования, в котором нет ничего ясного, кроме наших страданий и нашего ничтожества» 1, c. 197.

92 …говорил бедняга Ницше. — Это говорил Дон Хуан у Кастанеды, но похожее место у Ницше есть в «Так говорил Заратустра». В нем он говорит о способе «плясать на поверхности всех вещей». Видимо, Федон в запале оговорился.

93 Пожалуй, Великое Делание такая вещь, о которой лучше не говорить, а взять и свершить. ― Эту фразу взял писатель Андрей Сердюк в качестве эпиграфа к своему роману «Дороги младших богов», написанному под впечатлением и по мотивам «Великого Делания».

94 У Ю. Мамлеева есть рассказ «Голос из Ничто». Выдающийся рассказ, хоть по литературным, хоть по мистико-философским критериям. В этом рассказе прославляется деградация как путь к чему-то даже более запредельному, нежели божественное совершенство. Такой себе нормальный и вполне продуктивный сатанизм. Я воспринял в свое время этот рассказ именно как бунт против «благостных благовествований», лицемерие и недалекость которых мне к тому времени стала в особенности ясна. Подчеркиваю, рассказ великолепный, как, впрочем, очень многие у Мамлеева. Но, о, ужас, к чему же пришел Мамлеев через десятки лет после написания своих гениальных рассказов. Он пришел к тому, что изложил в книге «Россия вечная». Более печальный итог деградации Высшего Адепта трудно представить. Слащавая набожность в сочетании с умело (а когда и не очень) замаскированным заискиванием перед православием. Если будет возможность, я опубликую в Интернете эту книгу со своим непредвзятым (т.е. предвзятым в сторону от дурацкой мифической России Мамлеева к Великому Деланию) комментарием.

95трактат о солипсизме… — Смотрите примечание 97.

96 …возможной полнотой и убедительностью. ― Кое-что об этом можно узнать из эссе о Шопенгауэре, помещенном в Приложении III.

97...в сознании своей тайны. — Вот как описывает Шанкара жизнь такого мудреца:

 

«Тот о ком никто не знает, высокого он или низкого происхождения,

О ком никто не знает, ученый ли он или не ученый,

О ком никто не знает, совершал ли он добрые или злые дела,

Тот именно и есть настоящий брахман.

Преданный тайному долгу, строго выполняя его,

Он проводит всю жизнь свою скрытно,

Как если бы он был и слеп, и глух, и лишен чувств;

Так истинный мудрец проходит через этот мир».

 

98 …апология личности, индивидуации… — Об индивидуации смотрите примечание 105.

99в свойственных ему формах… — Следуя Канту, его «Трансцендентальной эстетике», Шопенгауэр считал, что интеллект создает свои представления в двух априорных формах — это время и пространство, без которых невозможно никакое познание, никакой опыт, — и одной тоже априорной, но всегда связанной с опытом, — это закон причинности. Мир потому и идеален, что эти формы предполагаются еще до всякого возможного опыта. Время и пространство формы «чистые» т. к. для их представления не нужен никакой опыт вообще, а закон причинности эмпиричен, потому что выявляется только в опыте, хотя сам по себе он имеет априорный характер.

100 …незапятнанного практицизмом суждения… — Шопенгауэр считал, что изначальное предназначение интеллекта служить воле. Избыток интеллекта — исключение, но только он способен привести к освобождению. Теэтет же считает, что освобождение, т. е., по сути, Великое Делание, не может произойти только за счет интеллекта или выпавших на долю индивида страданий, как это подразумевается у Шопенгауэра, а только действием того Высшего Адепта, который это Делание и совершит.

101.с проблемой солипсизма… — Солипсизм — «крайняя форма субъективного идеализма, в которой несомненной реальностью признается только мыслящий субъект, а все остальное объявляется существующим лишь в сознании индивида» 4, c. 625.

102 …крайне субъективистского элемента. — Мистика — субъективна. То, что является камнем преткновения для философов, для мистики необходимый и безусловно предполагаемый элемент. Именно чисто мистическое понятие равенства или подобия макрокосма микрокосму создает возможность магии, магического лечения, всевозможных, основанных на магическом представлении о симпатии, техниках. Мистика как бы a priori полагает, что все мы некое единое существо, каким-то волшебным образом разделенное на отдельные души. Именно потому наука постоянно стремится отрицать ценность всех оккультных находок, что вынуждена, следуя своей методике, быть строго объективной (в сфере своих допущений и аксиом, конечно).

103 Справедливости ради надо заметить, что Шопенгауэр не признавал метемпсихоза в том виде, как он понимается в оккультизме и индийских религиях. То есть, индивидуум по представлениям Шопенгауэра в смерти исчезает совершенно. Именно это его представление послужило для Теэтета толчком для критики теории спасения, изложенной Шопенгауэром, как часть его учения. Даже пережив чудовищные личные страдания, полностью отказавшись от воли к жизни, уйдя тем самым из жизни, индивидуум всего лишь прекращает индивидуальное существование. В чем же тогда спасение? Того же результата он мог бы достичь просто покончив собой. Однако Шопенгауэр выступает с резкой критикой самоубийства, отрицает возможность спасения от горестей жизни, благодаря ему. Почему? Всегда предельно ясный и четкий в своих мыслях и суждениях Шопенгауэр, почему-то этот аспект человеческой жизни освещает очень неясно. Видимо, он чувствовал не убедительность своей теории спасения, но признать это не захотел.

104животной природы… — Надо отметить, что Шопенгауэр отрицал возможность избавиться от утверждения индивидуальной воли к жизни при помощи самоубийства. Просто смерть не спасает человека, считал он, а тем более самоубийство, которое совершается не с целью действительно освободиться, не с целью «отрицать волю к жизни», а из-за невозможности удовлетворить те или иные ее прихоти. Следовательно, самоубийство — это только своеобразная форма утверждения воли к жизни (я не могу достичь того, что хочу, так убью себя). В своей же теории спасения он почему-то полагает, что исчезновение индивида из лона животной природы решает все дело, что это и есть спасение и другого не требуется и не может быть. Это не верно. «Спасшийся» индивидуум исчезает, но принцип остается не затронутым. Воля продолжает проявляться, продолжает существовать как явление, и что же мешает считать любого являющегося в мире индивида именно тем, кто якобы спасся.

105 …воля есть заблуждение… — То есть воля в виде мира как явление, в виде воли к жизни, а не сама в себе, разумеется. Слово «всякая» поэтому относится только ко всем возможным формам проявления воли в мире.

106…благодаря принципу индивидуации…Индивидуация — выражается в утверждении, что для любых двух индивидов найдется разделяющий их признак. Это — т. н. принцип индивидуации, являющийся классическим утверждением о существовании, поскольку эффективного способа разыскания разделяющего (индивидуализирующего) признака при этом не требует, предполагая, что индивидуация может зависеть от актуально бесконечного разнообразия свойств 4, c. 207.

107 С виду он, конечно, прекрасен, но по сущности он нечто совершенно иное… ― В гротескном рассказе Мамлеева «Крыса» один из персонажей утверждает, что мир создан злобной крысой с целью наслаждения страданиями созданных ею тварей. Реминисценция на Шопенгауэра очевидна. «Посмотрите на этого типа — вон на эту рожу, — он пришел сюда мрачный, как труп, а сейчас выпил немножечко — и уже веселый. Как мало нужно человеку... Для счастья... Хе-хе... Это тоже предусмотрено... Потому что, если не было бы такого ослиного переключения, все бы давно повесились... Красота, природа... Это тоже предусмотрено (он хихикнул).

— И ласковый весенний ветерок, и дымные очертания гор, и далекий плеск моря — все это нужно для того, чтобы сильнее привязался человек к своей обреченной жизни — и тогда больше будет простора для садистической фантазии Крысы...» (Юрий Мамлеев, «Крыса»)

108 Хочу подчеркнуть, что никакие мистические основания здесь в расчет не берутся.

109 Философ Майнлендер, не будучи ни старым, ни больным, ни страдальцем, покончил собой, как считается, под влиянием Шопенгауэра. Я, к сожалению, прочесть Майнлендера не имею возможности, а потому не знаю, как преодолел он соображения, выдвинутые Шопенгауэром против самоубийства.

110 …прекращение перерождений. — При этом предполагается, что такая освободившаяся индивидуальность будет существовать вечно (Рамануджи, Мадхва).

111является целью жизни… — Похоже на то, что Шопенгауэр полагал, что каждый индивидуум рано или поздно «отвернется от воли к жизни и спасется», тем самым, достигнув «цели жизни». И когда спасутся, таким образом, все — мир как представление закончится (то, что воля, ничем не сдерживаемая, всегда может наплодить сколько угодно еще новых индивидуумов, он почему-то даже не рассматривает). Это воззрение действительно совпадает с представлением как западного, так и восточного оккультизма о спасении, но очевидно, что это заблуждение, — прошла вечность, а «мы все налицо».

112 …время не существует. — При индивидуальном спасении по Шопенгауэру получается, что тот индивид, который смог «отказаться от воли к жизни», уходит из Проявленного бытия, потому что делает, наконец, свой верный выбор. Но ведь тогда получается, что он и до воплощения, до появления в виде явления обладал индивидуальностью, чтобы сделать индивидуальный выбор. И более того, продолжает ею обладать и после освобождения, так как освободился не весь мир, не сама воля, а только он, конкретный индивид. Это никак не согласуется с теорией о принадлежности личности исключительно явлению, что прямо вытекает из всей философии Шопенгауэра. Все правильно, так и должно быть. Так как идея индивидуального спасения фикция, фактически постулирует то, что невозможно, то и не удивительно, что она приводит к противоречиям. Теэтет считает, что индивидуальность простирается вплоть до границы Проявленного бытия, и исчезнет только после Великого Делания, слившись навсегда с Первосущностью. Обычные люди не могут деперсонализироваться даже случайно, постоянно возрождаясь после очередной смерти. Высший Адепт даже после деперсонализации продолжает существовать, правда, трудно сказать в какой форме.

 

113 …первоисточник бытия — сам он… — Вот как описывает это познание современный нам мистик, пытавшийся поставить мистическое познание на научную основу, Л. К. Лилли, совпадение впечатляющее: «Центр циклона есть то восходящее спокойное место с низким давлением в центре, где можно научиться, как жить вечно.

Сразу вне этого центра кружится вихрь вашего собственного эго, в бешенном круговом танце борющийся с другими эго. Если уходишь от центра, рев вихря оглушает вас все более и более по мере того, как вы присоединяетесь к этому танцу.

Ваша концентрированная мыслящая и чувствующая сущность, ваше собственное Сатори только в центре, никак не снаружи. Все ваши противоречивые действия, состояния заброшенности, направленные против Сатори, ваш ад, вами самими сотворенный, лежит вне центра. В центре циклона вы вне колеса Кармы, вне колеса Жизни, вы поднимаетесь, чтобы соединиться с Творцами Вселенной, Творцами Нас.

Здесь мы узнаем, что именно мы творим Тех, которые есть мы сами» 36, c. 12. Конечно, Лилли здесь полностью в плену той иллюзии, что достаточно освободиться от «Эго», от «беспокойства ума», подвергнуть себя йогической тренировке, проникнуть в «центр циклона» и освобождение обеспечено, но само по себе его прозрение великолепно.

 

114 …служение людям… — Теэтет ставит кавычки потому, что считает деятельность Высшего Адепта, направленную только на благо людей, тщетной и уводящей адепта с пути его прямого предназначения. «Бессмысленно лечить гангрену компрессами», — вот, что он говорил.

115 …есть нечто трансцендентное Абсолюту. – Свои взгляды Юрий Мамлеев изложил в трактате «Судьба бытия». Трактат состоит из нескольких достаточно независимых частей. В начале предлагается ранняя работа Мамлеева «Утризм Я», предлагающая оригинальную концепцию преодоления солипсизма, неизбежного для любой крайне мистической и субъективно-идеалистической системы. Завершается трактат работой «Последняя доктрина», в которой и обосновывается главное открытие Мамлеева о существовании некой бездны, трансцендентной Абсолюту, и добавленной к нему статьей об искусстве. В качестве перехода от первой теоретической части ко второй Мамлеев дает обзор, близких видимо ему, мистических, религиозных и философских концепций.

В своем художественном творчестве Мамлеев с большим искусством показывает разнообразные аспекты своего открытия. Мистическая проблематика вообще является в нем преобладающей, при общем весьма высоком уровне художественности в целом. Я нашел довольно много мест очень близких открытию, сделанному Теэтетом, и вообще его ходу мыслей. В рассказе «Крыса», например, или вот какой интересный пассаж я обнаружил в романе «Московский гамбит»:

«― А ты веришь в Бога? — вдруг спросил Муромцев.

В ответ раздался хохот — первый хохот за все время этой беседы.

— Послушай, Валя, — даже с некоторым добродушием сказал дядя, как-то нежно взглянув на него, — я понимаю, что ты имеешь в виду. Я, правда, простой человек, и я не читал и не буду читать всех этих ваших индусов или святых отцов. Но я стою у истока жизни и понимаю жизнь. Да, конечно, некая сила, разум — позади сцены — сотворил все это или был источником — не может такой невероятной сложности мир создаться просто так, случайно, из комбинаций слепой материи или ни с того ни с сего быть, — как пишут у нас в учебниках. Даже чтобы создать спички, нужен разум. Но запомни: этот мир создал дьявол, а не Бог, и, на мой взгляд, создал себе для наслаждения, чтоб было над кем поиздеваться и кого умерщвлять. Посмотри спокойно на суть жизни и на то, что происходит в мире, и ты увидишь, что я прав. Да достаточно одного нашего двадцатого века, его истории! Двадцатый век — это лучшее доказательство того, что мир создан дьяволом. Или во всяком случае Бог отдал его дьяволу. И тот полностью контролирует все, все лагеря и умы. Практически это одно и то же, как если бы мир был создан князем тьмы. К тому же, что это за Бог, который отдал мир дьяволу... Так или иначе, контроль у князя, надо только понять, что творится сейчас с миром...

— Однако в мире есть «нечто», ну, скажем, оазис, который не подчиняется такой теории... Правда, этот «островок» все сужается и сужается... Но ты судишь, исходя из опыта человека нашего времени, нашего маленького среза реальности, а переносишь на целое...

— Другого опыта у нас нет. Пусть даже и есть иные миры, где все прекрасно и божественно. Нам-то, до них какое дело? «Наш» мир создан дьяволом, вот и все. И потому, дорогой Валя, я верю в дьявола, а не в Бога.

― Картина впечатляющая, но односторонняя... Никто не отрицает это дыхание над миром... Но... островок, островок. Не все потеряно.

Валентин вдруг вздохнул и добавил:

— Но картина все-таки впечатляющая.

И не то растерянно, не то наоборот, ткнул вилкой в ветчину.

— А все-таки, дядя Толя, ты явно не ортодокс в марксизме, — неожиданно перевел он разговор. — С меня и спроса нет, я — беспартийный. А ты вот — с красной книжечкой!

Дядя расхохотался, но на этот раз как-то помягче и по-человечески.

— А кто сейчас ортодокс? — наконец ответил он. — Таких нет. У всех есть что-то свое в душе. Но это не мешает мне выполнять свой долг. А то, что у меня в нутрях — касается одного Бога, вернее, дьявола.

— Так в чем же тогда смысл? Всех людей на земле. Плясать под дудку дьявола?

— Уж не знаю, под чью дудку, но главное — сплясать, — усмехнулся дядя. — И учти: в будущем будет еще хуже. Везде. Я объездил эту планетку и знаю. Все неизбежно катится в пропасть, и сделать уже ничего нельзя. Не дай Бог, если будут такие пляски, что и «скрежет зубовный» покажется детским лепетом. Поэтому давайте-ка лучше спляшем сейчас. Пока не наступил двадцать первый век. И они сплясали» «Московский гамбит», c. 65.

Валентин Муромцев ― очевидный протагонист автора говорит все-таки: «Не все потеряно», видимо намекая на то, что надеется разрешить обсуждаемую проблему известным ему способом. Как известно, мир пока не спасен, а сам Мамлеев пока еще не в бездне.

116 …Бёме. – Смотрите комментарий 21.

117 …просто сампраджнята. – Теэтет, мне кажется, имеет в виду, что и в асампраджнята самадхи йогин не достигает своей цели, хотя это и подразумевается. Разница же между сампраджнята самадхи и асампраджнята самадхи заключается в том, что если в сампраджнята самадхи присутствуют объекты сосредоточения, то асампраджнята самадхи свободно от них. Приведу мнение авторов «Введения в индийскую философию»: «…ум-читта постигает природу различных объектов внутри и вне тела, постепенно отрешаясь от них, до тех пор пока совсем не освободится от мысли о каких бы то ни было объектах и не достигнет асампраджнята самадхи, то есть йоги по преимуществу. Она кладет конец всяким душевным модификациям, и мы уже не связываемся ни с одним объектом. Эта стадия йоги является последней, потому что при ее достижении весь мир объектов перестает оказывать свое действие на йогина и существовать для него» 21, с. 256. Зачем бы тогда йогу снова возникать в мире объектов?

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Артур Шопенгауэр. Мир как воля и представление. С-Петербург, 1893.

2. Жак Бросс. Духовные учителя. С-Петербург, 1998.

3. Эразм Ротердамский. Философские произведения. М.,1986.

4. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.

5. Евангелие от Матфея.

6. Джордж Беркли. Сочинения. М., 1978.

7. Яков Бёме. AURORA или Утренняя заря в восхождении. М., 1914.

8. Сандулов Я. Дьявол. С. П. Б.,1997.

9. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986.

10. Древнеиндийская философия. Начальный период. М., 1963.

11. Костюченко В. С. Классическая веданта и неоведантизм. М., 1983.

12. Размышления и афоризмы французских моралистов XVI — XVIII веков. М., 1987.

13. Виктор Пелевин. Чапаев и Пустота. М., 1999.

14. Андрей Сидерский. Третье открытие силы. Киев, 1997.

15. Аллан Уотс. Путь дзен. Киев, 1993.

16. Уильям Джеймс. Многообразие религиозного опыта. М.,1993.

17. Древнекитайская философия. М., 1972.

18. Вересаев В. Живая жизнь. М., 1991.

19. Свами Шивананда. Йога-терапия. Киев, 1994.

20. Блаватская Е. П. Тайная доктрина. Смоленск, 1993.

21. С. Чаттерджи и Д. Датта. Введение в индийскую философию. М., 1955.

22. Блаватская Е. П. Разоблаченная Изида. М., 2001.

23. Набоков В. В. Собрание сочинений в четырех томах. М., 1990.

24. Набоков В. В. Круг. Ленинград, 1990.

25. Пелевин ВО. Generation П, М., 2001.

26. Платон. Сочинения в трех томах. М., 1970.

27. Лесков Н. С. Собрание сочинений в 9-ти томах М.,1958.

28. Григорий Сковорода. Сочинения в двух томах. М., 1973.

29. Даниил Андреев. Роза мира. М., 1991.

30. Исаева Н. В. Шанкара и индийская философия. М., 1991.

31. Хозе Сильва. Управление разумом по методу Сильва. Минск, 2000.

32. Алистер Кроули. Книга лжей. М., 1998.

33. Словарь иностранных слов. М., 1954.

34. Дион Форчун. Мистическая Каббала. Киев. 1995.

35. Антология мировой философии в четырех томах. М., 1969.

36. Джон К. Лилли. Центр циклона (автобиография внутреннего пространства). Киев, 1993.

37. Иммануил Кант. Критика чистого разума. С. ПЕТЕРБУРГ, 1867.

38. Алистер Кроули. Магия в теории и на практике: В 2-х кн. Москва, 1998.

39. Хорхе Луис Борхес. Проза разных лет. М., 1984.

40. Кора дуба № 4. Ростов-на Дону, 1999.

41. Мамлеев Ю.В. Собрание сочинений. Электронная публикация — РВБ, 1999, 2000.

42. Шопенгауэр Артур. Афоризмы и Максимы / Пер. с нем. Ф. В. Черниговца./ СПб., 1892.

43. Руткевич А. М. «От Фрейда к Хайдеггеру» Москва, 1985.

 

 


Хорош тем, что имеет удобный по интерфейсу форум ко всем публикациям,
что позволяет всем желающим их обсуждать и получать ответы от хозяина раздела.


Copyright © Кончеев (e-mail:  koncheev@ya.ru), 2019